- А что с ним можно поделать? Человек он  ловкий  и,  где  надо,  тихий
ласковый. В одном только ошибся.
   - В чем?
   - Он делит людей либо  на  дураков,  либо  на  себе  подобных.  В  этой
ограниченной  схеме  слишком  мало  степеней  свободы,  чтобы  можно  было
спекулировать до бесконечности. Вот его и раскусили. Вчера  я  это  хорошо
понял. И он, по-моему, тоже это понял. Теперь ему будет среди нас нелегко.
Придется либо перестраиваться, либо искать себе другую  фирму.  Сама  наша
жизнь исправляет таких людей. Так-то, брат.
   - Вы думаете, он исправится?
   - А куда ему деваться? В душе-то он, конечно, не переменится, но  вести
себя станет поприличней.  Вот  увидишь,  каким  он  вернется  из  Мацесты.
Человек он хитрый и сам себе не враг.
   - Посмотрим...
   - Кстати, я тебе письмецо из города привез. От кого, не догадываешься?
   - Неужели от Ларисы?!
   - В самую точку. Главное, что адрес на конверте она сама писала.  Я  ее
почерк знаю. Понимаешь, брат, что это значит?
   - Выздоровела!
   - То-то, брат!
   - Надо съездить к ней. Как только кончим, так и поеду... Я  вот  о  чем
подумал: странно жизнь складывается. Лариса  в  Сигулде  сейчас...  И  те,
которые Черный ящик сделали, тоже были  в  Сигулде.  Странное  совпадение,
правда?
   -  Таких  совпадений  в  жизни  сколько  хочешь...  Да,  почему  ты  не
публикуешь свою статью?
   - Какую статью?
   - А ту, что мне показывал. Об энергетическом расщеплении вакуума.
   - Это не моя статья. - Подольский покраснел и отвернулся.
   - А чья? - удивился Урманцев.
   - Ее выдал Черный ящик. Я давно хотел рассказать вам об этом,  но  было
стыдно... Это все время не давало мне покоя... Мучило.
   - Мучило, говоришь! - воскликнул Урманцев, вскочив  из-за  стола.  Глаз
его сверкал неистовой радостью. Он был похож на Нельсона  во  время  битвы
при Трафальгаре. - Мучило?
   Подольский недоуменно смотрел на него.
   - Вот откуда твоя Нобелевская премия. Это как сон, навеянный навязчивой
идеей. Понимаешь?
   - Н-нет.
   - Тебя мучило?
   - Мучило.
   - И меня тоже мучило! И сейчас, признаться, где-то под  сердцем  сосет.
Конечно, я понимаю, что все это пустые страхи. Расчет есть расчет. Физика,
слава богу, наука точная. Но... Ты  понимаешь,  ведь  и  перед  испытанием
первой атомной бомбы многие опасались цепной реакции...
   - Так вы думаете, что возможна цепная реакция аннигилирующего  вакуума?
- Подольский тоже вскочил.
   - Нет... Не думаю. Если б я так думал, то никогда бы не пошел  на  этот
эксперимент. Теория есть теория...  Просто  дурацкие  страхи,  безотчетное
опасение, что ли...
   "Внимание! Внимание! - заорал над ними динамик.  -  Все  по  местам!  В
двенадцать часов четырнадцать минут будет произведен запуск..."
   Они вскочили одновременно и, опрокидывая стаканы и стулья,  ринулись  к
двери.
   - ...Спутник вышел на  орбиту,  -  улыбаясь  с  телевизионного  экрана,
сообщил диспетчер. - Передаю параметры: начальный период обращения -  88,7
минуты...
   - Приготовиться! - скомандовал Урманцев.
   Телеметристы и физики замерли у своих рабочих  мест.  Прозрачная  стена
стала матовой. Потом в  зале  стало  темно.  Горели  только  осветительные
панели у рабочих мест и переливались разноцветные лампы приборов.
   - Команду с Земли подать в 13 часов 54 минуты, - сообщил диспетчер.
   Урманцев включил время. В динамиках застучал метроном.
   Михаил не отрывал глаз от осциллографа, на  котором  непрерывно  бежала
световая капля.  После  старта,  последовательного  отделения  ступеней  и
выхода ракеты-носителя на орбиту капля оставалась неизменной.  Она  больше
не удлинялась и не разрывалась пополам, как делящаяся бактерия; не  падала
вниз.
   - Даю счет! - сказал в микрофон Урманцев и сразу же: - Двадцать шесть.
   Михаил включил программный сигнализатор.
   - Двадцать пять.
   Осторожно коснулся пальцами тумблера с зеленой точкой на рычажке.
   - Двадцать четыре.
   Крепко зажал рычажок пальцами.
   - Двадцать три.
   Перед ним зажглась зеленая лампа. "Она будет гореть две секунды".
   - Двадцать два.
   - Двадцать один.
   Лампа погасла.
   - Двадцать.
   Быстро  включил  тумблер.  Дрогнула  зеленая   стрелка   потенциометра,
соединенного телеметрической связью с интерферометрами на спутнике.
   - Два!
   В  глазных  яблоках  появляются  пульсы,  которые  колотятся  о  ставни
закрытых век.
   - Один!!
   Он раскрывает глаза и  хватается  за  красный  тумблер.  Красная  лампа
горит.
   - Ноль!!!
   Короткое слово падает, как камень в глубокий колодезь.
   Рука автоматически включает тумблер. Самописец на красном потенциометре
не движется.
   - Сигнал должен дойти и вернуться, - слышит он чужой хриплый голос.
   "Это, кажется, Урманцев... Почему у него такой голос?..  Сигнал  должен
дойти, хотя он и летит со скоростью света. Урманцев как будто  читает  мои
мысли".
   - Есть! - вырывается единодушный вопль.
   Самописец резко падает  вниз  и,  чуть  помедлив,  возвращается  назад,
оставляя после себя острую пику из красной туши.
   "За какие-то доли секунды иногда  успеваешь  прожить  целую  жизнь",  -
думает Михаил, но сейчас же ловит себя на том, что это чужая фраза, где-то
читанная, и, наверное, не один  раз.  Осциллограф  мертв.  Световая  капля
померкла.
   - Связь со спутником потеряна, - докладывает телеметрист.
   - Взорвался? - вскрикивает Михаил.
   - Не  думаю,  -  очень  спокойно  отвечает  Урманцев.  -  Это  было  бы
превосходно, если бы он взорвался. Но не думаю, чтобы концентрация выбитых
из вакуума пар оказалась столь значительной.  Но  аннигиляция,  во  всяком
случае, налицо!
   Он кивает на красный потенциометр.
   Острые характеристические пики, которые ни  с  чем  не  спутаешь.  Это,
безусловно, аннигиляция. Выбитые  из  вакуума  пары  частиц  и  античастиц
саннигилировали. А вот эти мелкие зубчики - лавина вторичных квантов.  Как
все же буднично это свершилось...
   Михаил все еще не решается поверить.
   - Это она вывела из строя телеметрическую систему? - спрашивает он.
   Но Валентин Алексеевич только пожимает плечами.
   Потом они выходят из зала и, ломая спички, закуривают.
   - Как назывался тот номер, с которым ты выступал в цирке? -  неожиданно
спрашивает Урманцев.
   - "Полет к звездам". А что?
   - Нет, ничего. Очень хорошо назывался.  Теперь  вот  и  мы  полетели  к
звездам, к неведомым сверкающим островам моря Дирака. Ты слышишь  шум  его
прибоя?
   - Море Дирака прямо по курсу, капитан! - Михаил вытягивается в  струнку
и отдает честь.
   - Так держать! - подхватывает Урманцев.
   -  Есть  так  держать!  -  откликается  Михаил.  Глубоко  вздыхает   и,
потягиваясь, бормочет: - До чего же я проголодался, да и спать хочется.
   - Лучше переесть, чем недоспать, - смеется  Урманцев.  -  Читай  завтра
газеты, старик.


   На другой день Михаил Подольский аккуратно вырезал  маленькое  газетное
сообщение о запуске очередного исследовательского спутника и вклеил его  в
записную книжку.