Мгновенная пелена прошла перед глазами Свидерского, и Шабалов, внезапно
уменьшившись,  оказался  на  столе  главного  инженера,  на подставке  Знака
качества. Сделал он это  совершенно  вовремя, потому  что  в  кабинет  вошли
участники совещания.
     Рассаживались  в  соответствии  с  привычками  и  характерами.  Бармин,
заместитель   начальника  цеха,   --  ближе  к  столу.  Главный  технолог  и
замглав-ного конструктора  -- вместе  у двери: так им сподручнее шептаться о
рыбалке. Главный металлург --  вполоборота у  окна. Механик с кипой бумаг на
коленях  -- напротив хозяина кабинета.  Начальник тех-бюро,  как  всегда, за
протокольным столиком.
     Свидерский по-иному, с некоторой долей опаски посмотрел на собравшихся.
Кто из них способен сболтнуть лишнее? Такое, что навеки опозорит наше время,
уронит  наш престиж перед  будущим?  Почти за  всех  можно ручаться.  Кроме,
пожалуй, Бармина...
     В свое время, когда решался  вопрос о  главном механике, директор горой
стоял  за  Бармина:  молодой,  дескать,   растущий,  перспективный,   хватит
практикам штаны протирать, засиделись, нужно смелее выдвигать молодежь, пора
давать им дорогу. Юрий  Петрович  настоял  тогда  на  иной кандидатуре. И не
раскаивается. Бармина только допусти -- работать станет невозможно, покоя не
даст,  свары  разведет.  Пришел  в цех с тихой  непыльной работы,  привыкай,
кажется, спрашивай совета добрых опытных  людей.  Так нет. Через неделю ему,
главному  инженеру, заявляет, сопляк этакий: "Вас, мол, с механиком за такое
содержание  оборудования  надо  под суд  отдавать!"  Видали?  Будто  главный
инженер самолично должен  станками  заниматься. На это, между прочим, службы
есть. Юрий  Петрович не забыл этого разговора. И глаз с Бармина не спускает.
Посоветовал  кому следует, перебросили парня  на подготовку производства.  А
там не разгуляешься. И оборудование, и энергетика, и инструмент, и тепло,  и
мусор, и тараканы -- ого! За все  теперь голубчик отвечает. Как ни старайся,
огрехи найдутся.  А  недоработки  всегда виднее заслуг.  Ни одна комиссия не
забывает  отметить.  И  отсюда  нет-нет  да  и  взбодришь  приказом.  Глядь,
закатилась  слава  реформатора,  закрепилось негативное  мненьице. Позавчера
директор  на  декадке  выступает,  и уже  другая  песня:  "Есть,  говорит, в
механическом  цехе молодой энергичный инженер Бармин. Не  только  сам ничего
организовать  не  умеет,  но  и то,  что  до  него  существовало,  ухитрился
развалить..."  Вот так-то. Руководить,  граждане,  --  это  политика. Дурной
молвой  человека  вернее  заслонить, чем  просто  выгнать, сделать  из  него
мученика. Ты вот  теперь попробуй попрыгай. Да где уж! Сиди себе тихо  и  не
рыпайся.  Ишь,  елозит  честными  глазами по дутому  блестящему  карнизу, по
лепной  розетке  в  углу потолка,  по верхушке  волосатой  пальмы. Наверняка
догадывается о  роли  главного  инженера в своей судьбе.  А  только  ничего,
голубчик, не поделаешь,  пока Свидерский на посту. Юрий Петрович нахмурился,
увидев, как крохотный Арт  нацеливает из-за  пятиугольника  свой  булавочный
блиц. Чуть  не  забыл этого... репортера-инспектора... Позору  не оберешься,
чего  он тут  за  короткий  миг  передумал!  Да и подчиненным сейчас в  души
загляни  --  не  обрадуешься.  Перемывают мысленно ему  косточки. Вот,  мол,
старый перец, дела у  него дома нет, коль в семь вечера совещания  созывает,
ни дна б ему, ни  покрышки! А главному инженеру и правда торопиться некуда и
незачем, вся жизнь тут. Детей нет. Телевизор не привлекает. С женой особенно
не разговоришься, отвык. Зато уж и вы посидите. За компанию.
     Свидерский  нарочно  не  торопясь  раскурил потухшую  сигарету,  пустил
струйку дыма, отчего Арт посинел,  скорчился  и ушел с  головой в  воротник.
Юрий Петрович выпрямился, постучал костяшками пальцев по стеклу:
     --  Что ж, дорогие помощники, совсем  работать разучились  или как? Три
недели винт то на сборку возим, то снова ставим на станок. Как же вы, Эльдар
Антонович, такой энергичный и грамотный, допускаете,  что винт из цеха  уйти
не может? Технология ведь непосредственно по вашей части, не так ли?
     -- Винтом  у нас лично начальник цеха занялся, никого не подпускает, --
отпарировал Бармин. -- Сам график расписывает, сам команды  рабочему подает,
сам режим на  станке устанавливает. Стиль руководства  такой: не головой,  а
ногами.
     --  Ну  вот, видите? Значит, он больше  вашего  о программе болеет.  Не
доверяет вам.
     -- Просто по-другому не умеет. А я считаю, если я  помощник, то  или не
мешай мне в моих вопросах, полную власть  предоставь, или выгоняй к чертовой
матери! Кстати, больше пользы будет.
     Свидерский  удовлетворенно  и едва заметно  хмыкнул. Закипает юноша. Не
ляпнул бы чего с  досады, да  вряд ли: кое-что все-таки сумели ему  внушить.
Огрызается,  не без того, ну  да  если чуток и погорячится,  то пусть там, в
будущем, знают, с какой публикой работать приходится!
     Юрий Петрович деликатно кашлянул в кулачок и со всей мягкостью заметил:
     -- Ваш начальник до восьми, до девяти вечера здесь сидит!
     -- Лишнее доказательство моей  правоты.  Можно и  на раскладушке в цехе
ночевать, а дело с места не сдвинется.
     "Ах, язва, на меня намекает! Все знают, что я раньше десяти с завода не
ухожу".
     Свидерский покосился  на Арта. Мотает  на диск слова и выражение лиц, а
потом  где-нибудь  исторические хроники  расклеит.  Ткни сейчас  пальцем  --
мокрого места  не  останется.  Окунуть  шмакодявку в мраморную  чернильницу,
придавить   железной   крышкой   --   и   никто   никогда   не  вспомнит   о
горе-исследователе... Ростки ему понадобились!  Да тут их сроду ни  в ком не
было! Крутимся изо  всех сил, дальше носа заглянуть некогда.  Не до будущего
-- с настоящим бы как-нибудь справиться...
     Юрий  Петрович   начинал   злиться,   а   это   пагубно  для  репутации
выдержанного, безукоризненно вежливого руководителя. Не стоит из-за пустяков
подрывать свой авторитет перед потомками. Он смял сигарету, швырнул в урну и
почти подавил раздражение.
     --  Вам, Эльдар Антонович, как  плохому танцору,  всегда шнурки ботинок
мешают...
     -- Я  полагаю, Юрий  Петрович,  мозги мне вправлять  можно и  в рабочее
время. А если вас интересует истина, то я уже докладывал: цех не виноват, мы
неделями  прикатываем, драим пастой, а  сборщики раз  нагрузят  -- на  винте
такие  надиры,  хоть  целиком его  выбрасывай.  Мы  четырежды  переделывали.
Сколько можно?
     Бармин впервые посмотрел в  глаза  главному инженеру, и Свидерский ясно
прочел  в этом  осуждающем взоре: "Тратим время попусту, играем в никому  не
нужные  игры, совещаемся, делаем вид, будто так  и надо. И как ты по инерции
занимаешь здесь кресло, ничегошеньки не знача, так и мы все по твоей милости
абсолютно ни к чему. Заявить вслух  ни у  кого не хватает смелости, за места
свои  дрожим.  И выйдем  отсюда  как  и пришли:  не  нацеленные, а  пустые и
оскорбленные..."
     Свидерский  внутренне  поежился  от  этого  невысказанного  монолога  и
поторопился перевести разговор в другое русло:
     -- Может, станок виноват?
     --  Проверка  на  точность  отклонений не выявила!  --  опередил  ответ
Бармина механик, тренированным жестом выхватывая из папки бумажку и потрясая
ею перед собой.
     Бармин опять  поднял голову и ухмыльнулся, потому  что  знал цену таким
вот  актам,  сам не раз их  организовывал. Но в данном случае не  в точности
дело. И не  в том даже,  что винт и  гайку к нему делают на  разных станках,
хотя это и не положено: начальник цеха слушать ничего не желает, приказывает
нарушать  технологию,  лишь бы  поскорее  разделаться. И это тоже знают все,
здесь сидящие. Но молчат.
     -- Ваше мнение? -- обратился Свидерский к металлургу.
     -- Визжит, как поросенок! -- бодро ответил тот, отворачиваясь от окна.
     --  В  таком  виде  ставить  нельзя,  --  сказал  заместитель  главного
конструктора, чувствуя, что дошла и до него  очередь. -- Вы же  знаете, Юрий
Петрович, в Ильичевске один кран опрокинулся.
     -- Но ведь не нашей конструкции? И не из-за винта?
     -- Все равно, -- стоял на своем замглавного.
     -- Простите, Юрий Петрович. -- Бармин сунул в зубы незажженную сигарету
и  пожевал  ее,  не  решаясь  чиркнуть  спичку. -- Я консультировался в Доме
техники, у нас неудачная  пара: винт плохо принимает закалку, материал гайки
на него наволакивается, вот и идут надиры...
     -- Вы в нашу  работу не  лезьте! -- закричал металлург.--  Такие нам по
кооперации отковали. Целиком в печь не влезают, из-за того и не закалить.
     -- Зачем же вы заложили этот металл, если знали, что так получится?
     -- А я не знал! -- Металлург обезоруживающе улыбнулся.
     Арт на столе беззвучно захохотал.
     --  Имейте в виду,  Эльдар Антонович,  -- поспешил завершить  совещание
Свидерский,  --  никто  не  позволит  выбрасывать на  ветер  государственные
средства. Чертежи  изменены,  в дальнейшем такие  винты  не пойдут,  но  эти
придется делать, в них слишком много вложено.
     -- Мы только ближние копейки учитываем, Юрий
     Петрович, а  рубли  хороним.  Посчитайте,  во сколько нам  уже обошлись
трехнедельная  работа  уникального  станка,  простой двух бригад  сборщиков,
штраф за непоставку? Может, дешевле все-таки отправить заготовки в шихту?
     -- Новых нам не дадут, и я прошу принять меры...
     -- Зря  беспокоитесь, Эльдар Антонович,  -- добродушно и  громко сказал
главный технолог.  -- Я только  что из цеха, через пару часов винт будет как
стеклышко.
     -- В пятый раз, -- горько заметил Бармин.
     -- Ничего.  Ты с женой  каждую  ночь спишь  -- и не надоедает! -- грубо
пошутил главный технолог.
     --  Значит, я  могу надеяться, завтра утром  винт будет на  сборке?  --
уточнил Свидерский. Бармин кивнул.
     --  Но вообще-то  безобразие, Юрий Петрович.  --  Молчавший до  сих пор
начальник  техбюро  оторвался   от  протокола.   --  Металлурги  поумничали,
поставили не тот металл и не удосужились хотя бы предупредить. Не дело так.
     -- Хорошо-хорошо, учтем. -- Свидерский успокаивающе поднял руки. -- Все
свободны.
     Ему  уже  порядком  надоело  это  сборище.  Парадокс  современности.  С
Барминым ругаешься, так он хоть аргументы какие ни на есть выставляет.  Умел
бы входить в положение руководства, цены  б ему не было. А остальным лишь бы
спихнуть с себя -- и трава не расти!
     Свидерский поморщился, видя,  что Бармин со всеми вместе не удалился, и
поторопился  задать  вопрос, пока Арт, обманутый тишиной,  не возвратился  в
естественный облик:
     -- Вы что-нибудь хотели добавить, Эльдар Антонович?
     -- По винту ничего. Но я еще раз прошу отпустить  меня из цеха. Не могу
больше ходить  под  начальником, который сам  вопросов не решает и другим не
дает.
     -- Я  уважаю ваше мнение, Эльдар Антонович, но не  могу оголить  цех. И
вообще -- последнее время начальник вроде вас хвалит?
     -- Однако на декадке  за меня не вступился... Да и цена этим  похвалам!
Спорить я с ним перестал, в ущерб делу, вот и удостоился. Поймите, я ведь не
повышения прошу. Я  могу делать в  три  раза больше,  пусть только никто  не
мешает.
     --  Высокое  мнение у вас о своей персоне. Ну-ну, не  кипятитесь, я еще
раз подумаю.
     -- Вы и раньше то же самое обещали.
     -- Пока не было такой возможности.
     -- Да вы даже и не  вспомнили ни разу о своем обещании. Вы забыли  его,
едва произнесли!
     Бармин вдруг совсем успокоился, сел, закинул ногу на ногу, закурил.
     --  Послушайте, Юрий Петрович, а вы никогда не задумывались, что  вы --
вот  такой, какой есть, --  доживаете  свой  век? Как тип руководителя?  Как
человек? Вы отдали жизнь заводу. Ни времени, ни сил не жалели. Все, что есть
у  нас  хорошего,  это  ваша  заслуга.  Но  недаром говорят,  недостатки  --
продолжение  наших  достоинств. В этом смысле все, что только есть на заводе
дурное, тоже создано вашими  трудами... Оглянитесь  же  наконец! Неужели вам
невдомек,  что  вы стали организатором  круговой поруки  бездельников? Стоит
зацепить одного,  поднимают вой  все. Ваши поистине  героические  усилия  по
выполнению программы -- чистая фикция: вы надрываете пуп там, где люди давно
уже  научились  брать умом.  Вы  безнадежно  отстали  от  века.  Потому  что
организация производства -- не правда ли,  вы кое-что  слышали о ней и  даже
внедрили у себя на заводе? --  так вот, она вам нужна не  для работы, не для
повседневного  пользования,  нет,  вы создаете  ее  на  бумаге  для  рапорта
инстанциям. Вы ведь передовой, вы на виду, пусть вам лишний раз воздадут!
     Бармин  сделал несколько быстрых затяжек, плюнул на сигарету, подождал,
пока  она  дошипит,  без  сожаления  посмотрел  на   съежившегося  за  своим
бесконечным столом Свидерского.
     --   О,   разумеется,   Юрий   Петрович,  вы  незаменимы.   Вы  создали
искусственный организм, который держится на вашем таланте  -- на вашем не по
назначению  потраченном таланте. Вы  скрепили  сие создание своей недюжинной
волей,  подобрали  бестелесных  помощников,  которые  не   мешают  проводить
единственно вашу позицию. Пока искусственный организм  работает, дышит, дает
продукцию, никого не интересует, что там у него внутри. Политика ваша,  Юрий
Петрович, на нервах, на жилах, любой ценой. Вот почему вы незаменимы: с вами
уйдет целая система. Никто  вашу  линию не  продолжит. Она  сама отомрет.  И
остатки ее надо будет тщательно выпалывать, вытаптывать, разгонять всех тех,
кого  вы   с  великим  тщанием  выращивали.  О  вас  никто  не   вспомнит  с
благодарностью, несмотря на все ваши заслуги и награды.  Не обольщайтесь. Вы
пережили себя, свой талант!
     -- Что вы от меня хотите? -- враждебно спросил Свидерский.
     Ему не нравилась эта внезапная перемена в Бармине. Он лихорадочно рылся
в  памяти,  но  не  мог ничего  там  найти для  возражения. Талант,  талант!
Заладили про талант. Да что вы знаете о моем таланте? Вы, которые никогда не
летали, которые если и отрывались от земли, то только в лифте?
     -- От вас? -- Бармин рассмеялся. -- От вас, Юрий Петрович, я уже ничего
не хочу. Я счастлив тем, что не так уж много у нас таких. Вы ведь понимаете,
раз я все это вам говорю, значит, подыскал себе место. К сожалению, это тоже
ваш стиль: правду вам можно сказать только имея в запасе другую работу.
     Свидерский встал -- маленький, ссохшийся, вежливый, не очень-то задетый
словами Бармина,  защищенный  от всего мира  привычной обстановкой. Он любил
громоздкие  вещи  -- свой  огромный, беспорядочно заваленный бумагами  стол,
шкафы  с  кубками  и памятными  призами  заводу, просторный,  как  аэродром,
кабинет с  закругленными  поверху  окнами  на  двух  стенах  и  стульями  по
периметру,  любил потому,  что  этот кабинет служил ему  уже  тридцать  лет,
половину  жизни! Волосатая пальма и  тяжелые шторы лишь подчеркивали рабочий
аскетизм главного инженера и не мешали сосредоточиться.
     Бармин  тоже встал,  покачался  с  носка  на  пятку, пошел  к двери, но
обернулся:
     --  Мне  обидно покидать завод из-за того, что пришелся не ко  двору. И
что еще обиднее -- покидать, осознавая себя правым -- и бессильным!
     Он хлопнул дверью.
     Юрий Петрович свирепо  выдохнул, стараясь вместе  с воздухом выплеснуть
из себя злость.  Злость не проходила. Он сел. Закрыл глаза. Расслабился. Дал
себе полный покой. И сразу почувствовал, как  тело  благодатно всплывает над
сиденьем.
     -- Ну, все у вас на сегодня? -- раздался насмешливый голос Шабалова. --
Здорово вы всех в кулаке держите, а?
     -- А вы не могли бы уже уйти? -- Юрий Петрович открыл глаза.
     Арт стоял перед ним в нормальном облике и радужно мигал вспышкой.
     -- Нет-нет, не  только с завода, -- поспешно  добавил Юрий Петрович. --
Совсем. Туда, в свое будущее.
     -- Разве вам станет  легче?  Каждый из нас стоит перед судом  будущего.
Скоро вам заявят такое в глаза и другие, не только Бармин.
     -- Мальчишка! -- прошипел Свидерский.
     Будь  тут один Бармин, он бы с ним справился. С  одним Барминым чего не
справиться.  Да  только  много  уже  таких  барминых.  В  сварочном двое.  У
конструкторов  один. В ОТК тоже такой непогрешимый-непримиримый. А  главбух?
Даром что шестьдесят с  хвостиком, войну и культ пережил, а туда же, вечно у
него  особое  мнение. Великое  счастье,  разобщены смельчаки, не  видны друг
другу, не то  что остальные,  объединенные трусостью.  Нет, стареет, стареет
Свидерский. Раньше ему  сам  директор был  не  указ,  уже  не  одного в этом
кабинете  пересидел.  Теперешний  тоже  вначале  свою линию  гнуть  пытался,
пришлось тогда  всех своих на ноги поднять. Директор на заводе -- горит план
ярким  пламенем.  Куда-нибудь   ненадолго  отлучается,  оставляет  за   себя
Свидерского --  и  план  в кармане.  Вот так.  Покрутился  немного  нынешний
директор -- и понял, сдался, к главному инженеру пошел за советом. А как же?
Кому охота, чтобы заметили где надо, кто работе мешает? Не родился еще такой
человек.  Жаль, уходят времена. Уже и в парткоме все чаще авторитетом давить
приходится, не  так,  как прежде,  когда по  одному взгляду все  руки дружно
взлетали вверх. Но не надейтесь, жив еще Свидерский. И система его жива!
     -- Мальчишка,  говорите? --  прервал мысли Юрия Петровича Шабалов. -- А
ведь ему тридцать три. В его  возрасте вы уже  этим  заводом командовали. Не
странно ли? С буржуазными спецами -- и то сотрудничали. А с нормальным нашим
парнем общего языка не находите. Через  десяток лет такие, как вы, от реформ
его  отучат.  Заставят задуматься  о  нервочках.  О пенсии. Да  слава  богу,
которого нет, попадет он скоро в хорошие руки.
     -- Уйдет все же?
     Такая радость была в голосе Свидерского, что Арт рассмеялся:
     -- Не рассчитывайте, есть иные пути. И поскольку вы все равно ничего  с
будущим  не  поделаете,  раз  уж  оно состоялось,  то  я вам оттуда  газетку
захватил. Смотрите, кто из него вырастет!
     Свидерский  небрежно развернул паутинной  толщины прочный лист, пошарил
глазами по полосе и вдруг вскочил, стоя посмотрел дату под названием.
     -- Да. Никогда бы не подумал.
     -- Думать по-настоящему вы отвыкли давно, едва  уверовали  в свое право
решать  за всех, впрочем, тогда же приблизительно  вы и решать перестали, --
дерзко заметил Арт с барминскими нотками в голосе.
     --  Как-то здорово  у вас с Барминым  получается: тот ничего не делает,
другой зря хлеб жует... Кто же тогда работает?
     --  Так это ж не благодаря  вам, а  вопреки. Знаете, как вас на  заводе
кличут? Свидубский.
     -- Слушайте, по какому праву вы мне все это рассказываете?
     -- У будущего одно право: оно точно знает, что именно до него доживет.
     -- Не слыхал я до  сих пор о  ваших коллегах в прошлом...  Иначе почему
молчат те, кому вы открылись?
     --  Предполагаете описать  мое появление  в мемуарах?  Не смешите, Юрий
Петрович. Ну кому  вы посмеете выдать  меня?  Вы, насмерть  обокравший себя,
растоптавший свой талант? Достаточно того, что вы изо всех сил придерживаете
прошлое, лепите  из него  удобное для себя  настоящее, не  боясь  выпасть из
будущего,  потому  что  ваше  будущее -- это  день  нынешний,  дальше вам не
заглянуть...  Нет,  гражданин  Свидерский,  вы  постараетесь   забыть  меня,
вычеркнуть из  сегодняшнего вечера, выбросить из головы.  Не  было меня.  Не
было. Не было -- и все!
     Арт обошел Юрия  Петровича,  снял  со  шкафа  светящийся диск,  щелчком
совместил с  тем, что уже  висел на  груди.  Отщипнул  и  выдернул  на длину
вытянутой руки паутинку записи. Судя по цвету, заполнение качественное. Этим
кадрам у них там цены не  будет. И  Эльчик  Бармин не один раз  хохотнет над
кадрами собственного прадеда в зеленой молодости, на переломе судьбы.
     Юрий Петрович стоя следил за сборами Арта, и у него усиливалась тягость
под ложечкой, от которой -- не продохнуть, Он все еще держа