мять, а не  в  душу и не  в чувства.  Навязываемое Билуну детство  не было
пережито, несмотря  на еле заметный  шрам на бедре  -- след давнишней игры в
прятки, когда он впотьмах врезался в моток колючей проволоки,  несмотря даже
на  память  о  заржавевшем  конденсаторе,  который  Билун  с великим  трудом
рассчитал  когда-то  для  радиолюбителя Борьки --  вон он до сих  пор так  и
валяется на подоконнике. Нет-нет, все это  произошло не с ним. Все здесь его
и  не совсем  его,  взятое,  вероятно, из чьей-то  жизни  напрокат и  теперь
механически подсаженное ему в память. Себя здесь Анатолий не находил, не мог
найти!
     -- Ты меня узнаешь? -- спросил он Бориса.
     -- Что, в нынешнем сезоне шутка такая? -- удивился Борька.
     -- Но ты не находишь во мне ничего странного?
     --  Странного?  Чокнутый ты  какой-то.  Но этого  всегда  в  тебе  было
вдоволь...
     Анатолий  не возражал. Раз Борька признал его, значит,  так оно и есть,
ему можно  верить,  он не  ошибается, не  умеет ошибаться.  Борька не  знает
одного:  что  Анатолий примчался сюда обрести ясность и  спокойствие -- и не
обрел.  Прошлое,  оказывается, не  принадлежит  ему.  Память снова  подвела,
выдавая чужие воспоминания за свои. И значит, как ни странно, даже детство у
него  общее с  кем-то  неизвестным,  с  тем,  от  кого Билун  с  самого утра
отгораживается волевой преградой.
     Не стоило дальше обманывать себя, искать истину там, где она никогда не
лежала. Прошлое -- по крайней мере,  малая  родина  и детство  -- не хранило
тайны  удвоения.  И  коли  уж  на  то  пошло,  не  было  никакого  удвоения,
недовыздоровления и прочей чепухи. Дабы  найти иную, столь  же  естественную
причину сосуществования действительности  и сна, надо было освободить дорогу
тому, что  до сих пор  прорывалось нечаянно. Вот-вот  Билун все  узнает  или
вспомнит. Знакомый звук или  запах -- и  он, наконец,  заново обретет  себя.
Только теперь уже насовсем...
     Анатолий  полуприкрыл  глаза,  притушил барьер  самовнушения,  медленно
стаявший, едва его  ослабили с двух сторон. Помимо Борькиного  дворика Билун
тотчас оказался  в саду Института космической медицины, и Альбина Викторовна
держала его за руку.  Рядом, оттянув  тяжелой головой  край  гамака, глядела
исподлобья  рыжая  боксерка Нэнси. Последние дни она  выла  по ночам, изрыла
весь сад ямами.  "К покойнику!"  --  говаривает  при  встречах  институтский
сторож Никодим Электроныч. И отворачивается.
     Анатолия знобило. Губы секла  лихорадка. Но мысли фиксировались  четко,
сразу за обоих. Лихорадочные мысли, умноженные на два одинаковых сознания  и
разделенные между двумя одинаковыми телами...
     ЛАДНО, ПРИВЕТ... ДОГАДЫВАЮСЬ,  НЕ БЫЛО  ВЫХОДА...  СПОКОЙНО... ХОТЕЛОСЬ
ЖИТЬ, ЗАКОНЧИТЬ РАБОТУ.  ТЕЛО РАЗВАЛИВАЕТСЯ... НИКТО НЕ ПОМОГ. ДАЖЕ ГРИША...
СТРАННО,  ДОНОР  САМОГО СЕБЯ... ЗОВИ БРАТОМ -- КОГДА УЙДУ... УЙДУ? ТОЧНО?  К
СОЖАЛЕНИЮ! ИНАЧЕ СТАЛ  БЫ  Я  СЕБЯ ЗАНОВО  ЗАТЕВАТЬ...  КАК ТЕЛО? НЕ ЖМЕТ?..
ТРУДНО ПОВЕРИТЬ... БЕЖАЛ ОТ СЕБЯ... ДАЖЕ  В ДЕТСТВО... ПРЯТАЛСЯ КАК ДУРАК...
РАЗВЕ ОТ САМОГО СЕБЯ СПРЯЧЕШЬСЯ?
     Спор с  самим  собой:  одна половина проникнута  подавленной  завистью,
другая -- неуверенна  и жалостлива. Вместо того  чтобы  обрести себя нацело,
сознание снова  разложилось на  два скрещивающихся потока мыслей. Кое-что не
затрагивалось, не договаривалось, однако окрашивало мысли  созвучием чувств.
Вопрос и ответ почти  сливались,  вопрос едва  не обгонял ответ, объединение
ощущений нарастало, ускорялось, уже  трудно было различить, кому какая мысль
принадлежит. Даже непостоянное "ты" в обращении к другой половине потихоньку
скрадывалось, заменялось размазанным двуликим "я"...
     КАКИМ ЖЕ  ОБРАЗОМ?..  НУ,  ПОМНИШЬ, Я  ВЫСТУПАЛ  С ЗАКРЫТОЙ  СТАТЬЕЙ ПО
ПОВОДУ ЭФФЕКТА БРАТЬЕВ ШАРАПОВЫХ?.. А, ЭГОТРОН...
     В уголке памяти, калачиком  свернулось воспоминание о том, как на отзыв
в  лабораторию направили шараповское изобретение: "Метод перезаписи личности
путем  поатомного  адекватного дублирования  на  эготроне".  Биологу  Билуну
нечего было противопоставить безупречному построению доказательств. И все же
подобные открытия надо уметь вовремя закрывать...  Свои аргументы на  запрет
бесконтрольного дублирования удалось тогда заимствовать из  области этики --
кого  не испугала бы  возможность неограниченного продления  жизни  с любого
неперед заданного момента!
     Надо же, чтобы по иронии судьбы именно  ему пришлось такой возможностью
воспользоваться!  Он  списался  с  Арктаном  Шараповым  тогда, когда уже все
способы  лечения  были исчерпаны и врачи отступились. Больших  трудов стоило
склонить на служебное преступление Гришу Лукконена.  Гришины  опыт  и логика
протестовали  против парадокса:  подмена вместо  исцеления.  На  счастье, он
усмотрел в шараповском феномене перспективы для космической медицины, а ради
медицины  Гриша  был  готов  на  все.  Построили эготрон.  Сняли  матрицу  с
умирающего тела Билуна. Внесли коррективы. И пустили в свет  новенький дубль
Анатолия Сергеевича. Память пришлось  чуть-чуть выщипать, особенно последнее
полугодие...


     Знобило все сильнее.
     -- Зазяб? -- удивился Борис. -- Может, стопочку домашней с дороги?

     Анатолий передернул плечами.
     Альбина Викторовна губами коснулась его лба:
     -- У тебя жар. И беспокойство. Ты о чем думаешь?


     --  Ах,  оставь, ерунда!  Скоро  пройдет! -- одновременно  ответили оба
Билуна в Борькином дворе и в Свердловске.
     И оба поняли зловещий смысл слова "пройдет". И оба покачали головами.
     СКОЛЬКО ОСТАЛОСЬ?.. СОВСЕМ ПУСТЯКИ... ПЕЧЕТ...
     Для описания боли не требовалось слов. Она равномерно разделилась между
двумя телами,  разбавленная  легкостью  и  тем  наркотическим  возбуждением,
которое не  дает  умирающему иллюзий. Половиной  сознания предстояло  пройти
через смерть. И выжить с непотревоженным разумом!
     УСПЕЮ  ПРИЕХАТЬ?.  .  ВОТ  ЕЩЕ, НЕ НАДО,  НАС  НИКТО  НЕ ДОЛЖЕН  ВИДЕТЬ
ВМЕСТЕ...
     Часть мыслей, привязанную к Свердловску, затянуло дымкой. Словно он там
опомнился и решил оборвать контакт.
     Но теперь Анатолий не  боялся правды,  был  готов к  борьбе, был  готов
выйти против всего мира, даже против самого себя, догорающего первым телом в
саду   Института  космической  медицины.  Он  усилил  прием,  вновь  добился
совпадения  восприятий.  И  качнулся  от  боли.  Напрягся. Преодолел.  Помог
преодолеть второму, вернее, первому себе в Свердловске. Нэнси лизнула руку и
полезла под ладонь холодным морщинистым носом.
     "Я тоже обязан быть рядом", -- твердо подумал Анатолий.
     Эта мысль родилась уже  где-то на третьем уровне сознания,  закрытом от
приема в  Свердловске:  на  втором  велся  мысленный диалог,  первый,  самый
поверхностный,  был  оставлен   для  Бориса  с   его  ленивыми  вопросами  и
необязательными  ответами.  Ночная фиалка, сложившая  на  день лепестки, еле
пахла, смешиваясь с  нежным ароматом  жасмина в  Свердловске, оба запаха без
труда  забивал  назойливый  шиповник...  Под  Ленинградом   ягоды  шиповника
крупные,  круглые,  почти   безвкусные  и  безобидные,  здесь   же   мелкие,
удлиненные,  сладкие  и  с  ужасно  кусачими  семечками -- если насыпать  за
шиворот, семечки въедаются в потное тело, только в речке и можно спастись от
злой  украинской шипшины.  Такие  же  въедливые  и  колкие  бьются в  голове
свои-чужие мысли...
     ВСЕ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ  В ПРОДОЛЖЕНИИ ОПЫТОВ  "ЧЕЛОВЕК  В ДВИЖУЩЕМСЯ МИРЕ".
ХОРОШО, ЧТО УМИРАЯ, ОСТАЮСЬ. ПЕТРУЧИКИ ДОВЕДУТ ДО УМА ЛЮБУЮ ИДЕЮ, НО КОМУ-ТО
ВЕДЬ НАДО  ИХ ВЫСКАЗЫВАТЬ!  НЕЛЬЗЯ ВОТ ТАК  УМЕРЕТЬ --  РАСПЫЛИТЬСЯ, КОЛИ УЖ
ПОВЕЗЛО... ХОЧУ  СВОИМИ...  ТВОИМИ  РУКАМИ  ДОБИТЬ РАБОТУ...  ДЛЯ  ОСТАЛЬНЫХ
НИЧЕГО   НЕ  ИЗМЕНИТСЯ:  ТЕБЕ  --  МНЕ  УДАЛОСЬ  ВЫКАРАБКАТЬСЯ...  СМЕШНО  И
ДВУСМЫСЛЕННО ГОВОРИТЬ СЕБЕ "ТЫ"... ТЫ ЕЩЕ  В БОЛЬШЕЙ  СТЕПЕНИ "Я", ЧЕМ Я БЫЛ
СОБОЙ В ЛУЧШИЕ ГОДЫ... У МЕНЯ БЫ НЕДОСТАЛО  МУЖЕСТВА  КИНУТЬСЯ НА ГУЖБАНА...
ПРАВДА, В  ЭТОТ МОМЕНТ НАС  БЫЛО ДВОЕ...  ТЫ РЕШИТЕЛЬНЕЙ И  СВЕЖЕЙ... НЕ  ПО
ВОЗРАСТУ -- ПО ДУХУ... ТЫ ВСЁ СДЕЛАЕШЬ КАК Я... ЛУЧШЕ МЕНЯ...
     Самопризнание требовало встречной откровенности. Но какая откровенность
(или сокровенность?) между двумя "я"? Не лучше ли прислушаться, чем оба друг
от  друга  отличаются?  Едва что-то  такое забрезжило,  Анатолий  немедленно
загнал мысль на сокровенный третий уровень...
     Он понимал, что  замыслен  быть  молчаливым продолжением  мозга и  тела
умирающего  в  Свердловске  Билуна  А.  С.,   доктора  биологических   наук,
прославленного своими работами по динамической физиологии. Он, новый  Билун,
Билун-второй, призван из небытия  для  дела,  которому уже посвятил двадцать
лет творчества  из тридцати четырех годиков заканчивающейся  сейчас в первом
варианте жизни. Он скопирован  и  исправлен и лишь по недоразумению  несет в
себе информацию о болезни, которой больше нет в теле, он запрограммирован на
единственную задачу -- завершить научные деяния доктора Билуна. Того Билуна.
Которого в лаборатории прозвали АС.  Все просто.  И несмешно. Он нашел себя,
обрел  себя в  этом  мире.  И  не  в  силах  смириться  с ролью  собственной
малоценной копии...
     Доктор  Билун -- тот доктор  Билун! --  забыл,  что мировоззрение дубля
составляет не только то, что заложено в память сознательно, но и то, чего он
заложить не  мог, да наверняка и не хотел. Скажем, заключенную в теле скорую
смерть. Трансляция личности на чистое поле откорректированного мозга рождала
новое противоречие --  предвзятость  против  однолинейной,  распланированной
будущей жизни...
     ПОДОЖДИ  ВСЕ-ТАКИ,  Я  ПРИЕДУ...  НЕ   СМЕЙ!  ОСТАВЬ  МНЕ  НАДЕЖДУ   НЕ
СОМНЕВАТЬСЯ НАПОСЛЕДОК В СЕБЕ...
     Запах шиповника окончательно  подавил ночную фиалку и  жасмин. Анатолий
поднялся,  проводил взглядом  возвращающегося  той  же  воздушной  тропинкой
шмеля. Тревожный запах и тревожный звук. Звук и запах детства.
     Мысленный  диалог   двойников   уместился  в   коротком   миге:   Борис
только-только начал медленный разворот толстой шеей в сторону примолкнувшего
для него Анатолия.
     -- Слушай, тебе когда на работу? -- опередил его вопрос Билун.
     -- Послезавтра. --  Борис  пожал плечами.  -- Я  сутки работаю, четверо
дома. Но сейчас один из наших в отпуске...
     -- Давай-ка одевайся, поедешь со мной!
     Борис  кивнул,  ни   о  чем  не  спрашивая,  и  пошел  в  дом,  рыхлый,
невозмутимый, готовый, как в детстве, поверить другу молча.
     Анатолий опять  использовал право на монорейс. Всю дорогу до вокзала  и
потом в вагоне  болтали о пустяках. Но соединенный  со  Свердловском широкой
полосой восприятия,  Билун вторую  половину  сознания,  не занятую  Борисом,
сосредоточил на Альбине Викторовне. Не  надо было делать усилий над собой --
свердловское "я"  держало мысли об  Але под четким контролем. Будто  спешило
завещать Анатолию все чувства.
     Мужчина  мечтает стать первой любовью женщины. Женщина -- его последней
любовью.  В  этом  смысле мечта Альбины неожиданно  и страшно претворилась в
действительность: безнадежник Анатолий был совсем не  жилец  на свете, он не
успевал ни на какую иную  любовь, кроме временной любви к ней. К  сожалению,
осознание  этого  факта  пришло слишком поздно: для Альбины после его смерти
наступало  окончательное и безрадостное одиночество, двусмысленное положение
вечной вдовы.  Некрасивая, лишенная привлекательного для мужчин обаяния, она
к  тому же  отпугивала людей  неровным  сложным  характером.  Немногие умели
разглядеть ее и разбудить.
     То ли недоброта явилась следствием внешней  непривлекательности, то ли,
наоборот,  черствость  и истеричность  натуры  изгнали  из  внешности всякие
намеки  на обаяние, но давно уже Альбина  отскорбила свое по несостоявшемуся
счастью,  посвятила  себя  утешению  безнадежных. Был  у  нее  когда-то муж,
случайный человек в ее жизни,  да и  в жизни вообще. Но об этом  эпизоде она
вспоминать не любила.
     Безнадежники были разные. Безвольные и капризные. Или твердые, веселые,
борющиеся до конца. Трудно сказать,  какие устраивали Альбину больше. Но все
были уже наполовину не здесь и ничего не заслуживали, кроме жалости.
     Иное  дело  -- Анатолий!  Уходя, он оставался  на Земле. Распадаясь под
гробовой  крышкой,  в  то  же  время  бродил  где-то   далеко,   здоровый  и
полноценный. Он не тосковал,  не  искал горячечно ни рук, ни губ -- еще, еще
разок,  может, на этот раз  последний.  Недоцелованный,  он имел отсрочку до
новой ласки. Умирая, оставался жить.
     Но  именно  это  больше всего  и  разрывало  Альбинино  сердце.  Уходил
Анатолий. Оставался тоже Анатолий. Чужой. С Толиными глазами, лицом, телом и
памятью. Может, он  был  Зойкин, судя по молодым  жадным письмам. Может, еще
чей. Но того дальнего, незаконного она уже возненавидела за то, что он отнял
у ее Анатолия единственное право умирающего -- умереть до конца.
     Не щадя сжигала она своей любовью того, который был при ней, отнимала у
него все силы и мысли. Пожалуй, последним ее утешением было злорадство: тот,
остающийся, не знал  и никогда  ни  узнает  ее любви.  Он  даже ненароком не
подумает о ней как о покинутой женщине.
     Бедная, она не подозревала о телепатическом резонансе двойников!
     В  вагонах  гравистрелы   удивительно  думается.   Анатолий   испытывал
благодарность к  неопределенности,  разобщающей  его на болтовню с Борисом и
полупосторонние размышления о женщинах и любви. Неожиданное, как удар, упало
вдруг затемнение  над Свердловском. Вспухло,  не помещаясь в груди,  сердце.
Тело сделалось ломким, невесомым. Перед глазами пробежала  рябь бесцветья. И
затем    в    обнаженные    нервы    последним    взрывом   жизни    впилась
болезненно-неподвижная и яркая, как при вспышке молнии, картина.
     Пикирующее на  землю лимонное с  жилками облако, наискось перечеркнутое
червонной иглой институтского здания.
     Остановившееся мгновение ласточки поперек неба.
     Опрокинутые ладони лиственницы с растопыренными зелеными пальцами.
     Синяя треугольная ямка, накопившаяся под нижней Алиной губой.
     Голубая развилка жил у нее на руке.
     Силуэт вздернувшей голову безмолвно воющей собаки.
     Изумрудная стрекоза на былинке -- в глазах сотни удивленных солнц.
     И рухнувшее в безмолвие и мрак стоголосое: Ааааааааах!. .
     ...Сначала вернулось восприятие плоских изображений с резко очерченными
контурами. Постепенно  предметы наполнились  объемом.  Под  потолком плавало
деформированное, как в зеркальном боку чайника, Борькино лицо. У горла рвали
ворот чьи-то неуклюжие  пальцы. Сквозь толщу воды  или банный  пар доносился
грубый  неразборчивый  голос.  Потом  прорвало,  будто магнитофонную  пленку
ускорили: в ушах сложился неприятный визгливый вопрос:
     -- Что? Что с тобой?
     -- Тише! Я умер!--отмахнулся Анатолий.
     И ни на миг не застыдился под бабьим, слезливым,  по-собачьи скорбным и
преданным Борькиным взглядом.
     В Свердловске на  пятачке их  уже ждал  вызванный с  дороги двухместный
винтороллер. Не умея остановиться,  прозрачные лопасти  трепетали  на ветру.
Анатолий влез,  подождал,  пока Борис, кряхтя,  поерзал в кресле,  раздвигая
податливые подлокотники. Протянул руку к пульту.
     Первое побуждение набрать адрес Института Анатолий тут же и отбросил. С
секунду покусал  ноготь на большом пальце. И,  подчиняясь гипертрофированной
интуиции, включил  настройку  управления на собственное биополе. Винтороллер
взмыл,  описал  полудугу  и  помчался,  мелко  рыская,  как  ищущий  в  зале
спрятанную иголку гипнотизер. Внизу проплыли окраины города, озеро, зачернел
какой-то лес или парк.
     В  легендах  разных  народов  бытует  странный  мотив,  будто  ощущения
покойника  длятся  еще  три   дня  после   смерти.   Наука  не  может  этого
опровергнуть:  шесть  минут клинической  смерти  равны  периоду  полураспада
нейронов  мозга  -- через  трое  суток из  десяти  миллиардов  клеток живыми
остаются примерно десять штук...
     Винтороллер провалился вниз и застыл на поляне. За кустами  под  кедром
возилась кучка людей.
     Анатолий  медленно  вышел  из  машины,  уже  зная,  что  здесь  увидит.
Разминаясь,  с  протяжным  шумным  выдохом  вылез Борис.  Люди на  поляне не
обратили на них внимания. Двое на утоптанной  площадке  выкладывали пластины
дерна, плотно пригоняя их друг к дружке. Третий разбрасывал с лопаты  лишнюю
землю  под  ближайшие  пихты.  Четвертый  царапал кору кедра ножом. Поодаль,
безучастно скомкав у подбородка черный платок, стояла Альбина.
     Анатолий  продрался сквозь можжевельник,  споткнулся о поваленный ствол
и,  удерживая равновесие, нелепо  пробежал,  наклонившись, несколько  шагов.
Оставалось  последнее не  прикрытое  дерном  квадратное  окошко.  Он  присел
посреди жирной высокой травы, положил на это место ладонь.
     Из  травы, не замеченная им ранее, подняла голову Нэнси. Глаза  ее были
печальны и мутны, белая шерсть на груди свалялась клочьями. Он мог бы сейчас
поручиться,  что  и нос  у нее опасно  горячий, воспаленный.  Протянул руку.
Нэнси села, чуть-чуть раздвинув уголки черных губ, обнажила клыки.
     -- Нэнси! -- шепотом позвал Анатолий.
     Она слегка заскулила, попятилась, залегла, утопив морду между лапами, у
самой кромки упрятанной под дерном могилы.
     Безымянной могилы, о которой никто никогда не узнает.
     Лишь дата на кедре.
     И пятеро свидетелей, поклявшихся молчать.
     Анатолий   медленно   выпрямился.  Под   настороженными   недоверчивыми
взглядами  отступил  еще дальше,  дал Грише Лукконену и Жудрову поставить на
место широкую дернину, выровнять, замять края. Больше ни у кого не было дел,
и Анатолий стоял теперь один против друзей умершего.
     Его друзей.
     Вот Гриша Лукконен, лечащий врач. Все перепуталось у него в голове, как
в  плохо  оформленной  истории  болезни.  Есть  захороненное  тело,  но  нет
умершего,  потому  что мертвые  не  могут так  набычившись сверлить  глазами
живых,  а живые зато не  каждый день приходят на собственные похороны. Новое
тело  Билуна Лукконен знал так же хорошо, как  и  старое,  даже  еще  лучше,
потому что сотворил его вот этими  руками. Но самого  Билуна в этом знакомом
теле еще не видел.
     Вот  Зенит Королев,  мастер интерьера. Друг, так сказать, по призванию,
соратник по совместительству. Ни один  свой проект не выпускает без проверки
в  лаборатории  Анатолия. Его  недоверие  к новому Билуну смешано  с  легким
презрением и даже возмущением. Как смел этот самозванец явиться сюда в такую
минуту?! Здесь имеет право быть только один Билун -- тот, что лежит в земле.
И никто  никогда  его не заменит,  в  какие бы похожие  тела  ни рядился. По
крайней мере, лично для него.
     И  Жудров тоже здесь.  Унылый  скептик  и  вечный  оппонент.  На Ученом
Совете, бывало,  камня на камне от позиции Анатолия не  оставит. А гляди-ка,
явился.  Привыкнув  работать  с мыслью  Билуна, в борьбе  с  ним  отыскивать
истину, он не таит своего: ты мил-человек, пока еще просто однофамилец тому,
под дерном. Как бы ты  ни был на него похож и что бы там ни заложили тебе  в
голову -- еще докажи свое право называться Анатолием Билуном!
     По  внешним  признакам  ты  несомненно   Анатолий.  Но  все-таки,   как
говорится, будем посмотреть.
     Четвертого он  бы не узнал, если  бы не был подготовлен воспоминаниями.
Арктан Шарапов, изобретатель эготрона, один из  авторов метода дублирования.
Ему  не  до  морали,  ему  откровенно  безразлично,  кто  на чьих  похоронах
присутствует и  с  какой целью. Зато  совсем не  безразличен результат столь
необычно и чисто поставленного эксперимента.  И он ревниво присматривается к
рожденному химией  и электроникой,  и кивает, и одобрительно подмигивает.  И
еще более, чем Анатолий, интересуется реакцией друзей.
     Наконец, опустившая  голову  Альбина, завещанная  ему  двойником и  ему
абсолютно  не  нужная.  Женщина,  умеющая быть столь  невзрачной, что  легче