рителей...
  На экране телевизора доктор Нерст продолжал говорить, приводил новые
доводы в защиту муравьев, но сенатор и полковник его уже не слушали.
  - Так вы думаете, Морли, их нужно уничтожить?
  - Я думаю, да, полковник. Дело зашло слишком далеко. Они в самом деле
могут представлять некоторую опасность. Мы вынуждены считаться с
общественным мнением. Скоро выборы.
  - Какими же средствами вы предполагаете это осуществить?
  - Наша комиссия еще не пришла к окончательным выводам. Конечно, вы
понимаете: вся эта история с бомбардировкой носила скорее демонстративный
характер, мы с вами об этом говорили. С самого начала было ясно, что
нельзя уничтожить таким способом всех насекомых на довольно большой
площади, - бомбежка могла подействовать не столько на муравьев, сколько на
воображение потенциальных покупателей. Но я не ожидал, что им удастся
подорвать наши самолеты в воздухе...
  - Об этом не стоит говорить, сенатор, это дело прошлое. Что вы собираетесь
делать теперь?
  - Мы склоняемся к тому, что наиболее эффективным в этих условиях был бы
ядерный взрыв.
  - Но его нужно производить в атмосфере?
  - Да, но этот вопрос, я думаю, нам удалось бы уладить. У меня есть одна
идея. Мы действительно имеем здесь дело с исключительными
обстоятельствами, на которые можно сослаться. С другой стороны, Пентагону
может понадобиться повод для того, чтобы испытать наши новые боеголовки. В
этом заинтересован Комитет начальников штабов. Это удобный предлог.
  Григ довольно долго молчал, рассеянно глядя на экран телевизора.
  - Вас беспокоит формальная сторона этого дела? - спросил сенатор.
  - Нет. Я думаю о том, как это отразится на деловой конъюнктуре. В
известном смысле, уничтожение муравьев нам не выгодно. Но нельзя забывать,
что наши настоящие враги вовсе не муравьи, а люди, живущие за океаном, и с
этой точки зрения испытание новых боеголовок может оказаться для нас
важнее. Он правильно говорит, этот муравьиный доктор: иногда нужно идти на
жертвы ради общего дела. Теряя некоторую часть прибылей, мы укрепляем нашу
систему в целом...


                                  * * *

  Серые муравьи, контролирующие беседу сенатора Морли и полковника Грига,
скрывались на обратной стороне крышки низенького столика, на котором
стояли стаканы, бутылки и хрустальная посудина с кубиками тающего льда.


                                  * * *

  - А что думает по этому поводу ваш маленький профессор? - спросил Григ.
  - Ширер? Он считает такое решение вопроса наиболее рациональным. У него
есть вполне конкретные предложения. Видите ли, здесь необходимо соблюсти
строгую секретность. Я имею в виду секретность по отношению к муравьям.
Нельзя допустить, чтобы повторилось то же, что с этими злосчастными
бомбардировщиками. Необходимо полностью исключить малейшую возможность
контакта муравьев с оружием. Он предлагает произвести запуск
баллистической ракеты с подводной лодки, которая уже давно находится в
плавании и где заведомо нет муравьев. А конкретную лодку выбрать по жребию
в самый последний момент.
  - Ну что же, в этом есть здравый смысл... Еще виски?
  - Нет, спасибо... Впрочем, налейте. Довольно. А что касается конъюнктуры,
я не думаю, что это существенно повлияет на спрос. Страх перед насекомыми
еще долго будет владеть обществом, а потом это войдет в привычку...
Знаете, полковник, мне только что пришла в голову интересная мысль: что,
если нам оставить нескольких муравьев, настоящих или... мифических? Для
поддержания рынка будет достаточно двух-трех сообщений в год о несчастных
случаях. Это всегда можно организовать. Впрочем, газеты и сами позаботятся
об этом, без нашей помощи. Теперь все будут сваливать на муравьев.
  - Я об этом уже давно подумал, - сказал Григ. - По этому вопросу я прошу
вас связаться с моим новым сотрудником мистером Фишером. Он теперь
заведует отделом рекламы "Юнион кемикл". Он хорошо разбирается во всем,
что касается муравьев.


                                  * * *

  ...На экране говорил Гарри Купер:
  - ...так вы предполагаете, доктор Нерст, что окажется возможным как-то
приручить муравьев, превратить их в своего рода рабочих на специальных
предприятиях? Это интересная мысль...
  - Я не предрешаю сейчас конкретных форм возможного сотрудничества, об этом
еще рано говорить...
  - Я с вами согласен, - вмешался Ширер, - конечно, при известных условиях
муравьи могли бы оказаться полезными в некоторых областях приборостроения,
в военной промышленности, но неизвестно, захотят ли они с нами
сотрудничать? С другой стороны, учитывая их плодовитость и бесспорные
технические возможности, они очень легко могут выйти из повиновения...
  - Не кажется ли вам, доктор Ширер, что вы мыслите колониалистскими
категориями прошлого века?
  - Но ведь они не люди!
  - Но они разумны!
  - И все же, взвешивая все "за" и "против", я прихожу к выводу - их нужно
уничтожить, и чем скорее, тем лучше.
  - Не думайте, что это так просто. Мы с вами уже разбирали этот вопрос. Мы
до сих пор не смогли уничтожить малярийных комаров на нашей планете.
  - Ну, я думаю, у нас найдутся средства для этого. Просто нужно правильно
взяться за дело, пока не поздно, пока джинн только еще высунул голову из
бутылки...
  Ширер замолчал. Телевизионная девушка подняла руку и показала пять
пальцев. Гарри Купер обратился к Нерсту:
  - Доктор Нерст, наша передача подходит к концу, у нас осталось несколько
минут. Я хотел бы задать вам последний вопрос: чем вы объясняете такое
внезапное развитие этих серых муравьев, почему мы ничего не знали о них
раньше? Почему они достигли такого высокого уровня развития именно сейчас,
а не сто и не тысячу лет назад? Быть может, они были случайно или
намеренно занесены в нашу страну с другой планеты или... с другого
континента?
  - Я не могу вам ответить с полной достоверностью - для этого нужно
проследить всю историю их развития, но я могу высказать предположение, как
я надеюсь, весьма близкое к истине. Нелепо думать, что эти муравьи
занесены к нам откуда-либо извне, тем более с другой планеты. Оставим эту
версию романистам. Исследование их анатомического строения показывает, что
они весьма близки к широко распространенным и всем хорошо известным
обычным лесным муравьям. Они отличаются от них примерно так же, как мы
отличаемся от шимпанзе. Причина их быстрого эволюционного развития кроется
в резком и внезапном изменении генетического кода, в изменении
наследственных признаков. Это могло произойти в результате радиоактивного
облучения. Наукой изучено огромное число подобных примеров. Чаще всего
изменение наследственности бывает неблагоприятным: такие особи быстро
погибают. Но случайно возникают и такие изменения, которые способствуют
развитию нового подвида. Таких примеров много. Как известно, центр
размножения муравьев находится вблизи очага повышенной радиации. Судя по
тому, что раньше в этой местности не наблюдались подобные явления, можно
предполагать, что этот очаг радиации случайно возник вследствие
проводившихся в нашей стране атомных испытаний. Таким образом, если
кто-нибудь и виноват в появлении серых муравьев, то это только мы сами.


  18

  Через несколько дней.

  Оливер Бонди потратил довольно много времени на то, чтобы выбраться из
Нью-Йорка, и теперь, выехав на магистральное шоссе, испытывал то
удовлетворение, которое неизменно испытывают все водители после городской
сутолоки, видя перед собой широкую, ровную, серую ленту дороги, плавно
взлетающую на холмы, спускающуюся в низины и так точно спланированную на
поворотах, что машина проходит их, почти не снижая скорости, а потом снова
легко ложится на прямой участок, и дорога с мягким шелестом стремительно
расстилается под колесами.
  Оливер Бонди включил приемник. Передавали что-то о муравьях. Диктор
излагал основные сведения по морфологии насекомых вообще и муравьев в
частности. Бонди переключил программу. На этот раз передавали джазовую
музыку, и кто-то кричал, что он не хочет ничего слышать о муравьях, они
страшны только тем, кто не пользуется "формикофобом". Бонди выключил
приемник совсем.
  Проехав миль пятьдесят, он начал присматриваться к местности вдоль шоссе.
У Хоторна он свернул влево и пересек водохранилище. За Йорктауном, где все
чаще стали попадаться лесные участки, он снизил скорость и свернул вправо.
Он сделал еще несколько поворотов и наконец остановил машину на тихой
лесной дороге.
  Он заглушил двигатель, достал из-под сиденья пустую стеклянную банку от
яблочного компота, нейлоновый чулок и детский игрушечный совок и
направился в лес.
  Он довольно долго бродил между сосен, прежде чем ему попался первый
муравейник. Бонди осторожно обошел его кругом, приглядываясь к муравьям,
потом присел на корточки и стал наблюдать за тем, как они суетливо
копошатся на его округлой поверхности, сложенной из сосновых игл.
  Муравьи были заняты своим несложным делом и не обращали на него никакого
внимания. От муравейника в разные стороны тянулись узенькие тропинки -
дороги, проложенные муравьями в джунглях зеленых трав.
  На одной тропинке вяло шевелился червяк. Муравьи облепили его со всех
сторон. Он был слишком тяжел для того, чтобы они могли затащить его в
муравейник, и они ели его здесь, на дороге.
  Бонди довольно долго и с интересом наблюдал за тем, как муравьи
разделываются с червяком. Он смотрел и думал: "Всюду одно и то же...
Муравьи едят червяка, а черви едят нас, людей, после того как мы умираем.
И мы едим друг друга, когда это удается делать безнаказанно. Всюду одно и
тоже..."
  Непривычная тишина и знойный запах соснового леса настроили мысли Бонди на
философический лад: "Конечно, - думал он, - какому-нибудь доктору Нерсту я
могу казаться таким же ничтожным червяком, он может даже меня не заметить,
войдя в комнату, и все же я сильнее его. Придет мое время, и я съем его,
Нерста, вместе со всеми его муравьями..."
  Червяк извивался, не имея силы сопротивляться муравьям.
  Бонди сорвал сухой стебелек травы и подцепил им одного муравья. Он
подождал, пока муравей дополз до конца травинки, и только что хотел его
раздавить, но муравей свернулся в крошечный комочек, сорвался со стебелька
и исчез в траве.
  Бонди достал сигареты и закурил. Он пустил струю дыма на муравейник.
Насекомым это не понравилось - они быстрее забегали, но потом, когда дым
рассеялся, успокоились.
  Тогда Оливер Бонди воткнул сигарету в купол муравейника. Сигарета задымила
и погасла. Муравьев это очень обеспокоило. Весь купол пришел в движение.
Муравьи суетились и, казалось, без всякого смысла перекладывали с места на
место сухие веточки и хвойные иглы, но уже через несколько минут стало
заметно, что поврежденное место снова приобретает первоначальную форму.
Тогда Бонди, изловчившись, зачерпнул совком горсть хвойных игл вместе с
муравьями и ссыпал их в банку. Муравьи сразу начали расползаться. Он
накрыл банку чулком и зачерпнул еще горсть, стараясь захватить побольше
муравьев и меньше игл. Он повторил эту операцию несколько раз, пока банка
не наполнилась. После этого он аккуратно завязал ее сверху чулком и
направился к машине.
  Ставя банку рядом с собой на сиденье, он посмотрел, как себя чувствуют
муравьи. Повинуясь инстинкту, они пытались навести порядок в своем новом
жилище. Бонди встряхнул банку и понюхал ее. Она пахла прелым листом и
дешевыми духами. "Это от чулка", - подумал Бонди.


  19

  11 августа.
  10 часов 10 минут.

  Каждая страна, каждый город обладают своим, неповторимым, только им одним
присущим запахом. Этот характерный запах страны охватывает вас в тот
первый момент, когда вы спускаетесь по трапу самолета на всюду одинаковые
бетонные плиты аэродрома, и потом уже не покидает вас во все время
пребывания в этой стране.
  Гавайи пахнут цветами, Бангкок - парной баней, Нью-Йорк - бензиновым
перегаром, Исландия - морем, а Россия - полевыми травами. Англия пахнет
каменноугольным дымом. За последние полтораста лет в этой стране сожгли
такое количество угля, что его дымным, терпким запахом пропиталось все -
одежда, мебель, шторы на окнах, дома, земля, деревья, - все. К нему не
скоро привыкнешь, к этому запаху. Первое время он постоянно напоминает о
том, что это другая страна, с другими обычаями, с другим ритмом жизни.
  Выйдя из самолета, Нерст испытал приятное чувство успокоенности и
благополучия, возврата к нормальному образу жизни. Все то, что его
волновало в последние месяцы, вся трудная, напряженная работа, которую ему
пришлось проделать, осталось далеко позади, за тысячи миль, за несколько
часов ночного полета над Атлантикой.
  Проезжая в старомодном такси по узким улицам Лондона и потом, по дороге в
Оксфорд, он думал о своем предстоящем докладе, о встрече с коллегами,
собравшимися сюда со всех концов земли, о тех спорах и дискуссиях, которые
неизбежно должны возникнуть в связи с его сообщением. Он радовался
возможности вернуться в атмосферу чистой науки, где люди откровенно
высказывают свои мысли, правильные или ошибочные, но по большей части
искренние, свободные от конъюнктурных соображений, личной выгоды или
сложных закулисных интриг. Здесь, в Англии, тревожные события последних
дней как бы отодвигались в прошлое, позволяли взглянуть на себя со
стороны, спокойно и объективно. Здесь никто не боялся муравьев. Никто о
них просто не думал.
  Нерст уже бывал раньше в Оксфорде, но сейчас он с новым интересом смотрел
на улицы этого старинного города, такого старого, что здесь называют
здание, построенное в тринадцатом веке, всего лишь "Новым колледжем".
  Машина проехала по шумной и оживленной Хай-стрит, мимо знаменитой
библиотеки Радклифа, потом по тихим тенистым уличкам, таким
уютно-старомодным, что, казалось, автомобили избегают на них показываться,
стесняясь своей новизны.
  Наконец машина остановилась у ворот колледжа, где размещался Международный
конгресс биологов.
  Это было действительно новое здание, построенное только двести лет назад.
Нерст отнес чемодан в отведенную ему комнату в студенческом общежитии и
спустился во внутренний дворик.
  Было воскресенье, и в университетской церкви играл орган.
  Удивительная музыка Баха, гениальная своей простотой и глубочайшей
эмоциональностью, наполняла все пространство двора. Густой, почти
физически ощутимой массой она переливалась над зеленым квадратом газона,
мягко касалась красных кирпичных стен, обтекала ажурные выступы башен.
Упругие кольца музыки свивались в гигантские космические клубы и уносились
вверх, в ясное, безоблачное небо, где невидимый самолет чертил прямую,
белую, нематериальную линию.
  Нерст долго стоял неподвижно, вглядываясь в черную темноту раскрытых
готических окон, откуда вытекала музыка.
  Потом орган замолк, и пространство стало пустым.
  Нерст услышал шорох листьев у своих ног. Смешно припадая на широко
расставленные лапки, распушив хвост, к нему прыгала рыжая белка. Она
остановилась и посмотрела, ожидая подарка. "Что ты, милая, - сказал Нерст,
- у меня сейчас ничего нет. Как-нибудь в другой раз..." Белка поняла и
запрыгала дальше.
  Нерст прошел на лужайку, отыскивая взглядом знакомых среди собравшихся
здесь людей. На зеленом газоне сквера стояли, сидели, прохаживались
делегаты конгресса. Это было место встреч, бесед и неофициальных
контактов. Пробежал, размахивая бумагами, маленький энергичный профессор
из Вены, прославившийся своими околобиологическими работами. Нерст не
любил людей такого сорта, слишком деятельных для того, чтобы стать
настоящими учеными. Они всегда на виду и всегда занимают почетные места в
президиумах, но после их смерти не остается ничего.
  Нерсту хотелось встретить одного своего знакомого из Утрехта, но он его не
находил. Он увидел американского коллегу из Колумбийского университета,
скучного, прямого, сухого и занозистого, как неструганая доска. Он
встретил компанию слишком оживленных и не в меру болтливых итальянцев,
скромного и застенчивого энтомолога из Праги и двух самодовольных немцев
из Геттингена. Нерст раскланивался со знакомыми, обменивался пустыми,
незначащими словами и спешил перейти к другой группе, избегая серьезного
разговора. Он боялся неизбежных вопросов о последних событиях в Америке -
вопросов, которые могли нарушить то состояние душевного равновесия, в
котором он находился. Инстинктивно ему не хотелось вступать в такие
разговоры сегодня, накануне его доклада, и тем растрачивать накопленные
мысли и впечатления. Так певцы избегают петь перед маленькой аудиторией и
писатели стараются не говорить о незаконченных произведениях, сберегая
свой эмоциональный заряд для основной работы. Нерст вспомнил, что он не
видел сегодня утренних газет и не знает, чем кончилось вчера обсуждение в
Международной организации вопроса о применении против муравьев атомного
оружия. Он направился к выходу на улицу, чтобы купить газеты.
  - Доктор Нерст, - окликнул его кто-то по-английски, - как поживаете?
  Нерст обернулся.
  К нему подходил знакомый профессор из Берлинского университета. Вместе с
ним был человек неопределенного возраста в темном костюме. Он как-то
странно держал голову немного набок и пристально смотрел на Нерста. У него
были очень светлые, чисто-голубые глаза.
  Немец представил его:
  - Профессор Московского университета, доктор... - Он назвал такую длинную
и труднопроизносимую фамилию, что Нерст даже не сделал попытки ее
запомнить. - Профессор интересуется вашей работой о муравьях...
  - Очень приятно, - сказал Нерст и протянул руку.
  Русский пожал неожиданно сильно. Нерст не привык к таким энергичным
рукопожатиям.
  - Я читал запись выступления вашего по телевидению, - сказал русский. Он
говорил медленно, на довольно сносном английском языке, но слишком
книжном, для того чтобы его можно было легко понимать. - Меня
заинтересовали некоторые мысли, вами высказанные в этой беседе. Я хочу
задать несколько вопросов относительно этого.
  В тоне, каким он говорил, в его манере держаться сквозила такая
убежденность в своем праве задавать вопросы и получать на них ответы, что
Нерст даже не пытался уклониться от разговора. Немец откланялся, и они
остались вдвоем.
  - Я плохо говорю по-английски, - продолжал русский. - Знаете ли вы
немецкий или французский языки? Мне было бы легче говорить по-немецки.
  - Я провел два семестра в Геттингене, - ответил Нерст по-немецки.
  Русский оживился. Он сразу почувствовал себя свободнее, перейдя на язык,
которым хорошо владел. Он говорил быстро, легко, не подыскивая слов,
употребляя чисто берлинские словечки и обороты.
  - Меня совершенно не занимают детали ваших опытов и методика наблюдений. Я
полагаю, что все было сделано на достаточно высоком уровне и эксперимент
ставился строго. Я принимаю ваши результаты, но хотел бы сделать некоторые
замечания относительно выводов и обобщений. Вы высказали интересную мысль
о роли коммуникаций для развития культуры. Вы утверждаете, что муравьи
обладают своего рода абсолютной системой связи, объединяющей их в единый,
монолитный нервный аппарат, единый мозг. И вы видите в этом причину их
быстрой эволюции. Но вы себе противоречите, потому что ранее вы
утверждали, что своим развитием человеческая культура обязана не столько
гениальности отдельных личностей, сколько возможности обмена информацией
внутри коллектива.
  - Я не вижу тут противоречия. По-моему, это одно и то же. Просто у
муравьев эта способность к обмену информацией доведена до предела.
  - Но это же абсурд! - Русский начал горячиться, и Нерста покоробила его
резкость. - Это абсурд, - повторил он. - Согласитесь сами: единый мозг,
хотя бы и расчлененный на множество индивидов, - это все же один мозг, я
подчеркиваю: один. Если связь абсолютна, как вы говорите, то нет обмена
информацией. Все думают одинаково. И, следовательно, это неизбежно должно
привести не к развитию, а к полной деградации коллективного интеллекта,
так как в этом случае отпадает, полностью отпадает сама возможность
диалектического развития. Вы следите за моей