га выдумали люди, чтобы объяснять непонятное". Кажется, до него
это уже сказал Вольтер. Это стало основой моей личной философской системы.
  - А не кажется ли вам, доктор Нерст, что доктор Ширер думает совсем не то,
на чем настаивает, - вмешалась в разговор Линда Брукс. - Мне лично очень
нравится Санта-Клаус. Я люблю получать рождественские подарки. Но что
касается Неизвестного, то как можно приписывать ему какую-то сознательную
деятельность, если это всего лишь не известные нам законы природы?
  Ширер удивленно посмотрел на Линду. Он привык считать молчаливую
ассистентку чем-то вроде лабораторного оборудования и не ожидал от нее
такой способности к самостоятельным суждениям.
  - Конечно, вы правы, дорогая мисс Брукс. Вы правы. Я, пожалуй, разделяю
точку зрения доктора Нерста, но было бы так скучно жить, если бы никогда
не возникало споров и все думали одинаково. Возможно, так живут муравьи,
но тогда непонятно, как у них мог развиться разум и техническая культура.
Для этого необходимо столкновение противоположных точек зрения. Как вы
думаете, Клайв, муравьи умеют спорить?
  Нерст взглянул на Ширера. Он был немного задет тем, что его вызвали на
спор, который не имел под собой оснований.
  - Вы шутите, Лестер, но вы не отдаете себе отчета в том, насколько
серьезен этот вопрос. Пока я не могу на него ответить. Это покажет будущее.
  - Тогда я хотел бы вернуться к началу нашего разговора. Мы не знаем,
какова реакция общества на первое серьезное столкновение с муравьями.
Сейчас мы не можем предвидеть, как будут развиваться события: муравьи -
это не миф, а действительность. И, как показал опыт, достаточно опасная
действительность. Где гарантия, что не найдутся люди, которые сумеют,
помимо вас, вступить в контакт с муравьями и потом использовать их в своих
целях? Как долго вы сможете сохранять монополию на общение с муравьями?
Несколько недель. Как только мы опубликуем результаты своих наблюдений,
так сейчас же появится множество последователей, истинных и мнимых.
Возникнет чудовищная путаница, которая не принесет ничего хорошего. Я
понимаю ваш интерес ученого, исследователя, столкнувшегося с новой
увлекательной проблемой. Мне тоже очень интересно разобраться в новых
технических решениях, с которыми я встретился. Возможно, это принесет нам
некоторую выгоду, даже материальную. Поможет ускорить прогресс техники.
Поэтому я здесь и остался. Но, в общем, пока я не вижу ничего такого, до
чего мы не могли бы додуматься сами, пускай несколько позже, это неважно.
Но с другой стороны, при их чудовищной плодовитости и бесспорной
работоспособности они могут представить серьезную угрозу для нашего
общества.
  - Однако, Лестер, вы должны согласиться, что бесполезно пытаться повернуть
историю вспять. Нужно приспосабливаться к новым условиям существования.
История развивается по своим сложным и не всегда понятным законам.
Выживает тот биологический вид, который умеет лучше и быстрее
приспособиться к изменившимся условиям.
  - Иными словами, вы предлагаете плыть по течению?
  - Мы расходимся в оценке событий. Уничтожить муравьев можно было раньше,
несколько лет назад. А сейчас уже поздно. Для этого потребовались бы
совершенно исключительные меры вроде атомной бомбы, но на это никто не
пойдет. Все наши вооружения рассчитаны на уничтожение нас самих, а не
муравьев. Вы можете целый день обстреливать лес тяжелой артиллерией,
разнести вс„ в щепы, сровнять с землей, а муравьи будут спокойно ползать
по вывороченным из земли корням. История - это процесс необратимый... Я
думаю, нам пора идти. Мне хотелось бы сегодня обработать последние
осциллограммы... Да, и еще, последнее, Лестер. Я вынужден просить вас:
когда мы будем выступать по телевидению, не настаивать на необходимости
уничтожения муравьев...
  - Ну, разумеется, Клайв. Об этом не нужно говорить. Может быть, вы и
правы. Может быть, так и нужно поступить в интересах нашего общества.
  Нерст поднялся со своего места и, звонко стуча каблуками, заходил по
комнате. Его длинная худая фигура то рисовалась темным силуэтом на фоне
окна, то, наоборот, светло-серым на темном прямоугольнике двери.
  - Вы говорите, Ширер: "общество". О каком обществе вы говорите? Мы нация
индивидуалистов. Нас больше двухсот миллионов, и каждый тянет в свою
сторону. Каждый думает только о себе и о своей выгоде. У нас нет единого,
монолитного общества, выступающего как сплоченная социальная сила. Мы все
разрозненны и думаем только о своих долларах. Такие люди, как мы с вами, -
это редкие исключения, белые вороны, патологические отклонения от общего
правила.
  - Вы рассуждаете, как коммунист, Нерст.
  - Я не коммунист. Я американец и так же, как вы, люблю страну, в которой
родился и вырос. Я люблю осенние красные листья на кленах, люблю свежий
ветер полей, люблю наши озера и реки, люблю, наконец, весь тот уклад
жизни, который мы создали. Но когда вы предлагаете уничтожить культуру,
возникшую рядом с нами, только потому, что она совершенно отлична от
нашей, я не могу с вами согласиться.
  - Прежде всего, насколько я понимаю, быть коммунистом - вовсе не значит
отрицать свою родину.
  - Я не знаю, Ширер. Я не знаю. Я не политик и никогда не интересовался
политикой, но как биолог я должен сказать, что в межвидовой борьбе за
существование оказывается более жизнеспособным тот вид, тот коллектив,
внутри которого отдельные особи способны жертвовать своими интересами ради
взаимопомощи, ради сохранения вида в целом. И в этом отношении мы,
американцы, существенно уступаем даже самым обычным лесным муравьям.
Пойдемте работать, Лестер.
  Ширер поднялся. Линда Брукс собрала со стола посуду.
  Спускаясь по лестнице в первый этаж, она услышала внизу, в холле, какой-то
шум. Это были неуверенные шаги человека, случайно забредшего в незнакомое
помещение. Она остановилась. Человек подошел к лестнице и тоже остановился.
  Она подождала, потом негромко спросила:
  - Кто там?
  - Хэлло, мэм, я уж думал, никого не найду...
  - А кто вам нужен?
  - Я не знаю... Кто-нибудь...
  Линда спустилась. Мораес ждал внизу.
  - Здравствуйте, мэм. Я уж думал, никого не найду.
  - Здравствуйте. Что вы здесь делаете?
  - Я мимо ехал. Услышал - мотор шумит. Ну, думаю, значит, здесь люди. А я
человека ищу. В городе никого не осталось. Я уже был здесь раньше...
  - Я помню. Мистер...
  - Мораес. Васко Мораес.
  - Да, да, я помню. А почему вы остались? Почему не уехали?
  - Мне нельзя сейчас уезжать. Они задержат меня на дороге. Мне нужно сперва
отремонтировать машину. Вы слышали радио? Они ищут машину, пробитую
пулями. Номера они не знают. Мне нужно ее отремонтировать, а здесь нигде
нет электричества... И я не могу это сделать один. Там нужно работать
вдвоем. Одному держать, другому работать. Мне нужен еще один человек.
  Линда поставила посуду на ступеньки лестницы.
  - Пойдемте, я вас провожу к доктору Нерсту.


  14

  24 июля.
  20 часов 20 минут.

  В тот час, когда на атлантическом побережье уже стемнело, здесь, в штате
Южная Миссикота, солнце еще не заходило. Близился тот мирный предвечерний
час, когда стихает ветер, когда пыль на дорогах медленно оседает и воздух
становится чистым и свежим, когда раскаленный шар солнца постепенно теряет
свою слепящую яркость и все ниже склоняется к неровной линии далеких
темных холмов.
  Рэй Гэтс ехал по узкой проселочной дороге в своем клыкастом, похожем на
старого бульдога "пикапе". Услышав сегодня сообщение по радио о
предстоящем уничтожении всего района, заселенного серыми муравьями, и
плохо представляя себе, во что это может вылиться, он почел за благо
немедленно выполнить требование властей и возможно скорее покинуть опасный
район. Его совсем не беспокоила судьба фермы. Все имущество было
застраховано, и, кроме того, федеральное правительство гарантировало
полное возмещение всех убытков. В этом случае он материально никак не
страдал и даже, наоборот, мог рассчитывать на некоторую выгоду.
  И еще одно обстоятельство повлияло на его быстрый отъезд.
  Он получил приказание.
  Он уже привык получать указания, оформленные как смутные, полуосознанные
желания сделать то или другое. Он быстро наловчился правильно понимать эти
приказы и охотно выполнял их потому, что это не требовало от него большого
труда и приносило заметную выгоду. Сейчас он знал, что должен во что бы то
ни стало и как можно скорее выехать по направлению к местечку Бранденберг
в одном из центральных штатов. Это приказание было настойчивым и возникло
в его мозгу почти сразу после сообщения по радио. По складу своего ума, не
расположенному к анализу ощущений, он просто повиновался этому мысленному
приказу. Если бы он дал себе труд задуматься, проанализировать свои
поступки, он, может быть, поступил бы иначе, но это его не интересовало.
Его вполне устраивало создавшееся положение, при котором, выполняя
несложные задания муравьев, он взамен получал некоторую помощь или
содействие, позволявшие ему реализовать свои желания весьма практического
свойства.
  Большую часть ценностей, добытых в городе, он надежно закопал на
территории фермы, а наличные деньги увозил с собой. Все это представлялось
ему довольно выгодной сделкой, тем более что необычность обстоятельств,
казалось бы, исключала неприятные последствия. Предстоящее уничтожение
Нью-Карфагена было особенно выгодно, так как устраняло любые следы его
деятельности.
  Впереди, слева, несколько в стороне от дороги, показались белые строения
фермы Рэнди. Над домом поднималась тонкая струйка сизого дыма.
  С тех пор как человек научился пользоваться огнем, дым очага стал для него
священным символом дома, родины, семьи. Завидев издали дым очага, усталый
путник ускорял шаги, и ноша казалась ему менее тяжелой. На протяжении
многих тысячелетий вся жизнь людей концентрировалась вокруг огня. Дым
костра звал к себе, обещая тепло, еду, отдых. В наше техническое время
жители городов почти утратили священное и поэтичное чувство домашнего
очага, огня, у которого вечером, после тяжелого, трудного дня, собирается
вся семья и мать раздает еду. Огонь костра всегда был для людей символом
дружбы и единения. У огня забывались распри и ссоры, откладывалось в
сторону оружие, и недавние враги сидели рядом, молча глядя на раскаленные
угли. Собираясь вокруг огня, люди становились Людьми.
  Рэй Гэтс посмотрел на дым и проехал мимо фермы Рэнди. Он смотрел на
поднимающийся из трубы дым, пока это было возможно, а потом отвернулся.
Впереди были участки хорошо обработанных полей, а дальше, на горизонте,
поднимались невысокие холмы.
  Проехав около мили, он все же притормозил машину, с трудом развернулся на
узкой дороге и поехал обратно. Поравнявшись с фермой Рэнди, он свернул
направо и подъехал к дому. Никто не вышел навстречу. Он продвинул машину
вперед и за углом увидел Рэнди, возившегося с трактором у раскрытых дверей
сарая.
  - Хэлло, Рэнди! - окликнул Гэтс.
  Рэнди повернулся. Низкое солнце светило ему прямо в глаза, и он прикрылся
рукой, чтобы лучше видеть. Потом, вытирая на ходу испачканные маслом руки,
он сделал несколько шагов навстречу Гэтсу.
  - Хэлло, Рэнди, ты разве не слышал радио? Всем нужно уезжать. Комитет семи
объявил нас опасной зоной. Будут уничтожать муравьев. Хотят выжечь и лес,
и город, и все вокруг. Надо уезжать. У тебя что, машина не в порядке? Я
могу подвезти тебя и Салли.
  - Машина в порядке, - сказал Рэнди.
  - Так надо ехать. Здесь все уничтожат с воздуха. Правительство обещает
возместить убытки.
  - Я не поеду, - хмуро сказал Рэнди. - Ты уезжай, а я не поеду. Я здесь
родился, я здесь и останусь. Тут все мое.
  - Да ты не понял, по радио передавали...
  - Я слышал радио, я все знаю, только я никуда не поеду. Эту землю копали
мой дед, мой отец, я... Здесь все мои... - Он замолчал. - Они все лежат
здесь, в этой земле. Это наша земля, и я ее не оставлю, что бы они с ней
ни сделали, что бы здесь ни наломали.
  Рэй Гэтс глядел на Томаса Рэнди, на его перепачканный маслом комбинезон,
грязные руки и хотел было спросить, зачем же он сейчас ремонтирует
трактор, если знает, что завтра утром все будет уничтожено - и дом, и
трактор, и все вокруг... Но Гэтс промолчал.
  - Ты поезжай, а я останусь, - сказал Рэнди. - Спасибо за заботу. Будь
здоров.
  Он повернулся и пошел к трактору.
  Гэтс развернул свой мордастый "пикап" и выехал на дорогу в сторону
Бранденберга.


                                  * * *

  ...На авиационной базе Бранденберг с вечера начали готовить самолеты к
вылету. Разъехались по полю длинные белые автозаправщики. С глухим
урчанием подползали они к сверкающим в голубых лучах прожекторов рядам
бомбардировщиков. Длинные черные тени людей и машин метались по аэродрому.
Команды технического обслуживания снимали чехлы с двигателей, проверяли
исправность оборудования, строго следуя подробным инструкциям, деталь за
деталью, прибор за прибором, проверяли они весь сложный комплекс
механических, пневматических, гидравлических, электронных,
радиотехнических, оптических, магнитных и гироскопических устройств,
которыми оснащен современный самолет. Лихо заломив козырьки своих рабочих
кепок, засучив рукава рубашек, здоровые, рослые парни, ребята - золотые
руки, с привычной добросовестностью, с отменной тщательностью и
профессионализмом американских рабочих проверяли все то, что им полагалось
проверить в соответствии с точной, умно и ясно составленной инструкцией.
  Эти американские рабочие в военной форме хорошо делали свое дело. Это была
их работа, за которую хорошо платили. Они выполняли ее аккуратно и
добросовестно, а все остальное их не касалось. Об остальном они старались
не думать.
  В их подробной инструкции не было пункта о том, что нигде в самолете не
должны скрываться муравьи. Об этом никто не позаботился. Да разве возможно
их обнаружить? В сложнейшем сплетении проводов, между обшивками корпуса, в
тонких стреловидных крыльях они могли найти тысячи мест, где их нельзя,
невозможно заметить.
  Начали подвозить боезапас. Автопогрузчики, плавно покачиваясь на мягких
шинах, подруливали к самолетам, бережно поднимали своими стальными лапами
черные тела авиабомб и заботливо, как мать укладывает ребенка в колыбель,
стараясь не потревожить его мирный сон, затискивали бомбы в раскрытые
чрева самолетов. Все это делалось просто, спокойно, без лишней спешки,
точно и деловито. Для работников аэродромной службы это было обычным
будничным делом, ничем не отличавшимся от сотен других патрульных вылетов,
направленных к берегам потенциального противника. Здесь все было слажено,
продумано до мелочей, и весь этот комплекс машин и людей работал четко и
ритмично, как хорошо отрегулированный механизм, как организм вполне
здорового человека.


                                  * * *

  Рэй Гэтс беспрепятственно миновал контрольно-пропускной пункт на выезде из
запретной зоны вокруг Нью-Карфагена. К авиационной базе Бранденберг он
подъехал уже ночью. С пустынного в этот час шоссе были видны цепочки огней
на аэродроме. То вспыхивающие, то внезапно гаснущие фары автомобилей
освещали длинные ряды самолетов. Их стройные рыбьи тела то загорались
алюминиевым блеском, когда на них попадал косой луч прожектора, то,
наоборот, в голубоватой дымке рассеянного света рисовались их четкие
черные силуэты.
  Рэй Гэтс поставил машину на обочину, обошел кругом, постоял у края канавы,
подтянул брюки, достал из кузова небольшую картонку от яичного порошка и
швырнул ее в канаву. После этого он сел в машину, закурил сигарету и уехал
дальше в ночь.
  Из картонки выполз муравей.


                                  * * *

  В штабе авиационной части, базирующейся в Бранденберге, начальник штаба
проводил инструктаж командиров кораблей перед вылетом:
  - ...в шесть часов тридцать семь минут первое звено должно выйти в район
цели. Первый заход на высоте девяти тысяч футов, последующие - по решению
командира. Оружие противника действует до высоты шести тысяч футов - это
надежно проверено автоматическими самолетами-мишенями. На высоте девять
тысяч футов вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Ваша задача:
полностью уничтожить все живое в квадратах одиннадцать - восемнадцать и
двенадцать - двадцать один. Это значит: плотность бомбовой обработки
местности должна быть такова, чтобы были разрушены все здания до
фундаментов и вскрыты подвальные помещения. Необходимо создать условия для
наиболее эффективного применения напалма и отравляющих веществ. Должна
быть вскрыта любая щель, любая нора. То же относится и к лесному массиву и
прилегающим фермам. Весь район, отмеченный на ваших картах, должен быть
превращен в сплошное пожарище, выжженный пустырь, на котором не уцелеет ни
одно насекомое. Так выжигают каленым железом ранку от укуса змеи на
здоровом теле. Желаю удачи. Бог да благословит вас.


  15

  25 июля.
  05 часов 17 минут.

  Сперва возникли три белых лошади.
  В бурой мгле, среди пыльных развалин они мчались и мчались вперед, калеча
копытами мрамор колонн, ломая цветы и оставаясь все время на месте.
  Кругом вздымались руины разрушенных зданий, закопченные, темные, с
красными подтеками битого кирпича, безобразные, как гнилые зубы во рту
великана.
  Красный конь тянулся к черной чернильной воде и не мог до нее дотянуться.
Густая, тягучая, словно вар, вода блестела в темноте и была неподвижна.
Так неподвижны свинцово-осенние пруды в парках. На них плавали желтые
листья. Младенец в коляске орал полицейской сиреной. Замолкая на минуту,
как машина на повороте, он снова испускал свой дикий вопль, дрожащий,
вибрирующий на одной ноте...
  Семь нянек в белых передничках сидели на скамейке Централ-парка и неслышно
шептались.
  Кривой мальчишка слепым, невидящим глазом целился в них из игрушечного
автомата.
  Нерст хотел остановить его, он силился пошевелиться, но мог только стонать.
  - Проснись, Клайв. Ты так ужасно стонешь. Что тебе снилось?
  Нерст очнулся от кошмара. В комнате было темно. Линда трясла его за плечи.
  - Что тебе снилось?
  - Так... Всякий ужас. Разве можно рассказать? Семь нянек, у которых дитя
без глаза... Глупости. Почему ты не спишь?
  - Меня разбудила сирена. Полицейская машина ездит по городу и сигналит.
Совсем как воздушная тревога. Слышишь? Опять.
  - А ты разве слышала сигналы воздушной тревоги?
  - Конечно. Учебные.
  - А я слышал настоящие. В начале войны мы с отцом застряли в Лондоне. Я
был тогда еще маленький. Мы прятались в убежище. Я очень любил своего
отца. Он казался мне таким сильным, таким мудрым, он знал все и обо всем
умел мне рассказать. И каждый вечер мы спускались в убежище. Это было
совсем не страшно, ведь мы были вдвоем. Да и вообще дети не знают страха
смерти. Они больше боятся уколоть палец. Мне нравилось, как стреляют
зенитки, и было интересно видеть разрушенные здания.
  - Зачем люди воюют?
  - Иногда бывает так, что нельзя не воевать.
  - Все равно это плохо.
  - Конечно, плохо.
  Небо за окном казалось темно-лиловым, и на нем тускло светили бледные
звезды. Скоро начнется рассвет. Было очень тихо, только вдали иногда
слышался вой полицейской сирены.
  - О чем ты сейчас думаешь? - спросила Линда.
  - А ты как узнала, что я о чем-то думаю?
  - По глазам. Они улыбались твоим мыслям.
  - Я думал... Я думал о том, что, если бы у нас родился сын, мы бы назвали
его Ники... Николсом, как моего отца.
  - А ты уверен, что был бы мальчик? А если девочка?
  - Нет. Непременно мальчик. И он был бы веселым и смелым. И я ездил бы с
ним на озеро ловить рыбу...
  - Нет, не так. Сперва мы купили бы ему голубую колясочку, и я ходила бы с
ним гулять в парк, и он смеялся бы, когда я к нему наклонялась. Ведь он
был бы веселым? Правда?
  - А потом он первый раз пошел бы в школу... Представляешь, как он будет
волноваться?
  - А я стояла бы за дверью и ждала, когда кончится урок...
  - Летом я буду с ним уходить в лес, далеко-далеко. Я буду ему
рассказывать, как растут деревья, как живут лесные звери, как п