Успокойся,- он заставил себя бодро улыбнуться и проглотил комок. - Иди
и делай дело.

Она прошла  немного  и обернулась.  Он успокаивающе кивнул,  и тогда она
пошла решительно,  все быстрее тая в тумане. Сейчас охранник заметит ее,
и заметит не инфракрасной оптикой - а глазами, и глаза у него вылупятся,
а пасть осклабится.  Прощай,  девочка, с тоской подумал Пескавин. Ничего
не поделаешь, так уж получается. Если выберусь и если ломтики не ждут на
космодроме,  тогда - может быть, но это уже два "если". Хватило бы и од-
ного.

Прощай, девочка.



- - -

Туман почти исчез,  зато пошел снег, крупный, хлопьями, липкий и мутный,
тающий на лице и заползающий за воротник.  Пескавин отряхнулся.  Он  был
один.  Сначала,  оглядываясь, он еще видел темное пятно, о котором знал,
что это та же будка,  и выверял по ней направление, потом будки не стало
видно и уж тем более нельзя было рассмотреть,  чем там заняты Анна и ох-
ранник,  зато это можно было себе представить.  Он представил  и  смачно
плюнул.  Ведь сучка же, сентиментальная "не сомневайся" и больше ничего,
пальчики,  видите ли, сама ломать не может, так почему я должен казаться
себе таким подлецом? Когда это со мною в последний раз было? Забыл. Мес-
то, что ли, такое? - Он осмотрелся. - Место и вправду незнакомое, не шел
я здесь,  и вообще здесь никто не шел,  ни одной мумии на этом уклоне, а
почему?  Может,  здесь под снегом каменная осыпь, помню, как мы обходили
какие-то камни,  и еще помню,  что был водопад,  но водопад не здесь,  а
дальше, почти у самого перевала, он теперь иссяк. Где-то там должен сто-
ять я,  подумал он тоскливо.  Значит, мы почти дошли. Я и мама. Мне было
шесть лет,  и мама обещала мне подарок ко дню рождения,  но в  тот  день
привезли папу и мама сидела какая-то чужая, непохожая на маму, а я смот-
рел исподлобья и с недоверием,  потому что знал точно,  что папа  воюет,
управляет боевой машиной,  стреляющей по ракетам, что падают по ночам, а
раз управляет,  то никак не может быть в этом глупом железном ящике. Со-
седки  утешали  маму и говорили,  что маме еще повезло,  другим посылают
просто землю,  подобранную на полях сражений,  но я их не слушал, потому
что уже знал твердо: папы там быть не может, с чего бы папе лезть в этот
ящик? - и я восторженно запрыгал, крича: "Сколько у нас гостей, как здо-
рово!"  - а мама вдруг ударила меня по затылку,  закричала,  забилась об
этот ящик, и я тоже заревел, сначала от подзатыльника, а потом от страха
за маму.  И все равно я знал,  что папа жив,  ведь в ту ночь не упало ни
одной ракеты,  и я показал язык соседкам, смотревшим на меня кто гневно,
а кто с жалостью. Вот вам! Вот папа научит и меня

стрелять по ракетам, и тогда уж точно ни одна не свалится на ваши глупые
головы...  А через неделю всем пришлось уходить, потому что на город все
же  упали три ракеты и вокруг говорили,  что это не обычные ракеты и что
теперь в городе жить нельзя,  а надо уходить.  И мы шли вместе со всеми,
мама катила тележку с вещами,  а я радостно скакал впереди,  пока не ус-
тал, и тогда мама посадила меня на тележку поверх вещей, но уже в Ущелье
у тележки отскочило колесо,  и ее пришлось бросить.  И еще я тогда очень
устал и хныкал,  но мама не давала мне отдохнуть и  говорила,  что  надо
спешить,  а вокруг все действительно спешили,  многие обгоняли нас с ма-
мой, и лица у людей были серые...

Впереди зачернели пятна,  и Пескавин понял,  что вышел правильно.  Здесь
было скопление мумий,  в погожие дни экскурсантов доводили до этого мес-
та.  Здесь нетрудно было встать так, чтобы мумии загородили от любой оп-
тики для туманов,- а потом к перевалу, к перевалу!

Вот она!

Он остановился как вкопанный.  Вот,  значит, как. Старая знакомая, скло-
нившаяся над ребенком.  Ко входу не потащили,  оставили туристам на дес-
серт.  Он обошел мумию кругом.  След от резака, забитый снегом, выглядел
белым шрамом.  Как ей хочется распластаться, защитить, закрыть собой ре-
бенка  в проснувшейся вдруг острой надежде,  что это удастся.  Немолодая
уже,  изможденная женщина. Может, бабушка? Нет, наверное, все-таки мать.
Поздний ребенок,  долгожданный,  единственный.  Здоровый обормот, мог бы
идти и сам,  а не виснуть на шее матери.  Сколько  этому  лентяю  -  лет
шесть? А если...

По спине пробежал озноб.  Нет, чепуха, не может быть. Пескавин деревянно
шагнул вперед.  Не может быть, подумал он вслух. Это не я. Пальцы, паль-
чики  проверить...  Если все целы - тогда это не я,  это кто-то другой и
держит его другая женщина. А если нет?.. Он вспомнил зудящий визг резака
и, холодея, смахнул с мумии снег.

На детских  ручонках,  обвивших  материнскую шею,  было по пяти пальцев.
Пескавин шумно выдохнул воздух и нервно рассмеялся.  Значит,  мимо... Он
весело выругался.  Пентюх,  барышня! Мерещится ему, поверил! Ха! Экскур-
санты вот тоже верят,  но по-умному,  и чем дороже им вышла поездка, тем
охотнее они верят. Надо смотреть - смотрят, за тем и едут, надо ужасать-
ся - ужасаются,  картинно и с удовольствием, закатывая глаза и соря меж-
дометиями. Всюду свои игры. А потом они разъедутся, пополнив свою память
приятной жутью зрелища, и станут размышлять, куда бы поехать еще,- трух-
лявые  пни,  вошедшие  во  вкус,  рассчитывающие в обеспеченной старости
всласть отыграться за жизнь, без толку вымотанную на добровольной катор-
ге Системы Общественного Блага. Добропорядочные граждане.

Он еще раз обогнул мумию и зашел спереди.  Похожа,  очень похожа. И это,
стало быть,  я на ней так повис? Он отступил на шаг и сморщил нос. Н-да.
Нужно  быть  неврастеником,  чтобы  увидеть маму в случайной мумии - или
нужно раз в жизни попасть под удар летаргатора.  Одно и то же. Экая тра-
гедия, подумать только! Страсти по Текодонту. Во-первых, и не похож вов-
се,  абсолютно ничего общего, не таким я был в шесть лет... - он запнул-
ся,  осознав, что совершенно не помнит, каким был в шесть лет, и помотал
головой.  Ну,  ладно.  Зато все пальчики на месте...  гм...  один,  если
всмотреться,  какой-то подозрительный,  но главное, что он налицо, тут -
или-или.  Это во-вторых. Говорят, правда, что мумии способны к регенера-
ции - вроде бы по миллиметру в полгода,- и такие, как Детка, свято в это
верят,  равно как и в то, что мумии могут двигаться и общаться между со-
бой.  Ну, Детка - это особый клинический случай, дурак он, родился дура-
ком,  им же,  как видно,  и помрет, коли, как рассказывал Пупырь, прячет
где-то пяток пальцев от разных мумий,  терпеливо ожидая, когда они срас-
тутся в единую кисть - спрос-де нынче на пальцы уже не тот,  рынок насы-
щен.  Что взять с кретина,  его и ломтики не трогают,  убогого. Пескавин
хмыкнул. Зато в-третьих - и это уж наверняка - не может здесь быть наших
мумий, скорее всего их давно уже не существует, раз до них добрались за-
долго до официального объявления об открытии Ущелья.  И здесь нет разни-
цы,  кто добрался: небритый дядя с рюкзаком и карабином за плечами, хму-
рый предшественник нынешних ломтиков,- или сразу  сотрудник  спецслужбы,
бойкий и усердный,  рыщущий по заданию начальства.  Любопытное было вре-
мечко,  пока не поднялся шум. "Что?" - "Где? На Тверди, в этой дыре?! Да
не может быть!" - "А чем там заняты спецслужбы?" - "Ну как же... Надо же
понимать..." - "Обеспечить охрану!  Преградить путь мародерам!!" Это был
уже лозунг.  Под него входы в Ущелье обнесли проволокой, был создан пат-
руль и некую группу заезжих  зевак,  опрометчиво  обошедшую  контрольный
пост, скопом гоняли по всему Ущелью, не слушая их воплей и

 постреливая - долго не могли попасть.  Случай разбух до шумного сканда-
ла,  и тогда - под вопли и лепет, под рык и брызганье слюной в неведомых
кабинетах - родился известный нарост по имени Заповедник, и общественное
мнение поуспокоилось.

Он нагнулся,  набрал горсть сырого снега и протер им лицо. Кожа вспыхну-
ла,  и сразу закололо в сотне точек.  Пескавин вытер руки о куртку. Чего
это я стою,  подумал он с недоумением. Работать же надо, работать! Время
идет, Анна, должно быть, еще держит охранника, но вечно это продолжаться
не может,  рано или поздно он ее раскусит. Пора. Кто у нас будет первым?
Пескавин огляделся.  Вы? Или, может быть, вы? Да-да, я вам говорю, кото-
рый с подпоркой...  А вы не хотите уступить очередь даме с ребенком?  Не
хотите?  Нет, и не надейтесь, за вами я приду в следующий раз, а вы пока
стойте смирненько,  вы очень хорошо стоите, как раз в той стороне должен
быть ближайший локатор,  если я ничего не напутал,  и дай мне бог ничего
не напутать...  - он бормотал, уже сознавая, что боится, что руки и ноги
у него ватные,  и все эти избыточные словеса,  эти "во-первых", "во-вто-
рых" и так далее - всего лишь барьерчик,  хлипкий  самодельный  плетень,
имеющий целью отвлечь, и не более. Забормотать страх. Он чувствовал, что
уже не может отойти от мумии.  Неужели все-таки она?  Конечно,  не  она,
настолько  не  она,  что не она совершенно,  я же так хорошо себе объяс-
нил...  А вот мы сейчас проверим,  и долой умозрительные построения. Вот
мы  сейчас подойдем...  - по его телу бежали мурашки - ...да-да,  именно
подойдем и заглянем ей в лицо. Только-то. Тогда мир снова станет прост и
понятен,  и окажется, что я зря теряю время и должен бы быть уже на под-
ходе к перевалу.  Это начало.  А потом - бросок к космодрому, ломтики и,
если повезет,  пыльный и тесный танк грузовоза, наспех переоборудованный
в пассажирский салон. Уйти будет трудно, но это не самое худшее. Гораздо
труднее  будет забыть встречу с мумией,  похожей на маму.  И еще труднее
ломать пальцы у мумии после того, как посмотрел ей в лицо. Очень трудно.
И хотелось бы этого не делать.

Но Пескавин уже знал, что сделает это.



- - -



Он бежал в вязком снегу, не разбирая дороги, проваливаясь и снова выска-
кивая на наст; один раз он упал и в краткий миг, перед тем как подняться
и  побежать дальше,  почувствовал,  как в груди бешено колотится сердце.
Его бил озноб. Все размылось, снег лепил в глаза тяжелыми липкими хлопь-
ями, и Пескавин, хватая ртом сырой воздух, размазывал их по лицу. Иногда
навстречу попадались мумии,  и тогда он резко сворачивал в  сторону,  но
мумии были и здесь,  выныривали из метели, и от них невозможно было убе-
жать,  их было очень много,  на одну из них Пескавин даже налетел, выбив
подпорку,  отпрыгнул,  оттолкнулся от нее руками и побежал не оборачива-
ясь, не видя и не желая видеть, как мумия будет медленно, словно в нере-
шительности,  крениться, и как она будет падать, уткнется в снег, и снег
под ней чавкнет.  Бежать!  Он хрипло дышал - воздух,  врываясь в легкие,
резал,  как тупой нож.  Боишься, Текодонт? Ты же мечтал об этой встрече,
всю жизнь мечтал,  хоть и не следовало, так куда же ты теперь бежишь? Ты
не верил,  что это возможно, как не верил в то, что мумии все-таки реге-
нерируют, ты запрещал себе об этом думать. Но ведь ты хотел этого, ящер,
признайся! Хотел?

"Хотел,- ответил он себе. - Но не теперь."

Можно было остаться. Можно было выдумать целую теорию о том, что способ-
но сделать время с лицом мумии,  и никто не помешает всю жизнь исповедо-
вать эту теорию как защиту, убеждать себя и в конце концов убедить. Пес-
кавин глухо замычал на бегу и затряс головой.  Он вдруг вспомнил  давнее
странное ощущение,  когда понял, что не может пошевелиться, и свой детс-
кий страх,  и как сознание медленно гасло, будто тонуло в чем-то черном.
А потом - провал на двести лет, какие-то серые тени и пробуждение в обо-
роннои исследовательском центре,  люди в мундирах и  без,  поздравляющие
сияющего счастливчика,  которому, как говорили вокруг, удалось регенери-
ровать человека из окаменевшего пальца.  И еще плач ребенка, который по-
нял, что остался без мамы. Белые потолки, белые стены, очень много стен.
Дальше был побег из закрытой клиники, интернат, снова побег, колония для
несовершеннолетних  на  Ржавой Хляби,  команда Рифмача,  дела и делишки,
постижение на практике законов прайда и маска хищника,  которая  сначала
была  маской,  а  потом стала лицом.  В новом мире не падали ракеты и не
умирали города,  и этот мир казался лучше прежнего. Он был прост для ос-
воения.  Один  из  первых уроков показал,  что глупость и необдуманность
действий в новом мире наказуемы так же,  как в старом. Маленький прыткий
ящер учился не повторять ошибок.

Перед глазами плыло. Больше не могу, подумал Пескавин. Кривясь от рези в
боку,  он остановился и тяжело сел на снег.  Все. Побегали - хватит. Те-
перь думать.  Он с трудом отогнал стоящее перед глазами лицо мумии и бе-
лый шрам на боку под прижатым локтем руки, поддерживающей ребенка. Меня!
Маму - резаком!  Он закусил губу.  Забыть бы.  Не выйдет,  живи теперь с
этим всю жизнь, ящер, мучайся, гад.

Сначала он подошел к ней.  Так было. Затем он наклонился, еще не видя ее
лица и еще не веря.  Потом он поверил, поверил вдруг и сразу, еще не ус-
пев увидеть, и еще можно было все поправить, если отвернуться и уйти, но
на это уже не нашлось сил.  Потом он увидел. Он сделал шаг назад - один,
другой,  третий.  Должно быть,  их, шагов, было больше, потому что мумия
отодвинулась в метель и как-то потускнела,  теряя очертания.  И тогда он
побежал, не видя, куда бежит, потеряв направление и ориентиры, не предс-
тавляя,  в какой части Ущелья находится. Мало приятного заблудиться - но
не безнадежно, последнее слово не сказано, еще не поздно уйти, и даже не
с  пустыми  руками.  Пескавин знал,  что выберется.  Он-то выберется,  а
она...  Она останется стоять, вцементированная в снег и покрытая снегом,
прижимая  к  груди ребенка и только на него смотря окаменевшим взглядом.
Когда резак с визгом врезался в ее тело, она смотрела на ребенка, и ког-
да ее, кружащуюся в петле троса под вертолетом, тащили к зоне обозрения,
она тоже смотрела только на ребенка.  Иначе не должно быть.  И поэтому в
хорошую погоду экскурсантов будут водить смотреть на нее в расчете на их
умиление материнским чувством,  но никто из них не умилится,  потому что
все к этому времени устанут и насытятся впечатлениями,  а обратно шагать
далеко, и вообше не пора ли в отель?.. И тогда они снова зацепят эту му-
мию и перетащат поближе ко входу в ущелье. Так и будет.

Он поднял  голову и вслушался.  В снежной пелене кто-то был,  и не один,
судя по доносившимся обрывкам разговора. Двое. И совсем близко. Пескавин
глубже вжался в снег.  Это были охранники, две серые фигуры, смутные те-
ни,  потерявшиеся в снегопаде. Они двигались быстро,и не вальяжной раз-
валочкой, как обычно, а скорым походным шагом, совсем не характерным для
охранников,  и Пескавин подумал, что так идти им, должно быть, натужно и
непривычно  и они злы на начальство,  которому неймется,  но раз они так
спешат,  значит,  действительно что-то случилось. Или может случиться. В
Ущелье случается всякое.

Они прошли мимо шагах в десяти, не заметив. Снег чавкал под их ногами, и
Пескавин попытался сквозь чавканье уловить хотя бы одну-две фразы из то-
ропливого,  с одышкой,  разговора - и не смог:  совсем низко, а где - не
разобрать из-за эха,  с омерзительным всасывающим звуком прошел патруль-
ный флайдарт,  явно на телеуправлении в эту погоду.  Пескавин зажал уши.
"А вот это уже серьезно,- подумал он, провожая взглядом охранников в ме-
тель.  -  Ясней  ясного:  кто-то опять наследил,  кого-то ловят,  и этот
кто-то - понятное дело,  не ломтик.  А кто? - Он криво усмехнулся. - Гм,
есть тут один человек..."

- Пора уходить,- сказал он вслух.

А мама?

Пескавин встал и снова сел на снег. Под ним таяло и было мокро, но он не
замечал сырости.  Мама. Он называл ее так, пока не поблекли воспоминания
детства,  ему  не приходило в голову назвать ее про себя иначе,  хотя бы
матерью,  и однажды, еще в колонии, он в кровь избил одного хлыща - хлыщ
был на голову выше и сильнее,  но он, ища объект для травли и найдя сла-
бое место, позволил себе гнусную шуточку - и следующие десять минут про-
вел  очень скверно:  Пескавин уже тогда умел драться расчетливо и безжа-
лостно. В конце концов его оставили в покое.

Здесь драться не с кем.  Здесь нужно думать,  очень много думать. И мало
быть  просто  умным,  иначе  без  толку  разведешь руками и утешишь себя
мыслью,  что против ветра не плюют.  Разве что случай,  везение? Столько
везения не бывает,  негде достать. Изволь сначала доказать, что эти люди
почти живы.  И кому?  Администрации заповедника? Пескавин зашипел сквозь
стиснутые  зубы.  Этой мрази ничего доказывать не нужно,  сами прекрасно
знают,  недаром институт отгрохали, вместо ответа просто наведут справки
- и привет.  Гостеприимны,  улыбчиво скалятся и даже почти согласны, что
выставка мертвецов это немного аморально,  ну и что с того? А туристский
бум,  а отели, а лучшее на Тверди обслуживание, гордость Системы Общест-
венного Блага? А то, что признаков обмена веществ у мумий не обнаружено?
Эксперты  из института опровергнут что угодно,  тоже ведь живы не святым
духом.  Падаль. Положим, с музеем живых людей, пусть окаменевших, но жи-
вых,  они оскандалятся,  шум будет немалый, и с первого взгляда кажется,
что здесь у них слабина,  но это только с первого взгляда. Ткнуть их но-
сом в регенерировавший палец?  И что?  А вы,  простите, специалист? Экс-
перт?  Кристаллы ведь тоже растут.  Растут, должно быть, и горы закрытых
материалов в сейфах института,  растет охрана.  Пескавин выпрямился.  Он
вдруг понял то,  до чего не мог додуматься раньше:  охрану начали усили-
вать тогда и только тогда,  когда выяснилось,  что мумии регенерируют...
Нет, шума не будет.

Что еще,  подумал Пескавин.  Не шум,  так вой поднять? Я сам как доказа-
тельство? Чушь лезет в голову. Из оборонного центра ничего не вытрясешь,
а потом выяснится, что "доказательство" числится в розыске на шести пла-
нетах. И не нужно ничего доказывать, не нужен мне шум, а если честно, то
и мумии мне не нужны,  слишком их много,  а нужна мне только  одна.  Вот
так.  И глупо внушать себе благородство, которого сроду не было - откуда
ему взяться,- и глупо корчить из себя пророка и заранее пыжиться.  Хорош
пророк  с  уголовным прошлым - этакий радеющий обо всех мессия,  со всех
сторон положительный...

Так. Что у нас еще?  Еще, кажется, есть какие-то чахлые организации, ка-
кие-то  общества  веры в кого-то,  воюющие с заповедником по религиозным
мотивам.  Совсем не то. Пока эти моралисты чего-то добьются, ломтики ус-
пеют растащить половину заповедника.

Значит, вернуться,  понял Пескавин.  Только это. Вернуться и взять мамин
пальчик. Он представил себе, как это будет, и зажмурился. Его передерну-
ло. Да, мама, я подойду к тебе и буду стараться ни о чем не думать, ина-
че у меня ничего не получится, подойду, как вор, и возьму палец. И это я
тоже  не  забуду никогда.  Если повезет,  доберусь до оборонного центра.
Сдамся. На коленях буду ползать... Он перевел дух. И еще... Матери нужен
сын,  а не Текодонт.  Значит,  еще один пальчик - у сына, у шестилетнего
Пескавина, и пусть сын растет не зная, кто такие текодонты...

- Встать! - скомандовали сзади.

"Это кому? Мне?!"

Он ошарашенно вскочил и оглянулся.  Совсем близко,  шагах в пяти за  его
спиной,  растопырив  ноги для упора и наставив карабин,  стоял охранник.
Кажется,  это был молодой парень, детина с круглыми розовыми щеками. На-
верное, недавно в охране и не упустит случая отличиться. Под краем низко
надвинутой каски на Пескавина смотрели внимательные глаза.  Дергаться не
стоило.

- Оружие, добычу - ну! Живо!

Пескавин зло усмехнулся:  "Добычу!" Он не спеша опорожнял карманы и все,
что в них было, кидал охраннику под ноги. Охраннику это не нравилось, он
морщился  и  иногда странно дергал лицом,  но молчал.  "Боится,- подумал
Пескавин,- все они боятся..." Его рука скользнула во внутренний  карман.
Ему еще не приходилось убивать человека, но сейчас он был готов это сде-
лать.  Одно движение кистью - и стилет влетит охраннику под  край  каски
раньше,  ч