важно сохранить
твой мозг. И для блага людей не спас бы товарищей! Ты хорошо знаешь
арифметику логических расчетов и совсем забыл высшую математику
человеческих отношений. Там, за пределами полигона, все считают; что твоя
жизнь - подвиг. Только поэтому совет оставил последнее слово за тобой. Но
мы не знали, что твоя жизнь давно перестала быть подвигом. В этом есть и
наша вина. Да, твоя работа требует одиночества. Но не такого, какое создал
ты! Случилось так, что постепенно ты перестал замечать все окружающее тебя.
Ты ставишь себе в заслугу, что жил и работал в одиночестве. Ты думаешь, что
отдал свой мозг людям я это все оправдывает. Ложь! С какого-то времени ты
перестал работать для людей. Ты перестал думать о людяx. Работа сделалась
для тебя самоцелью. И будь ты трижды гениален - это непростительно. Ты
сделал за семнадцать лет то, на что другим потребовалось бы много больше.
Но paзве ты paбoтал один?! У тебя не нашлось времени поинтересоваться теми,
другими... А они собирали эту энергию. Я говорю о всех людях Земли.
Семнадцать лет они берегли каждую частицу энергии - для твоих бaтapeй! Они
отказывались от многих заманчивых проектов - для твоих бaтapeй! Они искали,
думали, строили... Все вместе они дали несоизмеримо больше того, что дал
ты. И они хотели дать еще больше. Если бы не катастрофа, ты через неделю
начал бы получать втрое больше анергии. Так решили люди, хотя у тебя не
было времени поговорить с ними.

- Так... решено?

- Да. Проект утвержден. Но разве в этом дело? Сейчас ты говоришь, что
Излучатель стал твоей жизнью. Люди это знают. А вот известно ли тебе,
сколько людей отдали жизнь Излучателю? Отдали в буквальном смысле слова.
Статистика, как ты говоришь...

- Не преувеличивай, - спокойно ответил он. - На полигоне не было ни одного
несчастного случая. Не спеши, подумай.

- Я уже думала. Много думала, - тихо сказала женщина. - На полигоне не было
несчастных случаев. А за полигоном для тебя нет ничего. Точнее - есть некое
абстрактное человечество.

- Ты несправедлива.

Женщина грустно улыбнулась.

- Справедливость? Год назад у меня погиб сын. Авария на строительстве
термоядерной станции. Они торопились... Он и его товарищи... Молчи! Молчи и
слушай! За эти годы так было не раз. Да, энергия, собранная в твоих
батареях, обошлась дорого, очень дорого. Тебе не говорили об этом. И я бы
не сказала, но ты вспомнил о справедливости.

- Прости...

- Простить тебя? Ты ничего не понял. Ничего! Разве люди делали это ради
тебя? Разве опыт нужен только тебе? Как трудно с тобой говорить!..

- Прости, - повторил он. - Я помню, тогда погибло четыре человека. Но я
даже не подумал, что один из них...

- Ты и теперь не думаешь о других. Ты добился отмены опытов с
электропробоем, взял энергию в свои батареи. Подземники не спорили с тобой.
Но они тоже любили свое дело и продолжали испытывать свои корабли. Они шли
на риск, зная, что риска могло бы и не быть, если бы продолжали опыты с
электропробоем. В сущности, эти трое сидят сейчас в подземоходе потому, что
ты восемь лет назад забрал предназначенную им энергию. - Женщина встала. -
Если бы решал экипаж подземохода, батареи остались бы у тебя. Даже совет
оставил последнее слово за тобой. Но пусть будет так. Мы обойдемся без
твоих батарей Ты даже не представляешь, насколько ничтожны запасы твоего
Энергоцентра по сравнению с тем, что есть у нас.

- Все запасы передавались сюда. У вас нет почти ничего.

- Ecть! Шесть часов назад по всей Земле прекращена подача энергии.

Он пристально посмотрел на нее и покачал головой:

- Вы опоздаете.

- Нет. Мы остановили все заводы. Мы прекратили почти все работы. Мы
отменили полеты всех космических ракет. Мы выключили свет во всех городах,
Никто - ты слышишь, - никто не возразил, не пожаловался... Остановилось
все! И люди сами отдают ту энергию, которая есть в батареях личного
пользования. Все - от гигантских термоядерных станций до переносных
туристских генераторов - работает только для того, чтобы спасти этих трех
человек.

- Вы опоздаете, - упрямо повторил он.

- Нет. Мы спасем их. Без твоих батарей. Ты видишь, мы не прервали подачу
тока сюда, в твой Энергоцентр. В окнах твоих зданий горит свет. И эта аллея
освещена. А там - нет огней на улицах, закрыты театры, музеи, лаборатории.
Даже дети в этот час думают только об энергии.

- Вздор! - резко сказал он. - Театры, дети... Вздор! На все эти театры и
музеи, на освещение улиц приходится ничтожная доля общего расхода энергии.
Одна десятая процента. С этим или без этого вам нужно собирать энергию
менее двух суток. Вы не успеете. Тридцать шесть километров...

- Да, тридцать шесть! Понадобится - мы пробьемся к центру Земли. Нас много.
Одна снежинка - ничто, даже если она большая. Но когда их много и они
вместе... Так и люди. На Земле восемь миллиардов людей. Нет, я ошиблась.
Восемь миллиардов без одного человека. Тебя нельзя считать. Ты потерял это
право.

Он пожал плечами:

- Как знать. Посмотрим. Иногда ученый должен идти...

- Нет! - перебила она. - Не должен! Раньше человек еще мог видеть дальше
человечества. Сейчас - нет. Сейчас человечество видит дальше одного
человека. Ты поймешь это... позже.

Она повернулась и пошла. Он остался сидеть. Снег деловито заметал следы ее
ног.

- Снег, - удивленно произнес человек, глядя на эти следы.

Только сейчас он заметил, что идет снег.

Он попытался представить себе темные улицы городов, остановившиеся цеха
автоматических заводов, черные громады космических кораблей на безлюдных
стартовых площадках... Потом он попытался представить себе кабину
подземохода - и не смог, ибо давно перестал, интересоваться всем, что не
было связано с Излучателем. Он подумал, что даже не знает, кто эти трое.
Ему и в голову не пришло спросить. Три человека. Просто цифра. В этот
момент мелькнула совсем другая мысль: "У нее был взрослый сын..."

Он встал и направился к центральной площадке. Снег падал на лицо и таял.
Это мешало думать, и он досадливо вытер лицо рукой. Центральная площадка
была покрыта снегом. Лучи прожекторов казались теперь ослепительно белыми -
их до отказа заполнили снежные хлопья. "Плохо, очень плохо, - подумал
человек. - Нет времени во всем этом разобраться".

Он вынул радиофон, нажал кнопку. Снег падал на экран, и человек нагнулся,
чтобы увидеть дежурного инженера.

- Слушайте меня внимательно, - сказал он инженеру. - Сейчас вы сообщите
ученому совету, что батареи полигона "Звездная река" передаются для
спасения подземохода. Затем вы прекратите прием энергии. Выключите свет на
территории полигона. Весь свет, до последней лампы. Кроме аварийной линии в
помещении батарей. Вы поняли?

- Да, - коротко ответил инженер. Он, видимо, ожидал этих распоряжений, и
они не удивили его. - Это всђ?

- Нет. Сколько человек на полигоне?

- Двенадцать, - ответил инженер и, помедлив, добавил: - С вами.

- Хорошо. Оповестите всех: мы займемся сейчас подготовкой батарей к
транспортировке. Впрочем... В этой работе могут принять участие только
желающие.

Инженер едва заметно улыбнулся и ответил:

- Будет сделано.

- Почему вы улыбаетесь? - спросил человек. - Кажется, я не скачал ничего
смешного.

- Нет, нет, - поспешно ответил инженер. - Просто все уже собрались. Мы ждем
вас.

"Мальчишка!" - беззлобно подумал человек и выключил радиофон.

Снегопад становился сильнее и сильнее. Он был теперь в чем-то подобен
проливному дождю: снежинки сливались в сплошные белые струи. Но все это
происходило в абсолютном безмолвии и потому было как торжественная песня
без слов. "Тишина. Странная тишина, - подумал человек. Впервые за многие
годы мысли его текли медленно и беспорядочно. - Голос у нее совсем не
изменился. Пахнет морозом. Неужели у снега есть запах?.. Сегодня не
пролетал рейсовый реаплан. Значит, полеты тоже прекращены... А сын,
наверное, был похож на нее..."

Он остановился и, прикрыв глаза, стал вглядываться в конус Излучателя. Ему
вдруг со всей отчетливостью представилось то, чего он так долго ждал. Конус
полыхнул ярким пламенем, и ослепительный луч, мгновенно пронизав тучи,
устремился к звездам. "Снег, - подумал он. - Блестит снег. А она в чем-то
тоже ошибается... Как это она сказалa? "Чувствую, что ты неправ, и не могу
доказать". Теперь я не могу доказать... Кто же прав? Кто?.. Энергия эта
действительно принадлежи! людям. Я не согласен ее тратить, но мое мнение -
только личное мнение. Пусть так. А будущее? Да, да. Нас рассудит будущее".

Внезапно наступила темнота. Человек закрыл глаза и уверенно пошел вперед.
Когда глаза привыкли к темноте, он открыл их и посмотрел на Излучатель. С
трудом можно было различить смутные белые пятна. В темноте Излучатель
походил на громадный, покрытый снегом утес.

Человек достал радиофон, настроил экран.

- Да? - спросил дежурный инженер. Его взгляд сквозь толстые стекла очков
был добрым, спокойным, внимательным.

- Свяжитесь с секретарем совета, - сказал человек. - Ее машина где-то в
пути. Передайте от моего имени, что на Земле восемь миллиардов людей, без
всяких вычетов. Вы поняли?

- Да, - невозмутимо ответил инженер. - Надо передать секретарю совета, что
на Земле восемь миллиардов человек. Без всяких вычетов.



   Генрих Саулович Альтов.
   Скучный капитан.

OCR Bed

Рисунок Л. Бирюкова.


Кравцов подарил мне пять шаровых молний. Две из них сохранились у меня до
сих пор. Одна - размером с апельсин, излучающая мягкий сиреневый свет, -
висит в прихожей. Я думаю, эта молния просуществует еще с полгода. У нее,
как скачал бы Кравцов, очень милый и спокойный характер. Другая молния не
больше грецкого ореха. Она лимонно-желтого цвета, но иногда становится
красной и жужжит. Еe никак нельзя удержать на одном месте, она стремится
проникнуть в самые неподходящие уголки. Однажды она оказалась в кармане
моего плаща. Я обнаружил это только на улице. Теперь я держу эту молнию в
цветочной вазе, прикрытой сверху двумя толстыми книгами. Из вазы ей уж не
выбраться!

Впрочем, я зря заговорил о молниях. Рассказ о Кравцове надо начинать с его
спасения.

Это было год назад, осенью. Аварийно-спасательное судно "Гром", на котором
я служил старшиной водолазов, стояло на бакинском рейде. Сигнал бедствия мы
приняли в полночь, в самый разгар шторма. Надо сказать, бакинская бухта
словно нарочно предназначена для пережидания штормов. Представьте себе
подкову, у открытого конца которой расположен двугривенный. Так вот,
подкова - бакинская бухта, а двугривенный - остров Наргин. Вся ярость
шторма разбивается об этот небольшой островок, лежащий у входа в бухту.
Конечно, в шторм и по бухте ходят волны, но это уже ее страшно.

Однако в ту ночь даже в бухте творилось нечто невообразимое. Ветер то и
дело менял направление, налетал рывками, словно примеривался, как одолеть
суденышко. Видимость была отвратительная. Над волнами носилась густая
водяная пыль. Огни города, обычно яркие и ясные, заволокло дымкой. Над
морем поднялось расплывчатое красноватое зловещее зарево.

Как я уже сказал, сигналы бедствия мы приняли в полночь. Капитан запросил
аварийно-спасательное управление и - чтобы не терять времени -приказал
сниматься с якоря. У команды сразу поднялось настроение. Мы знали: теперь
шторм быстро утихнет. Вы спросите, откуда мы это знали? Тут дело не в
метеорологии, а в нашем капитане - Николае Алексеевиче Воробейчике. Капитан
Воробейчик напоминал бухгалтера. Еще молодого (ему шел тридцать четвертый
год), очень старательного, аккуратного бухгалтера, который со временем
обязательно станет главным бухгалтером. У капитана было мягкое, даже
застенчивое веснушчатое лицо (отнюдь не обветренное и не загорелое, загар
не брал Воробейчика, не знаю почему), белые брови, тщательно зачесанные на
пробор светлые волосы. Говорил Воробейчик негромким и каким-то
поскрипывающим голосом. Я думаю, что такие слова, как "пожалуйста" или
"будьте любезны", он употреблял чаще, чем все остальные капитаны
Каспийского пароходства вместе взятые.

Должен сразу сказать, что Воробейчик знал толк в морском деле. О том, что
на корабле у нас был идеальный порядок, даже говорить не приходится. Все
это так. Не было в капитане только морской лихости, и экипаж, состоявший из
молодых парней, ценивших романтику моря, не мог не жалеть об этом. Иногда,
знаете ли, приятно услышать с мостика рев этакого просоленного морского
волка: "Гром и молния! Все наверх, по местам стоять, с якоря сниматься!"
Без всяких "пожалуйста"... И потом, Воробейчику слишком везло. У нас твердо
верили: шторм может начаться только тогда, когда Воробейчик привел корабль
в порт. И наоборот: стоит Воробейчику отдать команду о выходе в море, и
любой шторм немедленно утихнет. За год моей службы на "Громе" не было ни
одной аварии, ни одного ЧП, все шло тихо и гладко. С другими кораблями
могли произойти (и происходили!) всевозможные неприятности. Другие корабли
могли попасть (и попадали!) в разные переделки. У Воробейчика же ничего
подобного не случалось. Есть, знаете ли, такой порошок - против акул;
бросишь в воду таблетку - и купайся сколько угодно, ни одна акула не
сунется: запах у порошка такой, что они его не выносят. Так вот, Воробейчик
был сильнее порошка: любая беда старалась обойти его за три кабельтова...

Так получилось и в тот раз. Едва Воробейчик отдал приказ поднять якорь, как
ветер начал заметно спадать. А когда мы вышли из бухты, шторма уже не было.
Дул, конечно, свежий ветер, море пошаливало, но шторм как-то сразу сник.
Воробейчик сказал старпому: "В случае чего вы, пожалуйста, меня вызовите",
- и спустился в свою каюту. Но, как вы понимаете, за ночь ровным счетом
ничего не произошло. Воробейчику, как всегда, везло.

К утру мы были в районе острова Сломанная Челюсть. Корабль, с которого
приняли сигналы бедствия, затонул часа за три до нашего прихода. Команду
подобрал идущий порожняком танкер. Исчез только пассажир - единственный на
борту "Пытливого" (так назывался погибший корабль). Нам приказали тщательно
осмотреть место гибели "Пытливого" и попытаться отыскать этого пассажира.

Капитан вызвал меня на мостик. В руках у Воробейника была радиограмма. Он
перечитывал ее, и лицо его выражало откровенное недоумение. Такое лицо
должно быть у бухгалтера, увидевшего вдруг, что в расчетную ведомость
вписаны две строчки из опереточной арии.

- Послушайте, старшина, - сказал он, глядя в радиограмму, - мы будем искать
"Пытливого"... Поставим буи... - Он принялся снова перечитывать
радиограмму. Потом аккуратно сложил бланк и спрятал его в карман кителя.
-Знаете, старшина, что у них в трюме?

"Пытливый" был гидрографическим судном Академии наук. Я ответил, что в
трюме должны быть приборы, какое-нибудь научное оборудование.

Воробейчик вежливо улыбнулся.

- К сожалению, вы ошибаетесь. Там у них молнии.

- Какие молнии? - не понял я.

- Шаровые, - спокойно ответил Воробейчик. - Четыре сотни шаровых молний.
Простите, если говорить точно, то четыреста семь штук. Скажите, пожалуйста,
вам никогда не приходилось поднимать со дна... молнии?

Ответить я не успел. Вахтенный сигнальщик закричал: "Человек за бортом!" -
и все бросились к правому борту.

За бортом был не человек, а надувная резиновая лодка. И в ней действительно
находился человек. В бинокль отчетливо виднелась крупная белая надпись на
шлюпке: "Пытливый". Воробейчику даже не пришлось искать потерпевшего
крушение, этот парень сам отыскался. Но, клянусь вам, это был очень
странный парень, во всяком случае самый странный из всех когда-либо
терпевших крушение.

Судя по всему, он даже не очень радовался, что его нашли. Он пел нечто
пиратское, аккомпанируя себе на гитаре. Время от времени от откладывал
гитару, опускал за борт туфлю, набирал воду и поливал чемодан, занимавший
чуть ли не половину шлюпки. А потом снова принимался за гитару и пел во
весь голос:

Люблю, когда трепещут паруса

И капитан потянет ветер носом...

Да сохранят пиратов небеса!

Святая дева, помоги матросам!

Мне надоела эта тишь да гладь,

Давно пора ее к чертям послать,

Эх, братцы!

Вот свежий ветер - это благодать!

Не правда ли?

Да, братцы!

- Нервное потрясение, - констатировал наш корабельный врач. - Такие случаи
описаны в медицинской литературе. Нужно скорее его подобрать!

Но этот парень, кажется, не очень хотел быть спасенным. Когда "Гром"
подошел к шлюпке, он весело крикнул:

- Куда держите курс, друзья?..

Ну, тут мы без лишних слов втащили его на палубу. Вместе с чемоданом,
потому что он вцепился в этот чемодан обеими руками.

- Благодарю вас, - сказал он, осторожно поставив чемодан на палубу. - Будем
знакомы: Олег Павлович Кравцов, кандидат физико-математических наук.

Это была святая правда, и мы очень скоро убедились, что Кравцов
действительно физик и действительно кандидат наук. Но тогда, на палубе, он
походил скорее на бригадира портовых грузчиков. Представьте себе
здоровенного дядю ростом чуть поменьше двух метров, в майке и закатанных до
колен мокрых брюках. Да, будь он водолазом, на него едва бы налез
комбинезон самого большого размера... Лицо у Кравцова было приятное, это я
сразу заметил. Знаете, такое открытое, веселое лицо, скуластое, слегка
курносое, с широко расставленными голубыми глазами и крупными белыми
зубами, которыми, наверное, можно было перегрызть якорную цепь. Он все
время улыбался и вообще был очень доволен собой и всем окружающим.

- Вы с "Пытливого"? - спросил капитан.

Кравцов кивнул головой:

- Именно оттуда. Так сказать, потерпевший крушение. С детства мечтал о
таком приключении. - Он рассмеялся и сказал доверительно: - Мне с самого
начала казалось, что произойдет какое-нибудь приключение. Я даже заранее
присмотрел, где лежит эта шлюпка. Сейчас все переплывают океаны на плотах,
на шлюпках... Скажите, а куда занесло бы меня это течение?

Воробейчик нахмурился (он не выносил легкомысленных людей), пожевал губами
и сказал тусклым голосом:

- Что ж, очень приятно... Да, очень приятно. Проводите его, ребята, в
кают-компанию. И вы, доктор, пожалуйста, посмотрите, что ему нужно.

- Поесть ему нужно, - буркнул корабельный врач, - больше ничего. Здоров,
как... - Он помедлил, подыскивая, видимо, какое-то оригинальное выражение,
потом вздохнул и закончил: - Здоров как бык.

Все свободные от вахты пошли с Кравцовым в кают-компанию. Чемодан он тащил
сам, а гитару и туфли торжественно несли ребята: Кравцов как-то сразу всем
понравился.

В кают-компании наш кок моментально накрыл стол. Второй помощник капитана
принес отглаженные брюки, механик - новенький китель (застегнуть китель
Кравцов, конечно, не смог: пуговицы не сошлись). Словом, через пять минут
Кравцов, как он выразился, приобрел вид, удобный для логарифмирования.

- А теперь, - сказал он, расправившись со второй порцией котлет, - теперь
посмотрим, как поживают мои зверушки.

Он поставил чемодан на стол, нежно погладил крышку (мне почему-то
запомнилось каждое его движение), ловко щелкнул замком и...

Вот здесь это и произошло.

Мы увидели молнии и услышали гром. То есть грома, собственно, не было.
Просто кто-то опрокинул стул, а кок выпустил из рук поднос с компотом. Но
молнии были - самые настоящие шаровые молнии.

Я еще в детстве видел шаровую молнию. Это случилось в Пятигорске, во время
грозы. Однако ту молнию я видел издалека, а эти лежали в двух шагах от
меня. Их было не меньше дюжины, и они доверху заполняли чемодан. Самые
крупные имели размер с кулак нашего боцмана, то есть сантиметров пятнадцать
в поперечнике. Все они отличались друг от друга цветом. Только две, совсем
небольшие, были черными, остальные имели окраску - сиреневую, зеленоватую,
оранжевую, Желтую... Одна, например, излучала тусклый серый свет, другая -
ярко-красный...

Когда Кравцов открыл чемодан, в кают-компании сразу стало просторно: все
отскочили к стенкам. И тогда наступила такая тишина, что отчетливо
слышалось слабое жужжание молний. А потом Кравцов взял в руки зеле