к нас встретят на Земле?
   Мы хорошо знали друг друга: по нарочитому веселью биолога я понял,  что
он думает об этом давно.
   - Надеюсь, вы помните, как нас провожали, - говорил биолог. - Бородатый
академик произнес трогательную речь.  Борода  у  него  была,  как  у  меня
теперь. Только вот здесь подстрижено вот так,  а  не  так...  Ну-с,  затем
выступал этот симпатичный дядька из комитета. Такой  курносый  симпатичный
дядька...
   - Как же, помню, - сказал доктор. -  Он  еще  говорил  "парсек"  вместо
"парсек".
   - Вот именно. Потом девушки, работавшие на космодроме, преподнесли  нам
полевые цветы. Потом...
   - Мы помним, - перебил доктор. - Прекрасно помним. Что дальше?
   -  Трогательно,  что  напутственные  речи  хранятся  в  ваших  сердцах,
звездоплаватели, - язвительно  сказал  биолог.  Он  не  любил,  когда  его
перебивали. - Так вот, напрягите всю вашу фантазию, мобилизуйте  все  ваше
воображение - и вы не угадаете, что произойдет при возвращении.
   - Что же?
   Это спросил физик. Мы не заметили, как он вошел в обсерваторию.
   - А вот что. Вы думаете, прошло полвека,  на  Земле  другие  люди,  все
изменилось...  Звездоплаватели,  у  вас  нет   ни   капли   фантазии!   Мы
приземлимся, и нас встретит тот же бородатый  академик,  отлично  помнящий
проводы и нисколько не изменившийся. И тот же курносый симпатичный  дядька
из комитета. И те же девушки... Представляете такую картину? Ну, как будто
мы улетели на час или полтора - и вот вернулись. - Он торжествующе оглядел
нас.  -  Ладно,  звездоплаватели,  мне  жаль  вас.  Поясню.  Все  дело   в
наследственной памяти.  Вы  помните,  как  было  накануне  нашего  отлета.
Оставались последние шаги...  За  эти  пятьдесят  лет  проблема  наверняка
решена.
   - Ну и что? - спросил физик. - Что плохого, если сын художника  станет,
так сказать, наследственным художником?.. Подождите, подождите, вы  имеете
в виду, что... ну, прогресс... что прогресс прекратится?
   - Наследственная специализация, - задумчиво произнес доктор.  -  Думаю,
на Земле не хуже нас представляют всю сложность  этой  проблемы.  С  одной
стороны, колоссальный выигрыш в обучении.  С  другой  -  какая-то  цеховая
специализация...
   -  Я  сплю,  звездоплаватели,  -  объявил  биолог.  -  Вредно  шевелить
мозговыми извилинами при шестикратной перегрузке.
   И он в самом деле заснул.
   Через час пришел инженер. Его трудно было узнать -  он  почернел,  щеки
ввалились, комбинезон висел мешком.
   - Автоматы отключат двигатель, - сказал инженер. -  Помните,  товарищи,
сразу наступит невесомость...
   Странно, эти последние часы пролетели очень быстро. Может быть, потому,
что мы снова были вместе.
   Тяжесть исчезла внезапно. Распрямившись, амортизаторы кресел  мгновенно
вытолкнули нас вверх, к потолку, и в тот же миг на почерневшем экране ярко
вспыхнули звездные огни.
   Я больно ударился плечом о потолок. Кто-то заслонил экран, но Солнце  я
увидел сразу. Сначала Солнце, потом Венеру, Марс, даже Меркурий.
   - Почему не видно Земли? - с раздражением спросил биолог.  -  Проклятый
телескоп! Неужели Земля закрыта Солнцем?
   Меня пропустили к экрану, и я показал, где должна быть Земля.
   - Там же ничего нет... - неуверенно произнес доктор. - Значит, ошибка?
   - Какая может быть ошибка!  -  возразил  физик.  -  Я  дважды  проверял
расчеты... у себя, на своей машине.  Земля  должна  быть  здесь.  Смотрите
внимательнее!
   Земли не было видно.
   Я подобрался к пульту управления и выключил свет в обсерватории.  Потом
я  снизил  увеличение  телескопа.  Изображение  сжалось,  зато  на  экране
появились Юпитер, Сатурн, Уран...
   Я снова повернул регулятор. Большие планеты ушла за рамку экрана, а  из
темноты возникли три светлые точки: Меркурий, Венера, Марс.
   - Земли нет, - сказал физик.
   - Позвольте, как это... нет? - спросил доктор. Он обернулся к инженеру.
   Тот ничего не ответил.
   Я объяснил: увеличение предельное, расчеты не могут быть  ошибочными  -
видим же мы все другие планеты. Доктор вдруг разозлился:
   - Чепуха какая-то! Выходит, Земля исчезла?
   Ему никто не ответил. Он настойчиво повторил:
   - Давайте разберемся!
   - Послушайте, - сказал биолог. Голос у  него  был  хриплый.  -  Неужели
это... война? Война - и вот Земли нет. Совсем нет!
   - Не спеши, Павел! - прервал его инженер, и я понял, что он  уже  думал
об этом. - На Земле прошло почти пятьдесят лет. Мало ли  что  может  быть!
Например, изменили орбиту Земли.
   - Когда мы улетали, шло разоружение, - сказал доктор.
   - Ну и что? - возразил биолог. - Мог же возникнуть конфликт...
   Доктор пожал плечами:
   - Но ведь исчезла планета, поймите - сама планета! Луны тоже нет.
   - Прошло пятьдесят лет, - сказал биолог. - Вы же слышали. За это  время
всякое можно придумать...
   Механически, плохо понимая, что делаю,  я  вернулся  к  своему  креслу,
пристегнул ремни. Сильно болело ушибленное плечо. Я вдруг перестал слышать
разговор. Надвинулась темнота - слепящая, как при невыносимой  перегрузке.
Это длилось бесконечно долго. Потом я вновь обрел  способность  думать.  Я
огляделся: все сидели в креслах, хотя  тяжести  по-прежнему  не  было.  На
экране вокруг Солнца светились три золотистые точки. Только три!
   - Просто непостижимо, - говорил физик. - Вся Галактика  на  месте...  И
Солнце и планеты... А Земли нет!
   Да, вся бесконечная Вселенная была на  месте.  Исчезла  лишь  ничтожная
пылинка - Земля.
   - Надо дать знать об этом...
   Кажется, это сказал доктор.
   - Кому?
   Никто не ответил. В самом деле, кому  мы  могли  сообщить  о  том,  что
исчезла Земля? Где-то в безграничной пустыне черного космоса летели другие
корабли. Где-то у чужих и далеких звезд были  маленькие  исследовательские
станции. Но если нас будет не пять, а пятьсот или тысяча, что изменится?
   Ведь Земли нет!
   - Не верю, - тихо  произнес  инженер.  -  Надо  идти  туда.  Как  можно
быстрее. Мы не можем вернуться к Фомальгауту!
   - Мы начнем сначала, - хрипло сказал биолог. - Земля с ее неразрешимыми
противоречиями... Одно громоздилось на другое, из  поколения  в  поколение
все становилось запутаннее, сложнее... Там нельзя было найти выход... А  в
космосе теперь цвет человечества. Мы начнем заново, нас будет много...
   Доктор безуспешно пытался его успокоить.
   - Почему вы боитесь  думать  честно  и  прямо?  -  лихорадочно  говорил
биолог. - Произошло неизбежное. Человечество будет продолжать жить. Но без
Земли. Оно освободится от этого клубка неразрешимых противоречий...
   - Единственная свобода, которую я не признаю, - сказал инженер,  -  это
свобода от родины.  Мы  пойдем  к  Земле.  Я  не  верю...  Люди  не  могли
допустить...
   Я подумал: да, не допустили бы, если б взглянули на Землю отсюда. Пусть
звезды светят в тысячи раз ярче Земли, пусть этих звезд неизмеримо  много,
все равно - без Земли Вселенная пуста!
   - Да, мы пойдем к Земле, - сказал я, - ведь все так думают...
   Мы посмотрели на биолога, и он ответил "да".
   Я хотел сосредоточиться (мне казалось, надо что-то придумать)  -  и  не
мог. Затем выплыла мысль, заглушившая все остальное: люди - кем бы они  ни
были и где бы они ни находились  -  светят  отраженным  светом  Земли.  За
каждым человеком стоит человечество. За роботами, даже самыми умными,  нет
"машинства". Вероятно, в этом и состоит главное отличие.
   Молчание длилось очень долго. Я чувствовал, что прошло  много  времени,
но сколько, не знал, не думал об этом. Вместе с Землей исчезло и время.
   Потом откуда-то издалека донесся неуверенный голос физика:
   - Послушайте, послушайте же наконец! Я спрашиваю: можно на этом  экране
получить изображение в ультрафиолетовых лучах? Понимаете, у меня появилась
идея... Земная атмосфера поглощает не весь падающий  на  нее  свет.  Часть
света рассеивается, теряется. И если научатся  не  терять...  ну,  скажем,
как-то поглощать  в  верхних  слоях  атмосферы,  а  потом  использовать...
Понимаете, мы ведь можем из-за этого просто не увидеть Землю!
   Инженер опередил меня. Оттолкнувшись от кресла, он  подлетел  к  пульту
управления.
   Изображение на экране расплылось. Лохматое Солнце  увеличилось.  Венера
стала ярче, Марс и Меркурий потускнели.
   - Нет, - глухо произнес биолог. Согнувшись, он стоял у самого экрана. -
Не вижу...
   И тогда почти одновременно все мы подумали  об  инфраизображении.  Если
научились ловить весь падающий на Землю видимый и  ультрафиолетовый  свет,
то  инфракрасные,  тепловые,  лучи   должны   по-прежнему   излучаться   в
пространство: иначе нарушится тепловой баланс планеты.
   Инженер сменил настройку экрана, и мы увидели Землю! Она была там,  где
мы ее искали, очень яркая, намного ярче Марса и Венеры. Рядом с ней  почти
так же ярко сверкала Луна.
   - Наконец! - прошептал биолог.
   Я попытался подсчитать, сколько энергии  получили  люди,  но  сразу  же
оставил подсчеты. Сейчас это не имело значения.
   На светящемся циферблате хронографа я  видел:  прошло  девять  минут  -
всего девять минут! - с тех пор, как исчезла тяжесть и  автоматы  включили
телескоп.
   Мы молча смотрели на Землю.
   Корабли, возвращающиеся к Земле, всегда будут видеть нечто неожиданное.
Это в порядке вещей: люди придумают  еще  много  нового.  Но  на  кораблях
должны быть твердо уверены, что Земля будет вечно.  Иначе  нельзя  идти  к
звездам.
   Так думаем мы, прожившие без Земли девять минут.



    Генрих Альтов.
    Клиника "Сапсан"

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Создан для бури". М., "Детская литература", 1970.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   В моем распоряжении три часа, даже меньше. Двадцать  минут  назад  Юрий
Петрович Витовский объявил:
   - Решено, начинаем в десять.
   Я спросил, что делать сейчас. Он ответил:
   - Изложите-ка суть дела на бумаге. Основные факты и мысли. Все, что  вы
думаете о предстоящем. Впоследствии эта запись поможет вам понять себя.
   ВВ, неодобрительно поглядывавший на Витовского, добавил:
   - По идее лучше бы ничего не писать. Я приду за вами через три часа. Во
всяком случае, избегайте лирики и пишите покороче. У нас еще куча дел.
   Беспокойство ВВ понятно  -  у  меня  нет  дублера.  Если  я  передумаю,
эксперимент придется надолго отложить. Но  ВВ  волнуется  напрасно:  я  не
передумаю. Не то чтобы мне все было ясно. Скорее наоборот.  Такая  уж  это
каверзная проблема: чем глубже  в  нее  влезаешь,  тем  больше  нерешенных
вопросов. Верный признак, что нужен эксперимент. Что ж,  попытаюсь  -  без
лирики и покороче - изложить "основные факты и мысли".


   Самый основной факт состоит в  том,  что  здесь,  в  клинике  "Сапсан",
ставится опыт по практически неограниченному увеличению  продолжительности
жизни. Первый опыт на человеке. На мне.
   В  сущности,  Витовский,  Панарин  и   их   сотрудники   давно   решили
_биологическую_ проблему бессмертия. Наш эксперимент имеет другую цель. Он
должен прояснить психологические (по мнению Витовского) и социальные  (так
думает Панарин) следствия бессмертия.
   Нелегко объяснить, каким  образом  я,  человек,  далекий  от  биологии,
оказался участником этого эксперимента. Здесь два вопроса: почему  выбрали
меня и почему я согласился.  На  первое  "почему"  могут  ответить  только
Витовский и Панарин. А вот почему я согласился... В самом деле - почему? Я
пытаюсь вспомнить, когда это произошло, и не могу. Не помню. Сначала  было
твердое "нет". Теперь - твердое "да".
   Еще месяц назад я не знал Витовского и Панарина. То есть знал издалека:
с тех пор, как они получили  Нобелевскую  премию  за  работы  по  биохимии
зрения, их знают многие.
   Витовского я видел раза два-три, не больше. В наше время, когда  ученые
стараются  походить  на  боксеров  или  отращивают  декоративные   бороды,
Витовский выделялся совершенно естественной  интеллигентностью.  Вероятно,
таким был бы Чехов, если бы дожил  до  шестидесяти  (Витовскому  пятьдесят
восемь).
   Владимир Владимирович Панарин в ином стиле. Он  старается  походить  на
Витовского, но это  маскировка.  Добродушно  улыбаясь,  он  появляется  на
совещаниях, скромно усаживается где-нибудь  в  сторонке  и  углубляется  в
книгу. Так он сидит часами, изредка поглядывая  на  выступающих,  а  потом
вдруг раздается  его  громовой  голос.  Это  подобно  взрыву,  и  Панарина
довольно удачно называют  ВВ  [сокращенное  обозначение  слов  "взрывчатое
вещество"]. В течение нескольких минут  на  аудиторию  обрушивается  такое
количество  мыслительной  продукции,  которого  хватило  бы   на   десяток
совещаний и  конференций.  Именно  мыслительной  продукции,  а  не  просто
мыслей. Весь фокус в том, что  ВВ  выдает  тщательно  продуманную  систему
новых и почти всегда парадоксальных соображений. В сущности,  это  готовая
научная  работа  -  с  четким  рисунком  движения  мысли,  с   вескими   и
убедительными фактами, с  ехидным  подтекстом  и,  главное,  с  конкретной
программой исследований.
   Месяц назад  я  увидел  ВВ  в  Харькове  на  конференции  по  машинному
переводу. Собственно, с этого все и  началось.  Я  был  удивлен,  когда  в
перерыве Панарин, отмахиваясь от обступивших  журналистов,  направился  ко
мне.
   - Вашего выступления нет в программе, - сказал он. - Давайте поговорим.
   Мы вышли в сад. Панарин отыскал в отдаленной аллее свободную скамейку и
внимательно огляделся. Я заметил, что он волнуется, и спросил:
   - Что-нибудь случилось?
   - Да, - ответил Панарин. - То есть нет.  Просто  вы  теперь  один.  Без
дублера.
   - Без... чего? - переспросил я.
   ВВ со вкусом рассматривал меня. К нему вернулась обычная уверенность.
   Я не сразу понял Панарина, хотя он повторил объяснение по меньшей  мере
трижды. Вероятно, это особенность проблемы бессмертия. Все  очень  просто,
пока речь идет вообще, и все безмерно усложняется,  как  только  начинаешь
"привязывать" эту проблему к  себе.  Разработан,  сказал  Панарин,  способ
неограниченного продления жизни. До сих пор опыты  ставились  на  животных
("Берем престарелого пса  и  за  две  недели  превращаем  его  в  щенка").
Методика надежно проверена, никакого риска нет. Нужно переходить к  опытам
на человеке. Получено разрешение  на  первый  такой  опыт.  Для  начала  -
омоложение  на   десять   лет.   Конечно,   испытатель   (Панарин   сказал
"испытатель", а не "подопытный") должен быть добровольцем. Год назад они -
Витовский и Панарин - наметили восемь человек ("Отобрали молодых ученых. В
том числе - вас"). Но по разным причинам семь кандидатур отпали.
   - Почему? - спросил я.
   Панарин усмехнулся:
   - Законный вопрос.  К  испытателю  предъявляется  комплекс  требований.
Молодость. Здоровье. Отсутствие семьи. Вам тридцать один?
   Я не успел ответить.
   - Ну вот, тридцать один, - продолжал Панарин. -  А  после  опыта  будет
двадцать один. Это могло бы, пожалуй, озадачить вашу жену, если бы таковая
имелась. И детишек, если бы таковые были. Нам  нужны  сироты.  Талантливые
сироты с определенным положением  в  науке.  Со  степенями.  Думаете,  так
просто найти восемь молодых талантливых сирот со степенями?  Мы  нашли.  А
потом выяснилось, что у  троих  сирот  только  видимость  таланта.  Мираж.
Фу-фу! Вот так. Двое других сирот за это время  перестали  быть  сиротами.
Что поделаешь!  Зато  на  остальных  мы  рассчитывали  твердо.  Абсолютные
сироты. Светлые головы. Доктора наук. Но неделю назад один улетел работать
куда-то в Африку. А второй вчера чуть не сломал себе шею на  мотогонках  и
сейчас находится в аккуратной гипсовой упаковке...
   Я все еще не понимал Панарина.  Почему  испытатель  обязательно  должен
быть молодым ученым? Почему, наконец, этим испытателем должен быть я?
   - Допустим, - сказал Панарин, - опыт  состоялся.  Вы  стали  моложе  на
десять лет. И при этом сохранили память, знания и способности. Все, как до
опыта. Вы бы согласились? Отлично бы согласились! А теперь  допустим,  что
вместе  с  десятью  годами  исчезнет  и  то,  что  было   завоевано.   Нет
тридцатилетнего доктора наук. Есть двадцатилетний студент, которому  снова
придется искать свое место в науке. Представляете?.. - Он продолжал: - Ну,
давайте   сначала.   Вот   три   варианта.   Первый:   прямое   увеличение
продолжительности жизни. Практически это означает долгую старость,  потому
что  увеличение  пойдет  главным  образом  за  счет  этого   периода.   Не
растягивать же детство на сотни  лет.  Естественное  долголетие  -  именно
долгая  и  бодрая  старость.  Типичное  не  то!  Второй  вариант:   вечная
молодость. Опять плохо. С годами люди не всегда умнеют. Болван,  например,
чаще  всего  остается  болваном.  Представляете  -  вечно  бодрый  болван,
которому износу нет... Разумеется, не в одних болванах дело. Когда человек
сложился, дальше  идет  главным  образом  количественное  развитие.  Самый
верный способ резко замедлить прогресс - дать всем вечную молодость. Вы же
знаете, какая в науке погоня за молодыми учеными. Молодые - значит  новые.
Им легче разворошить  тщательно  отшлифованные  теории.  Ученому  старшего
поколения трудно уйти от сложившихся теорий:  он  их  сам  складывал,  сам
шлифовал. Гений не в счет. Если хотите, сущность гения в том, что он может
(и не раз!) махнуть рукой на проделанную им работу и начать  с  нуля.  Так
вот: третий вариант бессмертия в том, чтобы стать новым человеком и начать
с самого начала.
   По аллее шли люди, и Панарин замолчал. А я  думал,  как  объяснить  мой
отказ. Мне хотелось, чтобы Панарин правильно меня  понял.  Я  работаю  над
совершенствованием  эвротронов  -  логических  машин,   способных   решать
изобретательские задачи. Пусть эта работа  и  не  столь  значительна,  как
работа Витовского и Панарина, но она нужна. Если я исчезну (даже  мысленно
как-то странно произносить эти слова), распадется целый коллектив.
   - Целый коллектив? - переспросил Панарин,  когда  я  изложил  ему  свои
соображения. - Ну и что? В вашем коллективе сорок человек. Есть  коллектив
побольше - три с половиной миллиарда человек. Человечество.
   Он искоса посмотрел на меня  и  вдруг  произнес  совсем  другим,  очень
спокойным, тоном:
   - Ладно. Не хотите  -  не  надо.  Но  вы,  надеюсь,  можете  поехать  к
Витовскому и повторить ему свой отказ?


   Панарин хитер, он хорошо знает особенность этой проблемы: можно сказать
"нет" и еще сто раз "нет" и все равно не перестанешь думать.
   Десять лет жизни. "То, что  было  завоевано".  Я  хорошо  запомнил  эти
слова. Да, десять лет моей жизни - непрерывная и напряженная битва. Прежде
всего битва за знания. Нельзя продвигаться в новой области, не перемалывая
двойную и тройную норму информации. Потом  битва  за  право  работать  над
своей темой  -  ее  считали  нереальной,  полуеретической.  Мне  говорили:
"Машина, которая будет изобретать? Полноте! В принципе  это,  может  быть,
осуществимо, не будем спорить с киберпоклонниками. Но практически  -  нет,
невозможно. Во всяком случае,  преждевременно".  И  это  были  не  досужие
разговоры. От них зависела возможность получить свой угол в лаборатории. А
потом  -  неудачи.  Бесконечная  вереница  неудач,  постепенно   выявивших
истинную глубину проблемы. Такую глубину, что, может быть, и не решился бы
начать, если бы знал... Я не жалуюсь. Научный процесс  и  состоит  в  том,
чтобы преодолевать косность - свою и чужую. Десять лет настоящей битвы. По
Гете: "Кто болеет за дело, тот должен уметь за него  бороться,  иначе  ему
вообще незачем браться за какое-либо дело". Сейчас мне дороги  даже  былые
неудачи и изнурительные  споры  с  теми,  кто  воспринимал  упоминание  об
эвротронах как личное оскорбление. Десять  лет  незаметно  вместили  и  те
очень долгие годы, в течение которых  -  сверх  всего  -  пришлось  делать
кандидатскую диссертацию. Потом  чере