пытывал   двойственное
чувство. Работа титаническая, ничего не  скажешь.  Но  шесть  с  половиной
тысяч часов отняты у детства.
   За  вход  в  науку  приходится  дорого  платить.  Видимо,  поэтому  так
соблазнительно  проскочить  без  платы.  Норберт  Винер  пишет   в   своей
биографии: "...честолюбивые  люди,  относящиеся  к  обществу  недостаточно
лояльно или, выражаясь более изящно, не склонные терзаться из-за того, что
тратятся чужие деньги, когда-то боялись научной карьеры, как  чумы.  А  со
времен войны  такого  рода  авантюристы,  становившиеся  раньше  биржевыми
маклерами или светочами страхового бизнеса,  буквально  наводнили  науку".
Винер  имеет  в  виду  капиталистическое  общество.  Но  было  бы  наивным
лицемерием утверждать, что у нас мало людей, которые идут в науку,  только
чтобы _устроиться_. Такие люди есть.
   Винер шутя говорит, что неплохо было бы раз в году  сжигать  по  жребию
одного ученого. Тут, конечно, есть риск  сжечь  толкового  человека.  Зато
резко уменьшится приток в науку карьеристов. Мальчишка, когда я  рассказал
об этой идее, просто повизгивал от восторга. Он до сих пор упорно не хочет
считать ее шуткой.
   Будем говорить  серьезно.  Проскользнуть  в  науку  можно  -  это  дело
ловкости. Однако никакая ловкость не поможет бесплатно  сделать  что-то  в
науке. Чтобы получить калорию тепла, нужно затратить 427  килограммометров
работы. Чтобы зажечь свой огонь в науке, нужна определенная работа  -  тут
не изловчишься, не проскользнешь. И это еще только начало - зажечь  огонь.
Нужно всю жизнь поддерживать его, бороться с непогодой, ветрами, бурями.
   Но и Винер по-своему прав: в науке иногда выдвигаются и  без  зажигания
вышеупомянутого огня. Однажды я проделал любопытный мысленный эксперимент.
Я рассуждал так.
   Сам процесс научного творчества доставляет настоящему ученому  огромное
удовольствие.  Научное  исследование  -  вещь  куда  более  вкусная,   чем
пирожное. Разумеется,  каждый  труд  может  приносить  удовлетворение.  Но
научное творчество - не просто удовлетворение, а самое высшее из доступных
человеку духовных наслаждений. Так почему бы не  считать  это  наслаждение
главной  частью  зарплаты?  Во  всяком  случае,   это   не   нарушило   бы
социалистический принцип  оплаты  по  труду.  "Вот  вам,  глубокоуважаемый
товарищ  профессор,  ставка  лаборанта  плюс   золотая   валюта   духовных
ценностей..."
   Это было в субботу, в переполненной электричке. Со всех сторон на  меня
напирали туристы, навьюченные своей колючей амуницией. В  таком  положении
мысленные эксперименты - самое утешительное занятие.
   У меня много знакомых, так или иначе связанных с  наукой.  Я  попытался
представить, что произойдет, если им объявят: "Братцы, платить вам  будем,
как в многотрудные времена славного Галилея".
   В ответ я услышал голос одного из своих друзей.  Услышал  мысленно,  но
весьма натурально (когда в ребра вдавливаются котелки  и  палки,  невольно
настраиваешься на полумистическое общение с голосами  героев  и  мучеников
науки). "Чихать, - мрачно сказал голос. - Прокрутимся".
   Никто из таких ученых не ушел бы, это факт. Но тут я  впервые  заметил,
как много в науке людей, живущих по принципу: мы вам - знания,  вы  нам  -
звания. Вот эти бы ушли! Они бы просто хлопнули дверью, сказав  напоследок
что-нибудь очень правдоподобное о материальном  стимуле.  И  с  их  уходом
наука  многое  бы  проиграла.  Да,  да,  проиграла  бы!   Знания   у   них
действительно есть, и они продают их с пользой для общества  и  для  себя.
Честные купцы.
   Но  я  изрядно  отвлекся,  а  это,  как  сказано  в   "Основах   теории
литературы", вредит художественности.
   Вернемся к динозаврам.
   Дерзкий Мальчишка отнюдь не предлагал искать динозавров. Его идея  была
значительно шире. Он нашел  способ  _получать_  вымерших  животных.  Любых
животных, не только динозавров.
   Есть биогенетический закон: развитие зародыша животных более или  менее
полно повторяет развитие тех форм, из которых исторически сложился  данный
вид. За  очень  короткое  время  (дни,  недели,  месяцы)  зародыш  как  бы
конспективно повторяет путь,  пройденный  его  предками  в  течение  сотен
миллионов лет эволюции. У куриного зародыша,  например,  на  третьи  сутки
появляются жаберные борозды - признак, сохранившийся с тех  пор,  когда  у
рыб, далеких предков птиц, развивались жабры. У зародыша  коровы  жаберные
дуги возникают в возрасте  двадцати  шести  суток  и  вскоре  исчезают.  У
человеческого зародыша хвост и жабры появляются к полутора месяцам.
   Кстати, о хвосте.
   Мальчишка утверждает, что все началось именно  с  хвоста,  точнее  -  с
рисунка хвостатого человека в школьном  учебнике  анатомии  и  физиологии.
Случай иногда нажимает не те кнопки на пульте Природы. Появляется  частица
прошлого. Атавизм. Но почему атавизмами нельзя управлять и вызывать их  по
своему желанию?
   Небольшой хвост мог бы даже украсить человека. В конце концов,  возимся
же мы со своими прическами, хотя волосы - такой же атавизм, как и хвост.
   Идея создания хвостатых людей была изложена тут же на уроке  (точнее  -
вместо ответа по заданному уроку), и  парень  схватил  двойку.  Двойку  он
исправил, а идею забыл. У него было много разных идей.
   Но через месяц, перечитывая "Человека-амфибию" Беляева, он вспомнил  об
этой идее. Ихтиандр создан хирургическим путем: ребенку  пересадили  жабры
молодой акулы. Этим путем предполагает идти и Жак Ив Кусто. По его  мысли,
хирурги должны  снабдить  человека  миниатюрными  искусственными  жабрами.
Мальчишка, выросший у берегов несерьезной речушки Цна,  никогда  не  видел
океана. Он даже не знал, что такое настоящее море. Но однажды он  подумал:
если  на  определенной  стадии  развития  у  человека  на  какое-то  время
появляются жабры, значит, можно сделать, чтобы они не исчезали.
   Здорово, а?
   Так вот, я вам скажу: это чепуха. Сущая чепуха. Потому что к  организму
современного человека нельзя "прилепить" древние жабры. Организм -  единая
конструкция. Изменение части  повлечет  изменение  целого.  Восстановление
жабер - идея столь же дохленькая, как, скажем, проект оснащения  атомохода
веслами.
   Вся сила в том, что мальчишка не остановился  на  этой  идее,  а  пошел
дальше.
   У Жюля Верна в романе "Вокруг света в восемьдесят дней" поезд идет  над
пропастью по мосту, который едва-едва держится. Поезд успевает проскочить.
И сразу же после этого обрушивается мост. Такова хитрая механика открытий.
Многие подходят к пропасти, смотрят на мост и думают: "Эта штука  явно  не
держит. Здесь дороги нет". Но открыватель смело допускает невозможное.  Он
вступает на мост, который не  держит.  Остановиться  нельзя.  Надо  успеть
проскочить - и тогда пусть он рушится, этот мост. Он сыграл свою роль.
   Идея восстановления жабер "не держит". Но додумаем  ее  до  конца.  Раз
нельзя восстанавливать по частям, нужно восстанавливать целиком.
   Вы улавливаете мысль?
   Копаясь в литературе по эмбриологии, мальчишка встретил описание опытов
Петруччи.  Это  была  какая-то  брошюрка,  рассказывающая  о  том,  как  в
"биологической колыбели" вырастили теленка. Вот здесь парень  увидел,  что
его метод применим не только к человеку.
   Оставался один шаг к  самому  широкому  обобщению:  управляя  развитием
зародыша животных,  можно  "воскресить"  его  отдаленных,  давно  вымерших
предков.
   Эта идея и открытие путей ее осуществления принадлежат только  Дерзкому
Мальчишке. Я помогал в конкретном эксперименте, не больше.
   Быть может, самое удивительное - простота средств, потребовавшихся  для
эксперимента. Я не вправе сейчас рассказывать об этих средствах.  Нетрудно
представить,  что  произойдет,  если  каждый  желающий  начнет  выращивать
цератозавров, мегатериев или каких-нибудь титанофонеусов. Это все-таки  не
канарейки.
   Принцип я объяснил, а по поводу  остального  скажу  коротко.  Мальчишка
нашел некий фактор, позволяющий закреплять черты, присущие  тем  или  иным
отдаленным предкам. К моменту нашего знакомства был почти  собран  прибор,
которому  мы,  сидя  в  кафе  "Прага",  придумали  скромное   название   -
_палеофиксатор_.
   Здесь же, в кафе, мы выработали план действий.
   Дерзкий Мальчишка хотел сразу получить диплодока  или  брахиозавра.  На
мой взгляд, не следовало начинать  с  крупных  животных.  Я,  конечно,  не
отрицаю: убедительность эксперимента пропорциональна размерам  полученного
ящера. Но тут есть и свои неудобства.  Взрослый  диплодок  весил  полсотни
тонн и имел в длину около  тридцати  метров.  Попробуйте  выкормить  такое
создание!..
   Для начала удобнее животное небольшое,  но  экзотическое.  Мы  обсудили
всевозможные    варианты    и    остановились    на    птеродактиле.    По
палеонтологическим данным, птеродактиль не больше индюка,  то  есть  имеет
вполне транспортабельные размеры.
   Как  вы,  надо  полагать,  догадываетесь,  для  получения  птеродактиля
необходимо:  а)  иметь  яйцо  и   б)   подвергнуть   это   яйцо   действию
палеофиксатора.
   Вообще говоря, годится далеко не  всякое  яйцо.  У  Дерзкого  Мальчишки
составлена таблица, каких животных из каких яиц получать.
   Сложнее определить, когда и на сколько времени включать  палеофиксатор.
Скажем, голубиные яйца. В течение пятнадцати  -  семнадцати  дней  зародыш
проходит путь, на который эволюция  потратила  миллиард  лет.  Каждый  час
"яичного времени" соответствует двум с половиной  миллионам  "эволюционных
лет". Тут, знаете ли, нужна особая точность!
   По разработанному нами плану  на  окончательный  монтаж  палеофиксатора
отводилось четыре дня. Заниматься этим должен был Мальчишка. Мне надлежало
добиться отпуска, отослать семью и организовать дачу под Москвой.
   С отпуском было не так просто, но, в общем, все уладилось. Еще  труднее
было достать туристические путевки для жены и  сына  на  пароход,  который
собирался полмесяца ползти до Астрахани и полмесяца обратно. Зато вопрос о
даче был утрясен пятиминутным разговором.
   Тут надо рассказать о хозяине дачи, третьем участнике эксперимента.
   Итак, Вениамин Николаевич Упшинский. Фамилия,  хорошо  знакомая  многим
изобретателям. Теперь Вениамин Николаевич на пенсии, по еще не так давно в
коридорах Комитета по делам изобретений и открытий  можно  было  услышать:
"Упшинский отказал... Упшинский уперся... Упшинский не согласен..."
   Технику Вениамин Николаевич знал блестяще. Экспертом  он  был  высокого
класса. Наизусть помнил тысячи  патентных  формул.  Но  отказывать  любил.
Очень любил.
   Я впервые столкнулся с ним лет двадцать назад. В ту пору я был  крупным
нахалом. Мне казалось, что я осчастливил  человечество,  придумав  спички,
которые горят красным пламенем.  Тот,  кто  занимался  фотографией,  сразу
поймет, зачем нужны такие спички.  Фонарь  -  вещь  малоподвижная.  Упадет
что-нибудь на пол, и ищешь в темноте. Обычную  же  спичку  зажечь  нельзя:
засветится пленка или бумага.
   Кабинет Упшинского находился в самом конце темного коридора. Да  и  сам
кабинет был тесноватый и  какой-то  притемненный.  Высокие  книжные  шкафы
стояли не только у  стен,  но  и  посредине  кабинета.  Стол  у  Вениамина
Николаевича был большой,  массивный.  На  таком  столе  приятно  играть  в
пинг-понг. Именно об этом я подумал, впервые переступив порог кабинета.  И
еще я заметил на окнах свернутые в рулоны светомаскировочные шторы.  После
войны их уже можно было снять.
   - Как же, как  же,  знаю,  -  добродушно  сказал  Вениамин  Николаевич,
усаживая меня на скрипучий стул. - Между прочим,  вы  не  изобрели  ничего
такого... э... против курения? Жаль, жаль... Что ж, читал вашу заявку.  Вы
уж не гневайтесь, но я вам откажу...
   Он не только  любил  отказывать,  но  и  умел  делать  это  со  вкусом.
Экспертиза для него была чем-то вроде игры  в  шахматы.  Важен  не  только
выигрыш, удовольствие приносит и сам процесс игры.
   Он курил, благосклонно посматривая на меня сквозь толстые стекла очков.
Глаз его я не видел, потому  что  в  синеватых  стеклах  очков  отражались
книжные шкафы. Подозреваю, что Вениамин Николаевич специально  использовал
этот оптический эффект.
   Кстати, внешне Упшинский с тех пор не  очень  изменился.  Он  и  сейчас
такой же массивный, румяный, добродушный.
   Говорил Вениамин Николаевич негромко, как  бы  приглушенно.  Смысл  его
речей клонился к тому, что практически затруднительно пропитать деревянную
основу спички составом, окрашивающим пламя в красный  цвет.  Спичка  будет
давать то слишком тусклое, то слишком яркое пламя.
   Я не перебивал его. У меня в кармане лежала коробка "красных" спичек, и
я хотел проучить эксперта.
   Он говорил долго и убедительно. А  потом  я  положил  на  стол  коробку
"красных"  спичек.  И  случилось  чудо.  Вениамин   Николаевич   мгновенно
изменился. Исчезли книжные шкафы на стеклах очков. Я  увидел  обыкновенные
живые глаза.  Передо  мной  сидел  человек,  чрезвычайно  заинтересованный
происходящим. Этот человек говорил нормальным голосом и суетился - так ему
хотелось поскорее испытать спички.
   Я несколько опешил от такого превращения и  уже  без  всякого  ехидства
выгрузил  из  карманов  пачку  фотобумаги  и  флаконы  с   проявителем   и
закрепителем.
   - Чрезвычайно любопытно, - сказал Упшинский,  схватив  эти  флаконы.  -
Чрезвычайно! Мы сейчас же и попробуем...
   Он  развил  такую  бурную  деятельность,  что  мне  оставалось   только
смотреть. Налил проявитель и закрепитель  в  крышки,  снятые  с  массивных
чернильниц. Подбежал к окну, рванул веревку. С грохотом спустилась  штора,
выбросив в воздух густое облако пыли. Упшинский пронырнул через это облако
к другому окну. Хлопнула вторая штора, на мгновение наступила  темнота,  и
тут  же  зажегся  красный   огонек.   Вениамин   Николаевич   торжествующе
воскликнул:
   - Горит! Посмотрите - горит!..
   Впрочем, он тут же забыл обо мне  и  занялся  фотобумагой.  Он  возился
минут сорок. Проверил бумагу. Потом стал жечь спички. Сразу по пять  штук.
Подносил их к самой бумаге. Не  знаю,  как  она  не  загорелась.  Он  даже
закурил от "красной" спички.
   Прекратил он эту возню, когда в коробке остались три спички. Ему  очень
хотелось поиграть и с ними, но он был воспитанным человеком. Он со вздохом
вернул мне коробку и поднял шторы.  Потом  мы  наведи  порядок  на  столе.
Упшинский почистил свой костюм.
   - Значит, так, - неторопливо и  важно  сказал  Вениамин  Николаевич.  -
Отказик я вам все-таки напишу. Да вы не смотрите на меня так...
   Я смотрел потому, что в стеклах его очков снова очень  ясно  отражались
книжные шкафы.
   - Наверное, вы уйму времени ухлопали, чтобы  приготовить  одну  коробку
таких спичек, - продолжал он. - А на спичечных фабриках возиться не будут.
Там массовое  производство.  Они  даже  свою  технологию  не  выдерживают.
Извольте полюбоваться.
   Он достал обычные  спички,  чиркнул  спичкой  о  коробок.  Спичка  вяло
зашипела. Вениамин Николаевич  методично  пробовал  спички.  Пятая  спичка
зажглась, разбрасывая зеленые искры.
   - Такое качество, - наставительно произнес Вениамин Николаевич. -  Ваши
спички будут выполнены примерно на таком уровне.  Четыре  не  зажгутся,  а
пятая засветит фотоматериал. До свиданья.
   Сейчас я перечитал эти страницы и вижу, что не совсем  верно  изобразил
Упшинского. Вероятно, он бы рассказал обо мне тоже в несколько ироническом
плане. Вениамин Николаевич, конечно, требовал слишком многого, изобретение
не обязано сразу быть безупречным  и  неуязвимым,  это  так.  Изобретателю
оставалось либо бросить идею, либо довести ее до полнейшего совершенства.
   И все-таки Упшинский отчасти был прав. Но я понял это позже. А тогда  я
решил взять реванш.
   Я появился у Вениамина Николаевича через два месяца и, твердо  глядя  в
отражавшиеся  на  стеклах  очков  книжные  шкафы,  объявил,  что  придумал
"порошок невесомости". Упшинский фыркнул, но я выложил на  стол  спичечную
коробку  с  шестью  сероватыми  таблетками  (это  был  самый  элементарный
аспирин).
   Все строилось на психологическом расчете.  В  _этой_  коробке  Вениамин
Николаевич видел "красные" спички - и  они  работали.  Коробка  давила  на
психику,  заставляла  поверить,  что  "порошок  невесомости"  тоже   будет
работать...
   - Можем испытать хоть сейчас, - нагло сказал я.
   - Сейчас? - неуверенно переспросил Вениамин Николаевич.
   И снова произошло чудо. Как и в прошлый раз. Вениамин Николаевич  ожил,
стал обычным человеком, засуетился, подготавливая эксперимент. Клянусь, он
поверил в мой "порошок невесомости"!
   Мы зажгли электрический свет и опустили шторы (чтобы с  улицы  не  было
видно летающего по комнате  человека).  Потом  я  отправил  Упшинского  за
каким-нибудь романом  (порошок  действует  два  часа,  скучно  висеть  под
потолком, ничего не  делая).  Потом  Вениамин  Николаевич  принес  бутылку
лимонада (таблетки горьковаты).
   - Ну, - сказал Упшинский, вытирая вспотевший лоб, - кажется, все...
   Я внимательно оглядел потолок и потребовал веничек,  чтобы  можно  было
смахнуть пыль. Веничка не оказалось, и Вениамин Николаевич  принес  чистое
полотенце.
   - Ну? - простонал он. По-моему, он просто сгорал от нетерпения.
   Я налил лимонад в стакан, открыл спичечную коробку, достал  таблетку  и
поднес ко рту.
   - С богом, - прошептал Вениамин Николаевич, заглядывая  мне  в  рот.  -
Начинайте же...
   Я посмотрел  на  него  (я  старался  смотреть  задумчиво  и  как  бы  с
сомнением) и сказал:
   - Нет. Пожалуй, не будем начинать...
   - Почему? - Он не скрывал огорчения.
   - А потому, - объяснил я, - что вы все равно не поверите.  Я  буду  два
часа торчать под потолком, там душно и  скучно.  Истрачу  таблетку.  А  вы
опять  откажете.  Таблетки,  дескать,  требуют   особой   тщательности   в
изготовлении. Легко, мол, напутать... Нет. Не будет испытаний. Переключусь
на изобретение какого-нибудь антиникотина. До свидания.
   Я выпил лимонад и ушел.
   Так началась моя дружба с Вениамином Николаевичем Упшинским. С той поры
каждое  свое  изобретение  я  сначала  отдавал  на  растерзание  Вениамину
Николаевичу. Он был придирчив и несправедлив, зато изобретения приобретали
десятикратный запас прочности. А вот как объяснить  привязанность  ко  мне
Упшинского, этого я не знаю.
   Дача Вениамина Николаевича - в Ильинском, под Москвой.
   Заброшенный участок примыкает к лесу. Отличное  место  для  выращивания
птеродактилей.  Безлюдно.  Тихо.  А  для   Вениамина   Николаевича   такие
эксперименты - самое большое удовольствие.
   Великое   переселение   состоялось   в   воскресенье.    Мы    привезли
палеофиксатор, две раскладушки и кое-какое барахло.
   - Изобретатель? - спросил Вениамин  Николаевич,  разглядывая  новенькие
джинсы Дерзкого Мальчишки.
   - Гений, - ответил я. - Пока непризнанный.
   Упшинский одобрительно кивнул.
   - Это хорошо. Кстати, нет ли у него  какого-нибудь  нового  средства...
э... против курения? Жаль, жаль... А что же есть?
   - Математика на пальцах. Любые задачи.
   -  Я  к  вам  всегда  хорошо  относился,  -  грустно  сказал   Вениамин
Николаевич, - а вы всегда шутите.
   Пришлось  тут  же  продемонстрировать  решение  квадратных   уравнений.
Упшинский мгновенно ожил.
   - Потрясающе! - прошептал он, потирая руки. - Но ничего не выйдет.  Вот
увидите, ничего не выйдет...
   Он потащил мальчишку к лестнице, они уселись  на  ступеньках  и  начали
выяснять, выйдет или не выйдет. Когда  я  через  час  позвал  их  ужинать,
Упшинский сердито отмахнулся:
   - Не мешайте работать...
   Я занялся расчисткой дачи.
   Изобретатели  годами  тащили  сюда  всякий   хлам.   Плоды   творческой
деятельности, как говорил Вениамин  Николаевич.  Плодов  было  много.  Они
торчали в комнатах, на лестнице, на веранде, в сарае и, простите,  даже  в
туалете. Если бы они работали, дача затмила бы  любой  павильон  ВДНХ.  Но
работал только лесов