привычная,  такая  надежная...  А  если  и  возникает
еретическая искорка, ее тут же гасят  опасения.  Вдруг  не  выйдет?  Вдруг
будут смеяться коллеги? И вообще: зачем отвлекаться и возиться с какими-то
сомнительными идеями, если существует множество дел, в  отношении  которых
доподлинно известно, что они вполне научны, вполне солидны...
   Как ни странно, в истории техники нет ни одного  случая,  когда  работа
велась бы  в  нормальных  условиях.  Всегда  что-то  мешало,  и  еще  как!
Величественные  старцы  с  прекрасными   волнистыми   бородами   и   гордо
устремленными вдаль взглядами  существовали  только  на  страницах  "Чудес
техники". На деле же были люди, издерганные непониманием окружающих, вечно
спешащие, осаждаемые кредиторами. Пытаясь  создать  новое,  они  неизбежно
вступали в конфликт с научными  истинами  своего  времени.  И  надо  было,
преодолевая  неудачи,  ежедневно,  ежечасно  доказывать  себе:  нет,   все
ошибаются, а ты прав, ты должен быть прав... Тут  не  до  гордых  взглядов
вдаль. Взгляды появились позже - усилиями фотографов и ретушеров.
   Итак, опыт.
   Возьмем ученого, который не подозревает об опыте. Дадим  неограниченные
средства. Потратит он, кстати, не так уж много.  Важен  моральный  фактор:
пожалуйста, можешь тратить сколько угодно. Далее. Обеспечим  условия,  при
которых не придется бояться неудач  и  насмешек.  Словом,  последовательно
снимем все барьеры - психологические, организационные, материальные. Пусть
человек выложит все, на что способен!
   Я говорю об идее  эксперимента,  о  принципе.  На  практике  это  много
сложнее: надо правильно выбрать человека и проблему. Точнее -  человека  с
проблемой. В этом вся суть: надо найти  человека,  разрабатывающего  идею,
которая сегодня считается нереальной, неосуществимой. Кто  знает,  сколько
пройдет времени, пока он получит возможность что-то  сделать.  А  мы  -  в
порядке эксперимента - дадим ему эту возможность, опережая время. Дадим  и
посмотрим: а вдруг выгодно  верить  в  осуществимость  того,  что  сегодня
считается неосуществимым?
   В конце концов я добился разрешения провести опыт,  но  мне  ничего  не
пришлось выбирать.
   - Спокойно, не елозьте, - сказал шеф,  -  музыку  заказывает  тот,  кто
платит.
   И мне выдали три архитрудные проблемы.


   Дебют был разыгран хитро.
   Я получил кабинет на "Мосфильме" и с утра до вечера  ходил  по  студии,
прислушиваясь к разговорам, осваивая киноманеры и  вообще  входя  в  роль.
Через неделю я вполне мог сойти за режиссера.
   Это была хорошая неделя. Счастливое время перед  началом  эксперимента,
когда кажется, что все впереди и  можно  выбрать  любую  из  дорог.  Я  до
поздней ночи засиживался над своей  картотекой.  Шесть  тысяч  карточек  с
краевой перфорацией, шесть тысяч "подающих надежды" -  тут  было  над  чем
подумать. Я завел картотеку  давно,  еще  в  школьные  годы,  и  постоянно
пополнял новыми именами ученых, инженеров, изобретателей. (Надежды  далеко
не всегда оправдывались, но меня  интересовали  и  такие  случаи:  история
болезни может сказать о многом. Впрочем, мои больные  отличались  завидным
здоровьем,  жили,  работали,  остепенялись,  продвигались   по   служебной
лестнице и, конечно, не знали, что кто-то перестал  считать  их  подающими
надежды и пробил на карточках несколько лишних отверстий.)
   Для первой задачи в картотеке были только две подходящие кандидатуры  -
отец  и  сын  Осоргины,  потомственные   кораблестроители   (в   карточках
значилось: "Осоргин Девятый" и "Осоргин Десятый").
   Я обратил на них внимание, обнаружив в "Судостроении" заметку о шаровых
кораблях.  Вслед  за  заметкой  появилась  разносная  статья,  подписанная
членкором и двумя докторами. Потом идею  шаровых  кораблей  ругали  еще  в
четырех номерах  журнала,  и  я  без  колебаний  занес  Осоргиных  в  свою
карточку. Если идею  ругают  слишком  долго  и  обстоятельно,  это  верный
признак, что к ней стоит присмотреться.
   За  пять  лет  Осоргины  трижды  возмущали  академическое   спокойствие
солидных журналов. Начинал обычно  Осоргин-старший,  выдававший  очередную
сногсшибательную идею. Скажем, так, мол, и так, рыба - не дура, и если  ее
тело покрыто муцыновой "смазкой", то в этом есть смысл: "смазка" уменьшает
трение о воду. Неплохо бы, говорил  Осоргин-старший,  построить  по  этому
принципу скользкий корабль. Моментально  находились  оппоненты:  уж  очень
беззащитно выглядела идея  -  ни  расчетов,  ни  доказательств.  Оппоненты
вдребезги разбивали идею. Они растирали ее в  порошок,  в  пыль.  И  тогда
появлялась заметка младшего Осоргина под скромным  названием  "Еще  раз  к
вопросу    о...".    Безукоризненное     математическое     доказательство
принципиальной  осуществимости  идеи,  четкий  анализ  ошибок  оппонентов,
фотоснимки моделей скользких кораблей...
   Я пригласил Осоргиных на "Мосфильм", и они застали  меня  на  съемочной
площадке обсуждающим что-то с оператором.  (Он  доказывал,  что  "Торпедо"
возьмет кубок. Утопия!) Все получилось как нельзя лучше: мы прошли ко  мне
в кабинет, и у Осоргиных не возникло и тени сомнения, что с  ними  говорит
режиссер, натуральный деятель звукового художественного кино.
   В коридорах на Осоргина-старшего оглядывалась даже ко  всему  привычная
студийная публика. Уж очень импозантно он  выглядел.  В  шикарной  кожаной
куртке,    монументальный,    с     прекрасной,     расчесанной     надвое
адмиралмакаровской  бородой,  он  казался  сошедшим  со   страниц   "Чудес
техники". На Осоргине-младшем были так называемые  джинсы,  продающиеся  в
ГУМе под тихим псевдонимом рабочих брюк, и модерный  красно-белый  свитер.
Все  это  хорошо  гармонировало  с  небритой,  но   высокоинтеллектуальной
физиономией десятого представителя династии.
   Мы готовимся, сказал я, снимать картину о далеком будущем. ("Понимаете,
такая величественная эпопея в двух сериях...") И  вот  один  из  важнейших
эпизодов, так уж это задумано по сценарию, должен разыгрываться  на  борту
корабля, пересекающего Атлантику. Использовать комбинированные  съемки  не
хочется, это совсем не тот эффект. Тут  я  вскользь  и,  похоже,  к  месту
упомянул  об  Антониони,  французской  "новой  волне"  и  некоторых   моих
разногласиях с Михаилом Роммом.
   - Словом, - продолжал я, - нужен принципиально новый корабль.  Двадцать
второй век, вы же понимаете, должно быть нечто совершенно  неожиданное.  Я
слышал о шаровых кораблях, великолепная идея, на экране это  выглядело  бы
впечатляюще. Я прямо-таки вижу эти кадры: в бухту вкатывается  сферический
корабль,  эдакий  гигантский  полупрозрачный  шар.  К  сожалению,  шаровые
корабли не так уж быстроходны, не правда ли? А нам нужна большая скорость,
поскольку натурные съемки являются...
   - Что значит - большая? - перебил Осоргин-младший.
   -  Зачем  же   так   сразу,   Володенька,   -   успокаивающе   произнес
Осоргин-старший.
   Я   объяснил   (не   слишком   подчеркивая),   что   скорость    должна
соответствовать двадцать второму веку. Километров шестьсот в час. Семьсот.
Можно и больше.
   - Вот видишь, Володенька, - быстро сказал Осоргин-старший, - видишь, не
так уж  и  много.  Всего  триста  восемьдесят  узлов,  даже  чуть  меньше.
Простите, на какой дистанции?
   - Вот именно, - подхватил я. - Эпизод рассчитан  на  пятнадцать  минут.
Ну, подготовка и всякие там неувязки... Скажем, час. А еще  лучше  два-три
часа, чтобы сразу отснять в дубли. Теперь вы видите, что  нам  не  годятся
все эти рекордные машины с ракетными двигателями.  Вообще  корабль  должен
быть легкий, изящный. Настоящий корабль будущего. А уж  мы  это  обыграем,
будьте спокойны, техника панорамной съемки позволяет...
   Тут я стал объяснять особенности новейшей киноаппаратуры.
   В этот момент можно было говорить с ними о чем угодно. Я  наперед  знал
все извилины и повороты разговора: десятки раз за эти годы  я  представлял
себе, как это будет. Сначала - обыкновенное любопытство,  не  больше.  Ну,
кино, все-таки интересно. Но вот  загорается  маленькая  искорка:  а  если
воспользоваться этой возможностью? Так. Затем должны возникнуть  опасения.
Может  быть,  только  показалось,  что  есть  возможность?  Искра  вот-вот
погаснет... И вдруг ярчайшая вспышка: да, да, да,  есть  шанс  осуществить
любые идеи! Вихрь мыслей - невысказанных, еще только  зарождающихся.  Так,
все правильно. Теперь должен последовать вопрос о сроках и средствах. Ну!
   - Как это будет выглядеть практически? - спрашивает Осоргин-младший.
   -  Ты,   Володенька,   опять   так   сразу,   -   укоризненно   говорит
Осоргин-старший.
   Хитер старик! Выговорил своему Володеньке и  сразу  замолчал,  вынуждая
меня ответить.
   Что ж, перейдем к делу.  Нам  не  нужен  большой  корабль.  Для  съемок
достаточна платформа длиной в двенадцать метров и шириной  метров  в  пять
или шесть. Времени  хватит,  съемки  начнутся  через  год,  не  раньше.  В
средствах мы не стеснены. Миллион, три миллиона, пять. Картину в первый же
год посмотрят минимум сто миллионов зрителей, все легко окупится,  простая
арифметика...
   Осоргин-старший машинально теребит бороду. Осоргин-младший  внимательно
разглядывает лампу на моем столе.
   Ну, решайтесь же!
   - А если не удастся? - спрашивает Осоргин-младший.
   Отлично, это критический вопрос. Теперь надо умненько  ответить.  Снять
опасения, пусть не будет страха перед неудачей. И в  то  же  время  нельзя
расхолаживать, надо заставить их всеми силами добиваться цели.
   Я объясняю,  что  кино  имеет  свои  особенности:  неудачи  учитываются
заранее. Мы снимаем каждый эпизод по меньшей мере трижды  -  даже  если  в
первый раз  артисты  сыграли  великолепно  ("Запас  прочности,  ничего  не
поделаешь"). В  сценарии  предусмотрены  три  технические  новинки  ("Тоже
своего рода запас прочности... Нет, нет, морская только одна, остальные...
как бы это сказать... другого профиля"). Мы рассчитываем так: удастся хотя
бы одна новинка - уже хорошо. Публика увидит итог, никто не упрекнет нас в
том, что мы пробовали разные возможности. Рекламировать и обещать  заранее
ничего не будем, неудачные дубли - наше внутреннее дело.
   Осоргины переглядываются ("Уж мы-то не  будем  неудачным  дублем!").  Я
рассказываю о  съемках  "Человека-амфибии".  Тогда  потребовались  цветные
подводные факелы, поиски подходящего состава велись целый год. Зато  какие
прекрасные кадры получились в фильме!
   -  Пожалуй,  мы  попробуем,   -   спокойно,   даже   небрежно   говорит
Осоргин-младший.
   Слишком спокойно,  милый  Володенька,  слишком  небрежно!  Теперь  тебя
лихорадит: только бы этот киношник не передумал...
   - Попробуем, почему бы и не попробовать, - соглашается Осоргин-старший,
оставив наконец в покое свою бороду.
   - У вас есть какая-нибудь идея? - спрашиваю я.
   - У нас есть головы, - поспешно отвечает Осоргин-младший.


   От имени киностудии я послал три десятка запросов кораблестроителям - в
институты и конструкторские бюро: не согласитесь  ли  взяться  за  решение
нижеследующей задачи...  Восемь  ответов  содержали  корректное  "нет".  В
остальных, кроме "нет", были  еще  и  эмоции.  В  наиболее  темпераментной
бумаге  прямо  спрашивалось:  "А  вечный  двигатель  вам  по  сценарию  не
нужен?.."
   Задача была каверзная. По общепринятым представлениям, даже  нерешимая.
Корабль субзвуковых  скоростей  -  об  этом  и  не  мечтали.  Конструкторы
старались либо поднять судно над водой, либо опустить под воду и заставить
двигаться в  каверне,  газовом  "пузыре".  Все  это  годилось  только  для
небольших кораблей. Впрочем, скорости все равно были невелики,  -  скажем,
сто километров в час. Рожденный плавать летать не может.
   Я не кораблестроитель, моих знаний тут явно не хватало.  И  лишь  чутье
науковеда подсказывало: если  путь  "вверх"  и  путь  "вниз"  исключаются,
значит, надо оставаться на воде. Рожденный плавать должен плавать!
   Осоргины не звонили  и  не  появлялись.  Вопреки  моим  предположениям,
возникли осложнения и со  второй  задачей.  Три  попытки  найти  человека,
который взялся бы  за  решение,  ни  к  чему  не  привели.  Мне  говорили:
безнадежно, нет смысла  браться.  Тогда  я  пригласил  Михаила  Семеновича
Каплинского.
   Впервые я увидел Каплинского еще в университете, когда учился на втором
курсе.   Однажды   появилось   объявление,   с   эпическим    спокойствием
уведомлявшее, что на кафедре биохимии будет  обсуждаться  антиобщественное
поведение аспиранта Каплинского М.С.,  поставившего  опыт  на  себе.  Ниже
кто-то приписал карандашом: "Браво, аспирант!" И еще ниже: "Сбережем белых
мышей родному факультету!"
   Обсуждение было многолюдное и бурное, потому что все сразу воспарили  в
теоретические выси и стали наперебой выяснять философские, исторические  и
психологические корни экспериментирования над собой. Каплинский добродушно
поглядывал на выступающих и улыбался. Меня поразила эта улыбка,  я  понял,
что Каплинский все время думает о чем-то своем и ничто происходящее вокруг
не останавливает идущие своим чередом мысли.
   Впоследствии я еще несколько  раз  встречал  Каплинского:  в  коридорах
университета, в столовой, на  улице.  Он  с  кем-то  говорил,  что-то  ел,
куда-то шел,  но  за  этим  внешним,  видимым  угадывалась  непрерывная  и
напряженнейшая работа мысли.
   Года через три Каплинский снова поставил  эксперимент  над  собой.  Без
долгих дискуссий ему предложили уйти из института биохимии. Он вернулся  в
университет, и вскоре я услышал,  что  там  состоялось  новое  обсуждение:
Каплинский упорно продолжал свои антиобщественные опыты. Впрочем, в  нашем
добром  старом  университете  обсуждение,   как   всегда,   имело   сугубо
теоретический характер.
   Я  не  был  знаком  с  Каплинским,   хотя   иногда   встречал   его   в
филателистическом клубе. Насколько можно было судить со стороны, опыты  не
вредили Каплинскому. Выглядел он превосходно. Вообще за  эти  годы  Михаил
Семенович почти не изменился: такой кругленький, лысеющий, не  совсем  уже
молодой  мальчик,  благовоспитанно  поглядывающий  сквозь  толстые  стекла
очков.  Он  собирал  польские  марки,  но  и  в  клубе,  среди   суетливых
коллекционеров, не переставал думать о своем.
   Однажды  я  увидел  на  макушке   Каплинского   металлические   полоски
вживленных  электродов.  Между  прочим,  на  коллекционеров  электроды  не
произвели никакого впечатления: в клубе интересовались только  филателией.
Но я отметил в картотеке, что Каплинский подает особые надежды.
   Итак, я пригласил Каплинского на студию  и  произнес  свой  уже  хорошо
заученный монолог. Запланирована  величественная  эпопея  в  двух  сериях.
Далекое будущее, двадцать второй век. Один из  важнейших  эпизодов  должен
показать полет на индивидуальных крыльях.  Так  уж  задумано  по  сценарию
("Понимаете, небольшие крылья, которыми  люди  будут  пользоваться  вместо
велосипедов...").
   - Очень интересно, - сказал Каплинский, приветливо улыбаясь.  -  Вместо
велосипедов. Пожалуйста, продолжайте.
   Он, как всегда, был занят своими мыслями, и я подумал, что будет  худо,
если задача не попадет в круг его интересов.
   - Так  вот,  -  продолжал  я,  -  комбинированные  съемки  не  годятся;
современный зритель  сразу  заметит  подделку.  Нужен  настоящий  махолет,
способный продержаться в воздухе хотя бы одну-две минуты.
   - В воздухе, - задумчиво повторил Каплинский.  -  Ага.  Ну  конечно,  в
воздухе. Почему бы и нет? Вот что: вам  надо  обратиться  к  специалистам.
Есть же люди, которые... Ну, которые знают эти махолеты.
   - Гениальный совет! Специалисты ничего  не  могут  сделать.  Такова  уж
конструкция человеческого организма: не хватает сил, чтобы поддерживать  в
полете вес тела и крыльев. Пусть крылья будут как угодно совершенны, пусть
они даже будут невесомы: человек слишком тяжел, он не сможет поднять себя.
Есть только один выход: надо увеличить - хотя бы на короткое время -  силу
человека, развиваемую им мощность.  Если  бы  человек  был  раз  в  десять
сильнее, он легко полетел бы и на тех крыльях, которые уже построены.
   - Забавная мысль, - одобрил Каплинский. - А почему бы и нет? -  Тут  он
перестал улыбаться и внимательно посмотрел на меня. - А ведь вы бываете  в
филклубе, - сказал он. - Я не сразу узнал, вы что-то похудели...
   Мы немного поговорили о марках. Потом я  осторожно  вернул  разговор  в
старое русло. Если он, Каплинский, нам не поможет,  придется  перекраивать
сценарий, и это будет очень прискорбно.
   Каплинский встал, прошелся по комнате, остановился у окна. Я понял, что
дело идет на лад, и начал говорить о Феллини, кризисе неореализма и теории
спонтанного самоанализа. Он ходил из угла в  угол,  слушал  эту  болтовню,
что-то отвечал - и напряженно думал.
   - Забавная мысль, - сказал он неожиданно (мы говорили о  новой  картине
Бергмана). - В самом деле, почему  бы  не  сделать  человека  сильнее,  а?
Странно, что я раньше не подумал об  этом.  Очень  странно.  Вам  ведь  не
нужно, чтобы человек поднимался слишком высоко? Метров  двести  хватит?  И
вот что еще... Нужно достать эту штуку. Ну, которая с крыльями... Махолет.
   Я заверил его, что будет десять махолетов. На выбор. Вообще наша  фирма
не скупится. Любые затраты, пожалуйста! Миллион, два миллиона, пять...
   - Зачем же, - сказал он. - Денег не нужно. Оборудование  у  меня  есть.
Так что я уж на общественных началах.


   Конечно, я знал, что Каплинский будет экспериментировать на себе, но не
придавал этому особого значения. В конце концов, тут тоже важны навыки.  С
человеком, который всю жизнь благополучно ставит  на  себе  опыты,  ничего
страшного уже не случится. Да  и  времени  не  было  опекать  Каплинского:
существовала еще и третья задача. Как оказалось, самая каверзная.
   Осоргины свою задачу решат; в  этом  я  не  сомневался.  С  Каплинским,
конечно, дело обстояло сложнее; во всяком случае, я считал,  что  шансы  -
пятьдесят на пятьдесят. Но третья задача была попросту безнадежной.  Я  не
могу сейчас говорить об этой задаче. Не могу даже назвать имени  человека,
который взялся за ее решение. Скажу лишь, что хлопот и огорчений хватало с
избытком.
   Хлопот  вообще  было  предостаточно,  потому   что   однажды   появился
Осоргин-младший и заявил, что идея есть и теперь надо "навалиться".
   Я  едва  успевал  выполнять  поручения  Осоргиных,  взявших  прямо-таки
бешеный темп. Сначала им понадобилось произвести расчеты, которые были под
силу только первоклассному вычислительному центру. Шефу пришлось стучаться
в высшие сферы, договариваться. Потом посыпались заказы  на  оборудование.
Осоргин-младший приходил чуть ли не  ежедневно,  мельком  говорил:  "А  вы
что-то похудели" - и выкладывал на стол длиннейшие списки. Надо  заказать,
надо купить...
   Получив очередной  список,  в  котором  значились  планер  двухместный,
акваланги, девять тонн аммонала, дакроновый парус для яхты класса "Летучий
голландец" и еще масса  всякой  всячины,  я  спросил  Осоргина,  куда  это
доставить.
   - Давайте выбирать место, - сказал он. - Где вы думаете снимать фильм?
   Снимать фильм. Ну-ну. Я ответил неопределенно: где-нибудь на юге,  пока
это не решено. Осоргин удивленно посмотрел на меня.
   - А когда вы  собираетесь  решать?  Три  часа  при  скорости  в  триста
восемьдесят узлов... Ведь вы говорили о трех часах, не так ли? Ну, вот это
больше двух тысяч  километров.  Впрочем,  ваше  дело.  Для  испытаний  нам
достаточно и трехсот километров. Важно, чтобы трасса была свободной. И еще
- подходящий рельеф берега у старта и желательно у  финиша.  Словом,  надо
лететь на юг, искать место. На Черном море толчея, поищем на  Каспии.  Что
вы об этом думаете?
   Я думал совсем не об этом. В этот момент я  впервые  со  всей  ясностью
увидел: а ведь получается, в самом деле получается! Ах,  если  бы  не  эта
третья задача...
   Мы вылетели в Махачкалу, оттуд