а не иначе. Почему он остался на этой площадке?
   Едва ли нужно доказывать, что, поступая так, Зорох шел против  здравого
смысла. Не было никакой необходимости подвергать судьбу экспедиции  такому
риску: планер мог перелететь на другое место, мог, наконец,  вернуться  на
"Дау". Оставаясь у вершины  пика,  Зорох  ничего  не  выиграл.  Он  словно
нарочно шел навстречу безмерной опасности. Зачем?
   По снимкам видно, что это такое - каменная буря.
   Минут за десять до начала бури в горах возникли фиолетовые  огни.  Кора
планеты, еще  сопротивлявшаяся  приливным  сдвигам,  наэлектризовалась,  и
острые вершины скал  осветились  холодным  сине-фиолетовым  пламенем.  Оно
быстро разгоралось, это пламя: тени отступали, проваливались  вниз.  Стали
видны даже очень далекие пики. И когда сине-фиолетовое  свечение  достигло
предельного накала, прилив сдвинул горы. На снимке,  уловившем  этот  миг,
горы  кажутся   мохнатыми,   смазанными:   звездное   небо   и   мохнатые,
ощетинившиеся вершины.
   Каменный  океан  содрогнулся,  пришел  в   движение.   Скалы   утратили
жесткость: каменная твердь вопреки своей природе стала подвижной.
   Можно переплыть штормовой океан,  можно  преодолеть  выжженную  солнцем
пустыню, можно пройти везде - кроме этих беснующихся каменных волн...
   Рушились  исполинские  пики,   словно   их   кто-то   подрубал   снизу.
Сталкивались, дробились скалы, и плотная черная  пыль  быстро  поднималась
вверх, к площадке, на которой каким-то чудом держался планер.
   Из-под сорванных каменной бурей гор хлынули огненные потоки лавы. Узкие
лучи прожекторов затерялись в хаосе  огня  и  дыма.  Потом  глухой  стеной
надвинулась каменная  пыль,  и  телекамера,  передав  на  "Дау"  последний
снимок, выключилась.
   Буря продолжалась больше  часа.  Когда  все  кончилось  и  пыль  начала
оседать,  автоматы  снова  приступили  к  съемке.   Зорох   установил   на
осветительных ракетах мощные квантовые генераторы,  но  снимки  получились
плохие.
   Как и прежде, кругом горы, похожие на застывшие волны. Однако  это  уже
другие волны: каменный ураган стер с поверхности  Химеры  горную  систему,
равную Гималаям,  и  поднял  новые  цепи  дымящихся  гор.  Уцелели  только
несколько могучих пиков.  Их  вершины  одиноко  возвышались  над  пылевыми
облаками.



   3

   Что же все-таки заставило  Зороха  остаться  на  маленькой  площадке  у
вершины пика? Я безуспешно пытался ответить на этот вопрос, пока не понял:
сначала надо разобраться в другом и хоть как-то объяснить,  почему  машина
выбрала Зороха командиром "Дау".
   От этих машин давно отказались, мне даже не удалось найти подробное  их
описание. Я не могу доказать достоверность своей  идеи.  Пусть  это  будет
простое предположение, не больше.
   Так вот,  главная,  на  мой  взгляд,  особенность  программы  полета  -
упоминание  о  вероятной  встрече  с  чужой  жизнью,  достигшей   высокого
развития. Необычная орбита Химеры еще до полета заставила как-то учитывать
эту возможность. А главная особенность выбора в том, что Зорох  был  самым
молодым из кандидатов. Я уверен, что машина, будь у нее такая возможность,
выбрала бы еще более молодого астронавта.
   Машина считала, что представлять  человечество  при  первой  встрече  с
чужой и более развитой цивилизацией должен человек очень молодой.  В  этом
есть своя логика. Разрыв в  уровне  цивилизаций  мог  оказаться  настолько
значительным, что переставало играть роль, чуть  больше  или  чуть  меньше
знаний и опыта будет у астронавта.
   Но, повторяю, я не берусь обосновывать выбор  машины.  Для  меня  важно
другое. Если молодость - главное (в данном  случае)  качество  Зороха,  то
многое становится понятным.
   Два первых планера погибли. Будь на месте  Зороха  опытный  космический
ас, он удвоил бы осторожность. У Зороха удвоилась смелость - он был молод.
   Такой смелости нет оправдания,  в  ней  нет  смысла,  если...  если  не
допустить, что со стороны смотрел некто, впервые  видящий  человека.  Этот
"некто" не боялся каменной бури. Зорох тоже  не  захотел  отступать  перед
бурей. Мальчишество! Но Зорох, в сущности, и был мальчишкой.
   В ту короткую ночь на чужой планете Зороху было тяжело. Астронавтика не
знает подобных случаев: штурму планет обычно предшествует  систематическая
групповая разведка. Зорох  был  один.  Три  года,  которые  он  провел  на
корабле, - тоже одиночество,  но  совсем  иное.  Корабль  тесен  и  обжит;
кажется, что за его пределами  есть  только  пустота.  Россыпь  бесконечно
отдаленных звездных огней - это  воспринимается  умом,  а  не  сердцем.  В
кабине корабля свои  масштабы:  большой  человек  в  окружении  сильных  и
послушных машин, а где-то  там,  в  глубине  обзорных  экранов,  маленькие
миры... Еще за час до спуска на Химеру Зорох мог одним  взглядом  охватить
всю планету. Когда же он,  опустившись  на  горную  площадку,  открыл  люк
планера, все изменилось. Мир приобрел иные масштабы, и  в  этих  масштабах
человек стал лишь крохотной частицей, затерянной среди исполинских гор.  А
потом, утверждая новые масштабы мира, началась каменная буря.
   Машину, выбравшую Зороха, построили люди.  Понятно,  что  такая  машина
могла поставить знак равенства между молодостью и смелостью.  Мне  хочется
подчеркнуть другое: машина, видимо, вкладывала в понятие "смелость"  нечто
большее, чем преодоление страха перед опасностью. Когда рушатся горы - это
страшно, однако во сто крат страшнее, когда рушатся привычные,  казавшиеся
незыблемыми представления.
   Машина (теперь я твердо в этом уверен) считала, что при встрече с чужой
разумной жизнью такое потрясение неизбежно.  Поэтому  она  выбрала  самого
молодого астронавта. Она рассчитывала на смелость иного, высшего  порядка,
а Зорох начал просто с нерасчетливо смелого жеста...
   Я не хочу никого убеждать: это мое рабочее предположение, и только. Но,
откровенно говоря, я рад, что Встреча (я  привык  обозначать  это  событие
одним словом)  началась  так.  Лучше,  чтобы  тот,  кто  впервые  встретит
человека, увидел его смелость, а не его осторожность.



   4

   Расшифровывая сообщение Зороха, я много думал о Встрече. Вся  стратегия
расшифровки основывалась на  том,  чтобы  сначала  понять,  как  произошла
Встреча.
   Я не пользовался, как обычно, информацией,  отбираемой  машинами.  Все,
что когда-либо писали о предполагаемой Встрече, я прочел сам.  Фантастика,
гипотезы, отчеты о дискуссиях, исследования астробиологов - я  читал  все,
хотя на это ушло много времени. Не помню уже, когда в нагромождении фактов
и контрфактов, догадок и контрдогадок появилось что-то похожее на систему.
   Сейчас   я   могу   сформулировать   свою   мысль   достаточно   четко:
_предположение о Встрече тем ближе к  истине,  чем  дальше  мы  уходим  от
геоцентрических позиций_.
   Когда-то Земля представлялась центром  Вселенной,  и  человек  считался
единственным разумным существом - не было даже самой проблемы  Встречи.  С
развитием науки люди поняли, каково в действительности  место,  занимаемое
Землей в безграничной Вселенной. Но такова уж инерция мышления  -  мы  все
еще думаем, что к нам должны прилететь,  нас  должны  искать,  нам  должны
посылать сигналы...
   Мы знаем, что Земля - не центр мира. И все-таки мы хотим оставить  себе
(здесь-то проявляется инерция мышления) если и не главную, то равную роль.
На этом построены все гипотезы. В идеале нам видится Великое Кольцо миров,
соединенных радио- или оптической связью. В расчете на  это  мы  планируем
исследования - от первого радиопоиска по  проекту  ОЗМА  до  строительства
Большого Солнечного Излучателя на Меркурии.
   Почему же нам не  удалось  поймать  сигналы  чужих  цивилизаций?  Самый
естественный ответ: их нет, этих сигналов. Цивилизации  есть,  возможность
посылать сигналы тоже есть, но они _заняты другими делами_.
   Эту  предельно  простую   мысль   заглушают   остатки   геоцентристских
представлений: как так, ведь мы ищем, мы прикладываем к этому все  усилия,
значит, и нас должны искать...
   Тусклое красноватое солнце  поднималось  над  горизонтом,  когда  Зорох
опустил планер на невысоком холме у самой границы Крута.
   Граница отчетливо просматривается на восстановленных снимках. Вдоль нее
стелется бурый дым: какая-то сила не пускает его в  пределы  Круга.  Зорох
сделал два удивительных снимка: узкий лавовый поток  доходит  до  границы,
резко сворачивает и течет вспять - снизу вверх.
   Круг  имел  непроницаемые  границы,  и  все-таки  Зорох  нисколько   не
сомневался, что его пропустят: на  планере  смонтировано  колесное  шасси,
рассчитанное на движение по гладкой поверхности Круга.  Казалось  бы,  что
стоит  сначала  проверить:  пойти  и  самому  перешагнуть  через  границу.
Столкновение  планера  с  незримым  ограждением  Круга  могло  привести  к
катастрофе. Но Зорох забрался в планер, и машина медленно пошла к Кругу.
   Телепередатчик  Зорох  оставил  у  границы.  Сделал  он   это   не   из
предосторожности, а только для того, чтобы со стороны зафиксировать  въезд
в пределы Круга. Снимки сильно испорчены, но  все-таки  можно  разглядеть,
как тяжелый планер, раскачиваясь, катится с холма вниз.
   Планер беспрепятственно,  даже  с  некоторой  торжественностью  пересек
границу. Потом Зорох остановил машину и вернулся за  телепередатчиком.  Он
укрепил камеру передатчика на планере, под крылом,  и  она  начала  делать
снимки с интервалами в пять секунд.
   Круг мог оказаться каким-то естественным  образованием.  Вначале  я  не
исключал такой возможности. Но, изучая первые снимки, сделанные в пределах
Круга, я понял, что Круг - это сложная  машина,  созданная  высокоразвитой
цивилизацией.
   Впрочем, Зорох ни разу не  говорит  "машина".  Он  называет  это  "Порт
Каменных Бурь". И тут же поясняет, что Порт  похож  на  стеклянное  плато.
Бегло, очень бегло  рассказывает  об  этом  Зорох!..  А  на  снимках  Порт
Каменных Бурь кажется металлическим. Один  снимок  удалось  реставрировать
почти полностью: до горизонта простирается  идеально  ровная  поверхность,
матово  отсвечивающая  в  косых  лучах  красного  солнца.  Зорох,  однако,
говорит, что поверхность Порта  прозрачна.  Там,  в  зеленоватой  глубине,
что-то непрерывно перемещалось, всплывали и  таяли  призрачные,  мерцающие
тени...
   Почти пятьдесят часов (на Химере это четверо суток) планер оставался  у
границы Порта. Здесь не было "химеротрясений", и  Зорох,  вероятно,  думал
только о Встрече. На то, что происходило за пределами Порта, он не обращал
внимания. Он не убрал планер, когда с гор устремилась, сметая все-на своем
пути, лавина камня и пепла. Лавина  докатилась  до  самой  границы.  Почти
отвесно взметнулся двухсотметровый  кипящий  вал  -  и  мгновенно  застыл,
остановленный невидимым ограждением.
   Прождав пятьдесят часов, Зорох отправился в глубь Порта. Машина, быстро
набирая скорость, бежала по зеркально гладкой поверхности.
   Зорох искал "братьев по разуму".
   Примечательная деталь: автомат, управляющий телекамерой, раньше  Зороха
понял, что суматошная гонка ничего не даст. Камера  была  установлена  под
крылом планера и сначала включалась каждые три минуты. Автомат  постепенно
увеличивал промежутки между снимками, а затем вообще прекратил съемку.



   5

   Сообщение с "Дау", эти  семьсот  сорок  метров  засвеченной  пленки,  я
получил после того, как  был  проделан  комплекс  обычных  реставрационных
процессов. Уже  тогда  можно  было  -  хотя  и  в  самых  общих  чертах  -
разобраться в некоторых снимках.  Хуже  обстояло  дело  с  восстановлением
звука - наиболее  ценной  части  сообщения  (большинство  снимков  сделано
автоматом, а  звукозапись  -  это  сказанное  самим  Зорохом).  Мы  быстро
исчерпали немногие имеющиеся у нас дополнительные средства реставрации.
   Мне оставалось вновь и вновь слушать запись. Работа  в  высшей  степени
однообразная: раз за разом  прокручивается  лента  -  гул,  треск,  свист.
Варьируешь   скорость,   громкость,    корректируешь    тон,    подбираешь
звукофильтры, и вот сквозь плотную завесу  шума  прорывается  слово.  Одно
слово, которое чаще всего ничего не дает...
   И все-таки нужно расшифровывать наугад десятки,  сотни  слов.  В  конце
концов находишь ключевые слова и догадываешься, что записано  до  них  или
после них. Возникают  предположительные  фразы,  протянутые,  как  редкий,
часто рвущийся пунктир, сквозь всю запись.
   Работа требовала тишины. Нужно было неделями жить в тишине,  постепенно
обострявшей слух. Я перебрался  в  Забайкалье,  в  маленькую  лабораторию,
расположенную на дне заброшенного рудного карьера. Здесь, на  километровой
глубине, была почти абсолютная тишина.
   Террасы карьера, заросшие серебристой травой, круто  уходили  вверх,  и
только в полдень где-то в  безмерной  синей  высоте  ненадолго  появлялось
солнце.  Место  было  диковатое  и  по-своему  интересное.   Добычу   руды
прекратили лет сорок  назад.  Потом  карьер  долго  служил  полигоном  для
испытания  подземоходов.  В  отвесных  стенах  террас  зияли  черные  дыры
уходящих вверх скважин, и на трещиноватом от взрывов  дне  карьера,  среди
раздробленных камней, лежали тяжелые корпуса старых машин.
   Я почти не знаю, что это такое - подземоходы. Сейчас они не нужны, есть
нейтринные  анализаторы,  легко  просвечивающие  планету.  Я  не   пытался
разобраться: просто  ходил,  смотрел,  иногда  с  трудом  протискивался  в
крохотные кабины, вспугивая полевок и пищух.
   Метрах в двухстах от моей лаборатории из глубокой  воронки  поднимались
металлические руки подземохода. Машины не было  видно,  она  осталась  под
землей. И только гибкие манипуляторы,  пробив  узкий  ход,  дотянулись  до
поверхности. Они так и застыли, восемь рук подземохода, вытянутые вверх  в
последнем рывке и намертво вцепившиеся в камни.
   По ночам над карьером,  задевая  красные  огни  на  мачтах  ограждения,
стремительно   летели   беловатые   облака.   Где-то    рядом    проходила
метеорологическая трасса,  по  которой  облака  перегоняли  в  монгольские
степи. Ветер блуждал-в лабиринте  скважин  и  беззвучно  приносил  на  дно
карьера влажные запахи степных цветов и скошенного сена.
   Я быстро привык к тишине. На четвертый день, вслушиваясь  в  запись,  я
впервые уловил многократно повторяющуюся фразу. Вначале я даже не старался
понять обрывки слов и слушал запись, как музыку.
   Еще не расшифровав эту повторяющуюся фразу, я  знал:  Зорох  говорит  о
чем-то исключительно важном.
   Планер долго стоял в центральной части Порта Каменных Бурь. Потом Зорох
отправился к  границе  и  проехал  вдоль  нее  километров  двести.  Планер
медленно шел мимо  частокола  бурых  скал,  похожих  на  грубо  обтесанные
столбы. Часов через пять-шесть планер (все так  же  медленно)  двинулся  в
обратный путь, к центру Порта.
   Судя по снимкам, ничего не  произошло.  Но  Зорох  настойчиво  повторял
какое-то сообщение.
   Сейчас трудно сказать, как именно пришла догадка. Однажды ночью  облака
расступились, растаяли, и над  карьером  возникло  звездное  небо.  Четкая
линия красных сигнальных огней на мачтах ограждения сразу затерялась среди
бесчисленных звезд. Тогда, кажется, я и услышал слова  "красное  смещение"
[галактики как бы разбегаются во все стороны, и с тем большими скоростями,
чем они дальше от нас; в соответствии с принципом Допплера - Физо линии на
спектрограммах удаляющихся галактик сдвинуты к красному концу спектра].
   Порт Каменных Бурь, созданный  чужой  цивилизацией,  _противодействовал
разбеганию галактик_.
   Если  я  правильно  понял  сообщение   Зороха,   таких   машин   много.
Расположенные в разных  частях  нашей  Галактики,  они  составляют  единую
систему. Мощность системы постепенно нарастает, и в дальнейшем  разбегание
соседних галактик должно смениться их сближением.
   Таким оказался Разум, с которым человечество встретилось в космосе.



   6

   Теперь я отчетливо вижу основной просчет астробиологов. Они  рассуждали
так.
   Для возникновения жизни нужно, чтобы планета имела не слишком большую и
не слишком малую массу. Планета должна быть не  слишком  близка  к  своему
солнцу и не слишком от него удалена. Солнце на протяжении  миллиардов  лет
должно излучать примерно постоянное количество энергии: не слишком большое
и не слишком малое...
   Подобных ограничений набиралось так много, что вероятность  обнаружения
близ Земли обитаемых планет казалась ничтожной. Стоило ли удивляться,  что
на первый план выдвигалась одна проблема: как установить связь?
   Для возникновения и развития  жизни  действительно  нужно  определенное
сочетание условий. Но  когда  живые  существа  становятся  разумными,  они
постепенно перестают зависеть от внешних условий. Они начинают менять  эти
условия, начинают управлять ими - прежде всего на своей планете,  потом  в
космических масштабах.
   В нашей Солнечной системе требуемое сочетание условий  было  только  на
Земле, но теперь обитаемыми стали и Лупа, и Меркурий, и Венера, и Марс,  и
спутники больших планет...
   Выход в космос неизбежно вел к встрече с  высокоразвитой  цивилизацией.
Подчеркиваю: не вообще с чужой цивилизацией, а с такой, которая неизмеримо
опередила нас.
   Вероятность встречи с жизнью, только начавшей развитие,  в  самом  деле
мала  -  тут  справедливы  логика  и   расчеты   астробиологов.   Но   для
_высокоразвитой_  цивилизации  в   космосе   нет   неподходящих   условий.
Завоевывая космос, такая  цивилизация  способна  существовать  везде,  при
любых условиях. Единственно неподходящими для  нее  являются  как  раз  те
планеты, на которых в силу благоприятного сочетания условий самостоятельно
развивается своя  жизнь.  Эти  планеты  нельзя  переделывать,  а  условия,
благоприятные для одной  формы  жизни,  почти  всегда  неблагоприятны  для
другой.
   И еще одно обстоятельство.
   Далеко перед фронтом распространяющейся в космосе цивилизации  идут  ее
технические средства. С ними, с машинами на дальних окраинах чужого  мира,
нам прежде всего и предстояло встретиться.
   Представьте себе, что обитатели заброшенного в океане  островка  решили
впервые установить связь с другими  странами.  Островитянам,  выросшим  на
клочке суши, казалось, что мир состоит из  океана  и  разбросанных  в  нем
островков, таких же маленьких, как их собственный. И  вот  они  на  берегу
огромного континента. Берег пуст, и, насколько  хватает  глаз,  никого  не
видно. Есть только башня, в круглом окне которой через  равные  промежутки
времени  вспыхивает  и  гаснет  огонь.  Островитяне  не  знают,  что   это
автоматический маяк. Они упорно ищут  людей  и  лишь  постепенно  начинают
догадываться, что  обитатели  этого  колоссального  острова  где-то  очень
далеко от берега, там, за высокими-высокими горами...
   Зорох искал островок, подобный Земле. Или архипелаг, подобный  планетам
Солнечной системы. Так думали все мы, не он один. Мы, например,  тщательно
разрабатывали линкос, нас беспокоило: как мы будем говорить при Встрече. А
этой проблемы попросту нет. Цивилизация, с которой  мы  встретимся,  давно
располагает средствами, обеспечивающими взаимопонимание.
   Несоизмеримо важнее другое: _что мы  скажем  тем,  кто  прошел  путь  в
тысячи, в миллионы раз больший, чем прошли мы_?
   Об этом слишком мало думали.
   Быть может, здесь сказалось влияние Великого Кольца -  идеи  эффектной,
но по философской своей сути геоцентристской.
   Допустим, Великое Кольцо создано.
   Что это даст?
   Каждое сообщение будет идти десятки, сотни, может быть,  тысячи  лет...
Установление контактов, если  принять  идею  Великого  Кольца,  ничего  не
меняет: все, как и раньше, остаются на своих "островках".  Не  случайно  в
"Туманности Андромеды" Ефремова, романе, впервые выдвинувшем идею Великого
Кольца, жизнь  на  Земле  шла  своим  чередом,  и  поступающие  по  Кольцу
сообщения практически не  отражались  на  этой