ня за плечи и закричала прямо мне
в лицо: - Скажи Тьернану...
   Сзади застучали автоматы, завопили раненые. Я не знал, стреляют солдаты
резиновыми пулями или настоящими, и не имел никакого  желания  остаться  и
выяснить. Женщина оглянулась через плечо и снова впилась взглядом в меня.
   - Скажи Тьернану, что  я  его  жду  у  Клэнси  на  Гэйер-стрит!  -  Она
перекрикивала шум. - Завтра в восемь! И  чтобы  не  верил  никаким  другим
сообщениям. Ты понял?
   - Да кто вы такая? - заорал я в ответ. - Что это за мадридские тайны?
   На долю секунды у нее мелькнула неуверенность, как будто она хотела мне
все сказать в этой мешанине бунта, но  боялась  поверить  своей  интуиции.
Потом она притянула меня к себе и прошептала в самое ухо:
   - Рубиновая Ось.
   - Рубиновая... _что_?
   - Рубиновая Ось! - повторила она громче и на этот раз - нетерпеливо.  -
Тьернан поймет. Запомните: в восемь у Клэнси. -  Она  оттолкнула  меня.  -
Теперь давайте отсюда!
   И она нырнула в охваченную  паникой  толпу,  исчезнув  в  ночи  так  же
неожиданно, как и появилась. Я успел заметить прядь седых волос в короткой
стрижке под откинувшимся капюшоном.
   И женщина исчезла.


   Я побежал в другую сторону, пробиваясь сквозь толпу, пока не выбрался с
автостоянки. Дальше по боковой аллейке и  вниз  по  насыпи  возле  высоких
бетонных стен Муни. За  мной  побежали  немногие.  Большинство  сквоттеров
остались позади  -  защищать  в  безнадежной  битве  с  солдатами  ВЧР  то
немногое, что еще могли назвать домом.
   Я оступился и заскользил вниз по раскисшему склону, ослепленный дымом и
тьмой, оглохший от шума вертолетов. Приходилось перебираться через упавшие
стволы, и ветки хлестали по лицу. У подножия я услышал журчание вздувшейся
дренажной канавы и свернул в сторону - я счел, что и так достаточно вымок.
   Как  я  выбрался  из  района  бунта,  помню  смутно:   путь   от   Муни
восстанавливается только  фрагментами.  Несколько  раз  плюхнулся  мордой.
Судорожно хватался за карман - убедиться, что  не  потерял  Джокера,  и  с
облегчением нащупывал малыша на месте.  Бегом  по  Говернмент-роуд  вокруг
озера, мимо павильона Всемирной выставки 1904 года. Остановился  перевести
дыхание и в следующую  секунду  попался  в  лучи  прожекторов  броневиков,
подходивших с другой стороны и нырнувших с дороги в лес. Слышал, как  надо
мной кричат обезьяны  на  деревьях.  Рванулся  напрямик  через  палаточный
городок на главном пути бывшего муниципального поля  для  гольфа,  слышал,
как плачут младенцы, какой-то старик запустил в меня комом грязи...
   Потом снова в лесу, карабкаюсь  на  всех  четырех  по  крутому  склону,
хватаясь за корни и полусгнившую листву, и дышу, как  загнанная  лошадь  в
атавистическом порыве - уйти от опасности.
   Не лучший вечер из проведенных мною в  опере.  Много  пения  и  танцев,
конечно, но если говорить об  игре  артистов  -  спектакль  показался  мне
несколько сыроватым.
   Дальше я помню, что лежу, пытаясь перевести дыхание, на  полпути  через
парк у подножия статуи  Людовика  XIV  -  французского  монарха,  в  честь
которого был назван город. На бронзе тусклые отблески пламени  -  догорает
палаточный городок вокруг Муни.
   С возвышения у памятника мне  были  видны  прожектора  окруживших  Муни
вертолетов, слышны  отдаленные  выстрелы  из  полуавтоматического  оружия.
Здесь,  наверху,  было  противоестественно  тихо  и  безлюдно,   будто   я
переместился по времени и вырвался из царившего  поблизости  хаоса.  Дождь
наконец перестал. В рощах на холмах запели обычную ночную симфонию  цикады
и ночные птицы - их не касалась затеянная внизу военизированная акция.
   Каким-то образом в сумасшедшем порыве спастись я попал на вершину холма
Арт-Хилл - в высшую точку Форест-парка. Надо мной возвышался на  бронзовом
жеребце чудовищно увеличенный Король-Солнце, с вызовом поднявший в  пустые
небеса широкий меч. Эта  статуя  был  символом  города  куда  раньше,  чем
воздвигли Арку. Каким-то чудом она не пострадала во время землетрясения, и
перед лицом вечной храбрости короля я устыдился своей трусости.
   А впрочем, я уже привык быть трусом. По крайней мере это  для  меня  не
ново. Можете назвать это инстинктом самосохранения  -  все  мы,  лицемеры,
любим этот термин. Спросите вот у моей жены. Или у сына...
   Я огляделся, и мой взгляд упал  на  огромное  полуразрушенное  каменное
здание Сент-Луисского Музея Искусств. В девяностые годы прошлого  столетия
его укрепили против землетрясений, и  все  же  здание  сильно  пострадало.
Сейчас его двери были заперты, окна  забраны  деревянными  щитами,  а  все
ценное давно уже вывезли в Чикаго. Над барельефом  классического  портика,
подпертого коринфскими колоннами, были вырублены слова:
   ПОСВЯЩЕН ИСКУССТВУ И СВОБОДЕН ДЛЯ ВСЕХ
   - Не слабо! - буркнул я себе под нос. - Где бы мне подписаться?
   Переведя дыхание, я медленно поднялся на ноги и побрел, пошатываясь, по
дорожке вниз с Арт-Хилла, потом на боковую аллею, по которой  можно  выйти
на бульвар Форест-парк.
   Пора домой.



3. СРЕДА, 21:36

   Насчет свободы? Валяйте, а я  послушаю.  Я,  черт  меня  побери,  готов
слушать каждого, только вы уж извините,  если  я  посреди  лекции  малость
засну.
   Мокрый, промерзший, грязный и злой на себя, я побрел к выходу из  парка
на бульвар Форест-парк. Пара "Пираний" и "Хаммеров" меня обогнала, но  они
были слишком заняты и не стали останавливаться ради одинокого пешехода. На
всякий случай я пошел через поле для гольфа у подножия  Арт-Хилла,  обходя
блокпост при выходе на бульвар Линделл. Там стояли два "Хаммера", и мне не
захотелось объясняться с солдатами на баррикаде. Конечно, я  мог  показать
удостоверение репортера и начать  объяснять,  что  был  здесь  по  заданию
редакции, но так я почти наверняка попал бы на стадион Буша, и уж  не  для
игры в бейсбол. Как бы там ни было, пехтура ВЧР меня не засекла, и я вышел
из парка беспрепятственно.
   Следующая проблема - попасть на Метролинк. До  главных  ворот  входа  с
бульвара Форест-парк я дотащился. Станция Метролинка была отсюда  в  одном
квартале, и на дне ее глубокой траншеи народу почти не было, но наверху  у
входа на лестницу стоял солдат ВЧР с резиновой дубинкой.
   Я глянул на часы. Четверть десятого. Делать нечего - не  в  том  я  был
состоянии, чтобы идти пешком весь обратный  путь.  Стараясь  придать  себе
вид, не наводивший на мысль о рукопашной схватке с гориллой  по  колено  в
болоте, я твердым шагом подошел к  турникету,  выуживая  из  кармана  брюк
проездную карту.
   Когда я вышел под свет фонаря, солдат посмотрел на меня изучающе, я ему
небрежно кивнул и начал засовывать карту в сканер,  как  вдруг  он  шагнул
вперед и загородил мне дорогу дубинкой.
   - Простите, сэр, - сказал он, - вы знаете, который час?
   В прошлые времена я посмотрел бы на  часы,  ответил  "да"  и  пошел  бы
дальше, но эти ребята были знамениты отсутствием чувства юмора. У  меня  в
уме промелькнула вереница заранее сплетенных  небылиц  и  вариантов  -  от
прикинуться пьяным до просто изобразить умственно недоразвитого, но  ничто
не объясняло, почему это я оказался  здесь  в  непотребном  виде  в  такое
время. О том, чтобы сказать правду,  и  речи  быть  не  могло:  нормальные
пехотинцы ВЧР любили репортеров  даже  меньше,  чем  мародеров,  а  первую
поправку можете смазать вазелином и засунуть... вы понимаете.
   - А что, девять уже есть? - Я изобразил озадаченное  удивление,  задрал
рукав и глянул на часы. - Черт побери, я и не думал... Простите, я...
   - У вас есть удостоверение личности?
   Под нами на платформе сидели несколько человек, наблюдавших за нами  со
спокойным любопытством. Несомненно, они уже эту процедуру прошли.
   - А? Конечно, конечно... - Я торопливыми движениями вытащил из  заднего
кармана бумажник, нашел водительские права  и  протянул  ему.  На  именной
табличке солдата было написано: Б.ДУГЛАС. Мои  права  он  пропустил  через
ручной сканер, затем опустил из  шлема  монокль  и  стал  ждать,  пока  из
городских компьютеров не загрузится имеющийся на меня материал.
   У  меня   было   время   его   хорошо   рассмотреть.   Зрелище   весьма
неутешительное: молодой парень, годящийся мне в младшие братья -  максимум
двадцать один год, - в потрепанном армейском камуфляже,  высокие  ботинки,
шлем-сфера, как у полиции для разгона беспорядков, на левом  плече  куртки
пришита эмблема ВЧР - "Смерч и Меч". С  правого  плеча  свисает  на  ремне
штурмовая винтовка,  на  поясе  -  полный  баллон  и  газовые  гранаты  со
слезоточкой. Твердый взгляд молодого человека, которому слишком рано  дали
власть, и притом слишком много; один из тех, кто считает, что тот, у  кого
больше артиллерии, имеет право лупить, кого захочется. В  другом  веке  он
мог бы быть членом гитлерюгенда и искать евреев для  битья,  либо  Молодым
Республиканцем  и   травить   в   университетских   городках   либеральную
профессуру. В наше время он солдат ВЧР и  волею  Божией  -  господин  этой
станции легкорельсовой дороги.
   - Знаете ли вы, что находитесь в  зоне  действия  комендантского  часа,
мистер Розен?
   Мои права он вытащил из сканера, но отдавать мне не спешил.
   Я прикинулся чайником:
   - Правда? Здесь, в университетском городке? Раньше тут не было.
   Он ответил мне твердым взглядом:
   - Нет, сэр, вы в Даунтауне. И комендантский час начинается здесь  ровно
в двадцать один ноль-ноль.
   Я небрежно пожал плечами:
   - Извините. Я не совсем ясно представлял себе ситуацию. -  Я  попытался
изобразить извиняющуюся улыбку. - В следующий раз буду обязательно иметь в
виду.
   Он вдруг сказал свысока:
   - Что-то ты, папаша, вымазался, как хрюшка. Упал, что ли?
   Папаша. Мне тридцать три, и этот Повелитель Турникета отлично это знал.
Если у меня кое-где пробивалась седина, так  это  потому,  что  я  многого
навидался за последний год без месяца. Хотел я  ему  сказать,  дескать,  я
такой старый, что еще помню времена, когда Билль о правах  что-то  значил,
но решил приберечь сарказм до другого случая. А то  этому  юному  Гиммлеру
только дай повод, вмиг засадит под арест за нарушение комендантского часа.
Полицейское досье у меня чистое, и у него ничего на меня  не  было,  но  в
графе "профессия" он прочел: "журналист". У него на  лице  было  написано,
как мало снисхождения найдется для репортера "Биг мадди инкуайрер".
   - Что-то вроде этого, - бросил я небрежно, стараясь, чтобы голос звучал
ровно. Б.Дуглас не ответил: он ждал продолжения.
   - Я хотел перескочить водосток в нескольких кварталах отсюда, - добавил
я. - Получилось не совсем. - Я пожал плечами и попытался изобразить улыбку
пьяного, которому море по колено. - Не всегда все получается.
   - Угу. - Он продолжал меня изучать, и  в  монокле  отсвечивали  уличные
фонари. - Где, говорите, вы были?
   - В университетском городке, - ответил я. - Ходил к приятелям.  Мы  там
собрались... и малость, похоже, перебрали.
   Алиби было хорошее. Университетский городок  был  отсюда  в  нескольких
кварталах; именно там мы, либеральные типы,  обычно  и  сшивались,  слушая
старые  компакт-диски  "Перл  Джем",  покуривая  травку  и  ностальгически
вспоминая времена Билла Клинтона. Может быть, он принял меня за загнанного
камнями в канаву рок-критика, впавшего в раж при виде американского флага.
   Вдали я услышал рокот приближающегося поезда -  последнего  на  Красной
линии, который останавливался на станции Форест-парк. Если  обер-лейтенант
Дуглас хотел найти причину меня забрать, то - теперь или никогда. В  конце
концов он ведь должен будет потом подать рапорт.
   Мальчик тоже  это  знал.  Задумчиво  протер  край  удостоверения  двумя
пальцами раз, другой. Протянул его мне:
   -  Спокойной  ночи,  мистер   Розен.   Постарайтесь   не   попадать   в
неприятности.
   Я подавил мощный импульс стать "смирно" и щелкнуть каблуками.
   - Спасибо вам, -  пробормотал  я.  Он  наклонил  голову  и  отступил  в
сторону. Отсвет головных огней поезда уже мелькнул на  рельсах,  когда  я,
выдернув  проездную  карту  из  сканера,  толкнул  турникет  и  побежал  к
платформе по цементным ступеням.
   Поезд затормозил, от  контактного  рельса  полетели  искры.  Пара  моих
будущих спутников поднялись со скамеек и с интересом на меня глянули. Одна
из них - пожилая чернокожая дама в мокром матерчатом пальто с  пластиковым
пакетом супермаркета "Диллард",  где  явно  хранилось  все  ее  имущество,
спросила:
   - Почему он вас остановил?
   В это время двери вагонов разъехались, и мы  вошли  внутрь.  Я  секунду
подумал и ответил:
   - Ему не понравился мой вид.
   Ответ был честным. Она медленно наклонила голову:
   - Аналогично. Теперь вы знаете, как это бывает.
   Мы сели и стали ждать, когда поезд отправится дальше.


   Я ехал по Красной линии к центру города. На Центральном Вест-Энде много
народу вошло и вышло, большинство - в больницу  "Барнс"  или  оттуда.  Мой
вагон был наполовину пуст. Пассажиры почти все в промокшей  одежде.  Поезд
был наполнен кашлем и чиханьем, и компьютерный голос, объявлявший станции,
еле пробивался сквозь этот фон. Весь поезд похож на передвижное  отделение
простудных  заболеваний;  несмотря  на  то  что   около   больницы   поезд
останавливался, пассажиры как-то проскочили мимо всех бесплатных прививок,
которые  были  нам  гарантированы  от  щедрот  ВЧР.  Но  это,   в   общем,
неудивительно:  вся  прочая  обещанная  федеральная  помощь  тоже   как-то
ухитрялась проезжать мимо нас.
   В  окнах  поезда  мелькали  пустыри,  где  когда-то  стояли   дома   из
неусиленного кирпича и цементного раствора, улицы,  перекрытые  рогатками,
потому что их середина  провалилась  в  древние  водостоки  или  выбранные
глиняные разработки, лачуги, слепленные из обломков гофрированной стали  и
ломаной фанеры. Из машин на улицах  -  только  броневики,  но  там  и  сям
попадались люди,  притаившиеся  в  дверях  обреченных  домов.  Ночью  сюда
приходили мусорщики - подростки со  стальными  прутьями,  кравшиеся  вдоль
разрушенных складов и разгромленных магазинов в поисках  чего-нибудь,  что
можно толкнуть на черном рынке.
   Поезд выехал из зоны разрушений и грохотал в кварталах между Даунтауном
и спальными районами. Около станции "Юнион" он остановился,  но  платформу
"Аудитория" проехал не тормозя, потому что такой платформы больше не было.
Сама  аудитория  "Кайел"  выстояла  землетрясение,  но  на  месте  бывшего
"Сити-Холла" и городской тюрьмы  теперь  пустыри  -  ничего  кроме  битого
кирпича, обломков бетонных блоков с торчащими трубами и  осколков  стекла.
Огромные кучи мусора, ждущие вывоза.
   Вот уже показались небоскребы Даунтауна  со  светящимися  окнами,  арка
шлюза над шпилем купола старого здания суда штата - электрической  радугой
горели в ней отражения городских огней. Какую-то минуту или две разрушений
не было видно. Как будто не случилось в городе  никакого  землетрясения  и
все мирно и спокойно.
   Поезд взвыл на повороте к стадиону Буша, и иллюзия  исчезла.  В  вагоне
стало тихо - все замолчали  и  старательно  отвернулись  от  левого  крыла
стадиона. Сам стадион все еще стоял, из его чаши  выплескивались  отблески
света, и можно было поклясться, что там идет очередной  бейсбольный  матч.
Но поезд въехал  на  станцию  "Стадион",  и  ряды  колючей  проволоки  над
бетонными блоками, преграждающими вход на нижний ярус, говорили о другом.
   На скамейках платформы подземки расселась группа солдат ВЧР. Кто-то  из
них посмотрел на наш подъезжающий поезд, и пассажиры поспешно отвели глаза
в сторону. Двери открылись, но никто не вошел и  никто  не  посмел  выйти.
Поезд пошел дальше, и только когда он вошел в туннель и стадион скрылся из
виду, раздался общий вздох облегчения.
   Стадион Буша был сейчас не таким местом, куда хочется прийти.  Конечно,
люди туда ходили, но редко по своей воле.  Ходили  слухи,  что  попадавшие
туда люди часто не выходили обратно.
   Впрочем, сам я об этом только слышал.
   Через несколько минут поезд выкатился на угол Восьмой  и  Пайн-стрит  -
узловую подземную станцию  Метролинка.  Здесь  я  вышел  и  по  эскалатору
перешел с Красной линии на Желтую. На станции было холодно, ветер  отдувал
в сторону пластиковое полотнище, закрывавшее брешь в потолке, и  гулял  по
перрону. Два парня из ВЧР  курили  сигаретки,  прислонясь  к  строительным
лесам, и  оглядывали  проходящих.  Я  постарался  не  встречаться  с  ними
взглядом, но они уже и без того  занялись  от  скуки  случайным  бродягой,
вздумавшим покемарить на цементной скамейке.
   Я успел вскочить на  собиравшийся  отходить  поезд  Желтой  линии.  Это
сегодня был последний поезд в южном направлении, и если бы я его  упустил,
пришлось бы мне объясняться с патрулями, пробираясь домой под дождем через
Даунтаун. В такие минуты  я  вспоминал  свой  старый  автомобиль,  но  при
разводе семейные колеса достались Марианне. Вместе с домом, сберегательным
счетом и приличной частью моего чувства собственного достоинства.
   Поезд был почти пуст,  что  неудивительно.  Большинство  районов  южной
стороны попадали под комендантский час с девяти вечера до  шести  утра,  и
потому все умные люди сидели по домам - у кого дом остался, конечно. Через
пролет  от  меня  сидела  девочка  лет  четырнадцати  в  поношенной  яркой
штормовке. Она свернулась на сиденье, обхватив колени руками, и  вроде  бы
говорила сама с собой, но я не слышал о чем. На  переднем  сиденье  вагона
дремал какой-то черный парень  в  надвинутой  на  глаза  шерстяной  кепке.
Голова у него моталась с боку набок в такт движениям поезда;  он  открывал
глаза, обводил взглядом  вагон  и  засыпал  снова.  Бородатый  краснорожий
патриот читал потрепанный триллер в  бумажной  обложке  и  слегка  шевелил
губами, вникая в смысл. Истощенный старый чудак, глядевший на меня в упор,
пока я не отвел глаза. Толстая дама с дешевым серебряным распятием на  шее
и жуткой улыбочкой. Обычный набор типов поздних пассажиров.
   На моем сиденье больше никого не было. Поезд вышел из туннеля, еще  раз
показался город. На минуту я, глядя  сквозь  затуманенные  дождем  стекла,
почувствовал рядом чье-то присутствие.
   Мне было страшно повернуться и увидеть то, что не  могло  отразиться  в
стекле:  маленький  мальчик  в  красной  нейлоновой  куртке  "Кардиналов",
старательно заполняющий турнирную таблицу и собирающийся  с  духом,  чтобы
спросить, можно ли будет ему играть в Детской  Лиге  в  следующем  сезоне,
которого он не увидит.
   - _А можно мне будет играть за Детскую Лигу в следующем году?_
   Черт бы побрал этот поезд.
   - Потом, Джейми, - шепнул я в окно. - Только не сейчас, ладно? Я  очень
устал.
   Призрак исчез, будто его и не было, оставив  меня  с  воспоминаниями  о
счастливых днях до 17 мая 2012 года.


   Вспомним еще раз Иерихон.
   Предупреждений,  что  однажды  на  Среднем  Западе   случится   большое
землетрясение, хватало. Геологи годами не уставали повторять,  что  разлом
под Нью-Мадридом - не миф,  что  это  -  заряженное  ружье  со  взведенным
бойком. Их мрачные пророчества подтверждались  сведениями  из  истории.  В
1811 году землетрясение в 8,2  балла  по  не  существовавшей  тогда  шкале
Рихтера опустошило долину реки  Миссисипи,  сметя  поселения  пионеров  от
Иллинойса до  Канзаса.  Легенды  говорят,  что  сама  Миссисипи  во  время
землетрясения  потекла  вспять.  Толчки   отмечались   от   Нью-Йорка   до
Филадельфии, а  в  Чарльстоне  в  Южной  Каролине  звонили  сами  по  себе
колокола.
   Много было еще предвестников катастрофы, малых и больших  землетрясений
от 5 до 6,2 балла по шкале Рихтера между 1838 и 1976  годами,  и  все  они
были вызваны  сейсмическим  разломом  длиной  в  двести  километров  между
Арканзасом и Миссури, с центром в небольшом городе Нью-Мадрид  в  Миссури.
Иногда землетрясения рождались в "каблуке" Миссури, как землетрясение 1909
года на реке Уобаш между Иллинойсом и  Инд