ять  этими
музыкантами, воспевающими храбрость великих усопших,  он  избрал...  длинную
саблю.
     Пожелав отойти от священных правил, ты, Гектор, снова поступил  дерзко,
но нашел плохое решение. Потому что  именно  твое  фанфаронство  и  вызывает
вражду.
     Однако продолжим наш рассказ.
     Кортеж проходит перед Лувром. И тогда Луи-Филипп, по чьему приказу  все
было организовано, но  который  нигде  ранее  не  появлялся,  боясь  "адских
машин", с осторожностью вышел на балкон дворца, кратко приветствовал народ и
исчез. Окружавшие его принцы и председатель совета министров  Тьер  скрылись
столь же поспешно.
     Несколько робких возгласов подкупленных бродяг "Да здравствует король!"
тут же потонули в воплях "Да  здравствует  реформа!",  во  всю  силу  легких
выкрикиваемых сторонниками освобождения масс.
     Полуденный зной, беспощадное солнце.
     Половина второго. Наконец, площадь Бастилии.
     Вверху колонны, откуда ниспадает огромный, трепещущий  на  ветру  креп,
сверкает свежей позолотой гений  Свободы.  На  сбитом  из  досок  амфитеатре
разместились четыре тысячи зрителей: министры,  сановники,  сводный  корпус,
различные депутации, группа патриотов, раненых и награжденных в тот июль,  а
также семьи жертв-героев.
     Похоронные  дроги  -  огромный  кенотаф  из  черного  бархата,  везомый
вереницей лошадей с траурными попонами до самых  копыт,  -  вызвали  горячие
приветствия толпы. Медленно опускают в склепы у подножья  колонны  пятьдесят
гробов.  Затем  со  ступеней  импровизированного  алтаря   священнослужители
совершают богослужение.
     И тогда Берлиоз взмахивает своей саблей, и  раздаются  звуки  симфонии.
Хвала  господу,  сейчас  ее  услышат!  Теперь  он  может  управлять   своими
двумястами музыкантов,  собранных  на  ступенях  амфитеатра,  и  они  могут,
наконец, видеть, как сверкает его выразительная "дирижерская  палочка".  Уже
около трех часов.
     С восьми утра девятый легион  национальных  гвардейцев,  построенный  в
боевой порядок, стоял  на  самом  пекле  на  площади  Бастилии,  при  полном
снаряжении, в больших киверах с султанами. Легионеры хотели лишь  как  можно
быстрее пройти торжественным маршем и разойтись. Наконец, под бой  барабанов
легион пришел в движение. О, какое впечатляющее зрелище эти шестьдесят тысяч
национальных гвардейцев, дефилирующих в течение двух часов!
     Но кто из присутствующих мог среди оглушительного шума,  криков  "Долой
Тьера!" и  "Да  здравствует  реформа!"  услышать  хоть  один  звук  чудесной
симфонии?!
     - Не уцелело ни ноты! - воскликнул Гектор.
     Остановимся ненадолго, чтобы подвести итог дня.
     Неудачи вновь неумолимо преследовали гениального и смелого композитора,
создавшего замечательную симфонию. Когда  Гектор,  опасаясь,  что  на  ветру
симфонию не услышат, исполнил ее 26-го на генеральной репетиции, бушующий  в
ней ураган и льющиеся слезы растрогали и восхитили публику. И Рихард  Вагнер
- прекрасный судья, - прослушав ее, писал:
     "Она велика от первого до последнего звука. Эта симфония будет  жить  и
пробуждать  храбрость,  покуда  будет  существовать  государство,  именуемое
Францией".
     И в своем энтузиазме, изменив мнение, он заявил, что теперь безгранично
восторгается этим человеком. Такова сила гения! {Гектор  Берлиоз  получил  в
министерстве 10 тысяч франков на покрытие всех расходов и хлопот. После того
как он всем уплатил, ему осталось 2 тысячи 800 франков. В "Мемуарах"  Гектор
писал:
     "Уходя после одного из концертов, где исполнялась симфония, Табенек,  с
которым я был в ссоре уже не помню по какой причине, произнес:
     - Решительно, у этого ублюдка бывают великие идеи".
     Постоянный  враг  Гектора  Берлиоза  композитор  Адан,  автор   пошлого
произведения "Почтальон из Лонжюмо", вынужден был написать: "Я не  люблю  ни
самого человека, ни его манеру, но справедливости ради  должен  согласиться,
что финал второй части производит большой эффект и намного превосходит  все,
что он сочинил до настоящего времени... последний темп  действительно  очень
хорош... ритм ярко выражен, гармония нова, и вступления очень удачны".}
     Так  Гектор,  которого  столько  позорили,  поносили,  уничтожали,  уже
покорил (ему еще не было тогда тридцати семи лет) таких маэстро, как  Роберт
Шуман, Ференц Лист, Никколо Паганини и Рихард Вагнер. Однако  слава  еще  не
пришла. Слава опаздывает. Будем ждать и надеяться!

II

     Октябрь

     Леон Пилле только что сменил Дюпоншеля на посту  директора  Оперы.  Под
влиянием Бертена он поручил Гектору дирижировать в  зале  этой  национальной
академии большим концертом-фестивалем, назначенным на 1 ноября.
     Директор гарантировал ему вознаграждение в 500 франков  и  оставлял  за
ним полную свободу в составлении программы {Программа включала:  первый  акт
"Ифигении в Тавриде"  Глюка;  сцену  из  "Аталии"  Генделя,  "Dies  irae"  и
"Lacrymosa" из "Реквиема"; адажио, скерцо и финал с тремя хорами из "Ромеа и
Джульетты"; "Траурную симфонию" Берлиоза; "Madrigal  alia  riva  del  Tebro"
Палестрины.}.
     Минуют ли его на сей раз козни  недругов,  добьется  ли  Гектор  успеха
соразмерно своему гению? Он надеется, так как в твердой решимости достигнуть
удачи учел все, даже отстранил от дирижерского пюпитра "предателя Габенека -
человека с табакеркой", удивив своей смелостью Пилле.
     Гектор, сам намеревавшийся руководить  оркестром,  лично  проверил  все
инструменты,  поскольку  был  предупрежден  анонимными  письмами   о   новом
замышляемом против него заговоре.
     Намеченный  день  настал.  Зал  набит  битком,  в   оркестре   шестьсот
музыкантов.
     Фрагменты из "Реквиема" проходят под  оживленные  аплодисменты.  Доброе
начало.
     Затем  из  партера   доносится   несколько   выкриков:   "Марсельезу"!,
"Марсельезу"! Без сомнения,  то  были  заговорщики,  намеревавшиеся  вызвать
публику на громкий скандал и нарушить распорядок вечера.
     Однако Гектор, полный решимости бороться, закричал во всю  силу  своего
голоса:
     - Мы не будем исполнять "Марсельезу"! Мы здесь не для этого!
     Может быть, смутьяны были плохо вышколены?  Во  всяком  случае,  тишина
была восстановлена, хотя, увы, ненадолго.  Вскоре  из  одной  ложи  завопили
пронзительным голосом:
     - Убивают! Какая подлость! Держите его!
     И вся публика в беспорядке поднялась со своих мест. Но кто  же  убийца?
Гектор Берлиоз? Оказывается,  нет.  Завязалась  драка;  один  из  дерущихся,
господин де Жирарден, директор газеты "Пресс", получил звонкую  пощечину  от
некоего  господина  Бержерона,  редактора  "Шаривари"  {Общественное  мнение
обвинило Бержерона в том,  что  несколькими  годами  раньше  он  стрелял  из
пистолета в короля с моста  Поп-Руаяль.}.  И,  разумеется,  пощечина,  а  не
музыка вызвала вопли:  "На  помощь!  На  помощь!"  Испуганная,  растрепанная
госпожа де Жирарден (поэтесса Дельфиния Гей) металась по своей ложе,  словно
паяц. И поскольку все зрители, сидевшие рядом, равно как и в противоположном
конце зала, приняли участие в шумной интермедии, успех концерта оказался под
угрозой. Но чудом он все же возобновился и, несмотря на скандал, закончился,
но... в полупустом зале.
     Какое, однако, невезение!
     Но Гектор считал так: "То не было поражение, поскольку я смог до  конца
дирижировать перед публикой, которая в конце концов была  покорена  музыкой,
обвивавшей ее, словно звучащая шаль".

     Снова остановимся.  Время  перевести  дыхание.  Наш  неистовый  маэстро
изучает обстановку, дает ей оценку, затем подводит  итог.  В  этом  деле  он
большой мастер, и выводы неизменно бывают лестными и ободряющими, даже  если
должна пострадать истина.
     - Все идет хорошо! - воскликнул он. - Я должен лишь стоять на своем.


                                Книга вторая

КОНЕЦ И СЛАВА

                                Часть первая

СКИТАНИЯ В ПОГОНЕ ЗА СЛАВОЙ

1841-1853

                                    Злейший враг - смирение. Гектор Берлиоз

1841

     Бесплодный  год.  Ни  единого  концерта.  Строит  ли   маэстро   планы,
собирается ли с силами, словно накануне боя? Вовсе нет!
     Он ограничивается тем, что дирижирует  в  Опере  "Фрейшютцем"  великого
Вебера,  который  вместе  с  Бетховеном  озарял  его  юность  и   формировал
музыкальный вкус. И хоти Гектор отдыхает от мук творчества,  все  же  он  не
ведает безмятежного отдыха, умиротворяющего Душу.
     Месяц за месяцем проходят в изнурительной борьбе против... Офелии,  той
Офелии, которой он еще недавно поклонялся.  Семейный  очаг  превратился  для
него в сущий ад.
     Эрнест Легуве красочно, с присущим ему блеском повествует  {Э.  Легуве,
Шестьдесят лет воспоминаний.}:
     "Когда Берлиоз женился на мисс Смитсон, то любил ее  как  безумный;  ее
"очень  люблю",  этакая  белокурая  нежность,  повергала   его   в   ярость.
Мало-помалу совместная жизнь приучила Генриетту к  бешеному  неистовству  ее
льва; постепенно она нашла в нем прелесть и, наконец, необычайный склад  его
ума, то привлекательное, что было в его фантазии, и  заразительность  чувств
настолько захватили холодную невесту, что она стала пылкой женой  и  перешла
от нежности к любви,  от  любви  к  страсти  и  от  страсти  к  ревности.  К
сожалению, часто случается, что муж и жена - как бы две  чаши  одних  весов,
которые редко находятся в равновесии:  когда  поднимается  одна,  опускается
другая. Так произошло и  в  этой  молодой  семье.  Чем  горячее  становилась
Смитсон, тем больше остывал Берлиоз. Его чувства к ней превратились в добрую
дружбу, учтивую и спокойную, тогда как  с  уст  жены  то  и  дело  срывались
властные  требования  и  бурные  упреки,  к  сожалению,   вполне   законные.
Дирижирование своими произведениями и положение музыкального критика ставили
Берлиоза в гущу театральной жизни, где ему представлялись  случаи  поддаться
слабости, что вскружило бы голову и покрепче, чем у него. Кроме того,  слава
великого непризнанного артиста имела  свое  очарование,  легко  превращавшее
исполнительниц в утешительниц. Госпожа Берлиоз пыталась найти  в  фельетонах
мужа  следы  его  измен;  она  искала  их  повсюду:   отдельные   фразы   из
перехваченных  писем,  перерывание  ящиков  позволяли  ей  делать  частичные
разоблачения, достаточные, чтобы вывести ее  из  себя,  но  лишь  наполовину
вводящие в курс событий. Ее ревность постоянно запаздывала. Сердце  Берлиоза
порхало так быстро, что она не могла за ним поспеть: когда она  обнаруживала
предмет страсти своего мужа, страсть эта была  в  прошлом,  он  уже  увлекся
другой и поэтому легко мог доказать свою невиновность в  эту  минуту,  тогда
как  бедная  женщина  оказывалась  в  растерянности,  словно  собака-ищейка,
которая, пробежав полчаса  по  следу,  достигает  гнезда,  когда  птица  уже
улетела. Случалось, правда, что другие открытия вскоре вновь  заставляли  ее
пускаться в розыски, и отсюда - ужасные семейные сцены. Мисс Смитсон, выходя
замуж за Берлиоза, была  уже  слишком  стара  для  него.  Душевные  волнения
ускорили разрушительную работу времени; вместо того  чтобы  стареть  год  от
году, она старилась день ото дня. И, к несчастью, чем больше  старилась  она
лицом, тем больше молодела сердцем, тем больше росла ее любовь,  превращаясь
в жестокую пытку для нее и для него. Однажды ночью маленький Луи, спавший  в
их комнате, был разбужен столь ужасными воплями и проклятиями, что  соскочил
со своей кровати и бросился с криком к матери:
     - Мама, мама, не делай, как госпожа Лафарж! {Речь идет о  нашумевшем  в
тот год судебном деле по обвинению госпожи Лафарж в убийстве мужа.}

1842

     За кулисами и в литерных ложах  мушкетер  Гектор  без  устали  завлекал
красоток, расточая им мадригалы. Душа его искала родственную душу для долгой
идиллии или хотя бы на день, на час.
     Но вскоре это взбалмошное, капризное  сердце  перестало  кочевать.  Для
любви, восторгов и новых впечатлений он избрал  некую  молодую  певицу,  чью
посредственность приукрашивал сверкающими красками пылкого воображения.
     А ведь когда-то он едва не покончил с собой  из-за  Офелии,  к  которой
воспылал страстью, зажженной гениальными творениями Шекспира.  Он  предлагал
свою жизнь и предавшей его Камилле Мок, кого,  если  отбросить  талант,  так
напоминала новая Дульцинея.
     Но кто эта фаворитка? Мария Ресио.
     Подобно Камилле, она содержала мать, вместе  с  которой  жила,  женщину
очень прозорливую, но всегда слепую, когда  того  требовали  обстоятельства.
Слепота,  необходимая  для  программы,   намеченной   двумя   компаньонками,
поскольку юное создание обращало в деньги не  столько  свой  весьма  бледный
талант, сколько свою весьма яркую красоту.
     Хотя и рожденная  в  прозаическом  парижском  пригороде  Шатене,  Мария
Мартин носила  иностранное  имя  своей  матери,  по  происхождению  испанки,
велевшей напыщенно именовать себя сеньорой Мартин Состера де  Вильяс  Ресио.
То было время, когда иностранцы были редкостью. Ее муж Мартин, командовавший
батальоном, рано умер. В дополнение к  чужеземному  имени  Мария  имела  вид
смуглой одалиски и  как  бы  воплощала  некую  экзотическую  тайну.  Взгляд,
исполненный  тропического  жара,  копна  темных  волос,   змеевидное   тело,
выражающее неудержимую жажду страсти. Искусная в своевременных обмороках  от
избытка чувств, в сладострастии, где было меньше  нежности,  нежели  похоти,
она "воспламенила тело Гектора всеми огнями ада" {Гектор Берлиоз, Мемуары.}.

     И Гектор вновь расправил свои вечно  трепещущие  крылья  для  полета  к
страсти.

II

     Благодаря своему влиянию Гектор сразу же ввел Марию  Ресио  в  Оперу  и
добился  для  нее  не  просто  положения  хористки,  что  было  в  меру   ее
способностей, но даже небольшой роли. Однако,  затерявшись  среди  настоящих
артистов,  она  осталась,  увы,  совершенно  незамеченной.  Гектор   проявил
упорство - любовь надевает на глаза повязку. Он видел ее  такой,  какую  сам
создал. Он неизменно представлял себе небесное, воздушное создание, а  затем
искал земное тело, чтобы это создание в него втиснуть.
     Пока он опьянялся любовью, произошло важное событие.

III

     15 марта 1842 года скончался едва не причисленный к лику святых в  силу
своего престижа и славы великий и, именитый Керубини, который очистил, таким
образом, музыкальный горизонт.
     Казалось, будто, ослабленный старостью, он рухнул под тяжестью титулов,
почестей и  должностей.  Непримиримый  враг  Гектора,  он  ненавидел  в  нем
человека, его мировоззрение художника и безудержную  смелость.  Великодушный
Гектор написал в память о нем большую, взволнованную статью,  ни  словом  не
упомянув об их жестокой, упорной вражде {"Деба", 16 марта 1842 года.}.
     Несмотря на резкую критику, ранее сходившую со страниц "Деба", несмотря
на свою долгую борьбу с диктатором музыки, он сумел с большим тактом воздать
должное покойному, что оценил  весь  Париж.  Людям  нравится,  когда  смерти
платят дань почтения. Многим из эгоизма, потому что они знают, что  придется
повстречать ее однажды на собственном пути.
     Исполнив свой долг, Гектор решил немедля стать  преемником  Керубини  в
Институте, находя пикантным заменить там своего противника номер один  {"Что
страшного, если я займу его место? - часто ронял Гектор. - Пантеон  искусств
достаточно просторен, чтобы  распахнуть  свои  двери  всем  великим,  и  нет
надобности повалить одну статую, дабы на ее место установить другую".}.

IV

     Между тем в сентябре Гектор вместе с непременной Марией Ресио  бежит  в
Брюссель. Его встречают там как победителя; печать, сообщая о его  прибытии,
приветствует в нем "романтичного музыканта".
     Во время двух фестивалей  он  дирижировал  фрагментами  из  "Гарольда",
"Ромео" и "Фантастической".
     Высокая  честь:  его  принял  с   восхищением   и   благожелательностью
бельгийский король.
     Но, увы, оказалось, что заработок  не  соответствовал  такому  весомому
моральному удовлетворению. А жаль, потому что теперь  приходилось  содержать
Марию Ресио и ее матушку. Какая обуза! Мария Ресио, занятая в  Опере  просто
на выходных ролях, получала всего семь франков за участие в спектакле. Устав
от милостыни, оскорблявшей ее гордую красоту, она  попросила  с  8  сентября
отпуск, чтобы обдумать свое положение и  что-то  решить.  Но  администрация,
довольная возможностью избавиться от подобной опеки,  немедля  удовлетворила
ее просьбу, уточнив, что отпуск может длиться до 8 октября, и его дальнейшее
продолжение будет означать окончание срока ангажемента.
     Бедный Гектор! По твоему выражению, ты "влип в историю".

V

     Гроза - возвращение к семейному очагу!
     Гэрриет только что узнала из газет,  что  Гектор  ездил  в  Брюссель  с
Марией Ресио.
     Это  письменное  подтверждение,  словно  кинжал,  пронзило  ее  сердце,
ненасытно  жаждущее  Гектора.  Так,  значит,  напрасно   она   наблюдает   и
выслеживает, напрасно следует мыслью за  каждым  его  шагом.  Она  взбешена.
Кроткая Офелия, тихая и добродетельная, чьи  чувства  столь  долго  дремали,
обратилась  разъяренной  мегерой,  раздираемой   безмерной   страстью.   Она
беспрестанно  требует  уплаты  дани  от   своего   победителя,   но   Гектор
отказывается погасить пожирающий ее огонь, который он сам зажег.

VI

     19 ноября Академия изящных искусств приступила к выборам  нового  члена
для занятия вакантного места.
     В начале списка она представила на равных основаниях Онслова и  Адольфа
Адана, во второй  строке  некоего  совсем  забытого  Баттона,  в  третьей  -
Амбруаза Тома, позднее ставшего знаменитым. В  списке  представлений  Гектор
даже не фигурировал {Гектор как никого оплакивал в том же году (а точнее  13
июля 1842 года) покровителя высшего ранга, который, возможно, уберег бы  его
от столь неприятного сюрприза. Впрочем, вряд ли  высокий  сановник  смог  бы
содействовать его избранию, используя влияние короля, -  академики  гордятся
своей независимостью.  Этот  покровитель  -  герцог  Орлеанский,  близкий  к
королю,  -  трагически  погиб  при  несчастном  случае  c  каретой.  Обладая
изысканным  вкусом,  он  защищал  "Реквием"  и  посвященную  ему   "Траурную
симфонию". Он как раз намеревался сказать свое слово.}.
     "Мы хотим верить, - писала "Газет мюзикаль", - что Институт не пожелает
стать посмешищем, заменив знаменитого Керубини  сочинителем  "Почтальона  из
Лонжюмо" Адажом". Академиком был объявлен Онслов, собравший десять  голосов.
По словам Адана, острого на язык, Галеви,  узнав  результат  выборов,  якобы
воскликнул: "Это отвратительно! Ноги моей больше здесь не будет!"
     Получил ли Гектор, вовсе не  представленный  в  списке,  хотя  бы  один
голос? История об этом умалчивает.
     Может быть, важные члены ареопага  припомнили  Гектору  те  любезности,
какими  он  с  давних  пор  их  осыпал?   Известная   песня:   "Подагрики!",
"Окостенелые  умы!"  Нет!  Скорее,  думается,  что   их   шокировала   тогда
музыкальная манера Гектора.
     Гектор мужественно перенес это  поражение.  Его  утешением  была  Мария
Ресио, в любви к которой растрачивал себя этот неистовый. Было и  убеждение,
что он ничего не завоюет на этом свете без жестокой борьбы. Было, наконец, и
поражение Адана -  бездарного  сочинителя  комической  оперы  "Почтальон  из
Лоyжюмо", ни на минуту  не  прекращавшего  низких  нападок.  Гектор  пожимал
плечами и в который раз повторял:
     - Я вернусь. Будь я для вас сладенькая микстура или горькая пилюля,  вы
проглотите меня... - И отчетливо добавил: - Вопреки всему! Вопреки всему!..

1843

     Гектору сорок лет

I

     Январь

     Когда жены и маленького Луи не было  дома,  Гектор  покинул  семью.  Он
оставил Генриетте на видном месте письмо, где выражал  сожаление  по  поводу
отъезда на короткое,  как  он  надеется,  время  и  где  объяснял,  что  его
вынуждают к тому дела, свя