о и сам он точно описать не в силах и что, следовательно, нам в этой жизни никак не может помочь". Но тут находится другой, он берет сторону мудрецов и спрашивает: "А чего ради вы сопротивляетесь? Следуйте притчам - и сами станете притчами и освободитесь от повседневных тягот". На этом, в сущности, ход рассуждения исчерпывается, а примыкающий к нему спор, казалось бы, только отвлекает читателя от этой главной мысли, без которой саму притчу не понять. Пожалуй, эту главную мысль точнее всего можно пояснить на примере мировоззрения китайцев. Наряду с многими другими историями о магии живописи есть у них и такая, она повествует о великом художнике: он пригласил друзей к себе в дом, где на стене висела последняя картина его кисти, плод его долгих усилий и вообще вершина живописного искусства. Друзья, восхищенные картиной, обернулись, чтобы поздравить мастера. Но они его не обнаружили, а когда снова глянули на картину, то увидели, что он уже там, в ней, машет им, стоя на пороге небольшого павильона, за дверью которого он вот-вот исчезнет. Говоря
296
    словами Кафки, он сам стал притчей. Но именно поэтому его картина и обрела магический характер и перестала быть просто картиной. Судьбу этой картины разделяет и мир Кафки. / Взглянем еще раз на деревню, что примостилась у подножия замковой горы (с. 72).
*   *   *
    К. подошел так близко, что ему пришлось откинуть голову, чтобы видеть священника" (с. 64).
    Бывают во сне определенные зоны, с которых, собственно, и начинается кошмар. У границы, на пороге этой зоны спящий судорожно напрягает все свои иннервации, чтобы избежать кошмара. Однако дадут ли эти иннервации высвобождение или, напротив, сделают кошмар еще более тягостным - это решается только после напряженной внутренней борьбы. В последнем случае они станут отражением не высвобождения, но раболепной покорности, угнетения. У Кафки нет ни единого жеста, который не отражал бы этой двойственности в момент всякого решения.
    Когда Макс Брод говорит: "Непроницаем был мир всех важных для него вещей" (с. 64).
    Но у Кафки всегда так; у человеческого жеста он отнимает унаследованные "от века "смысловые подпорки, таким образом обретая в нем предмет для размышлений, которым нет конца (с. 64).
297
    Его жесты являют собой попытку путем подражания беспредметно отразить и уяснить для себя непонятность всемирного хода вещей - или саму беспредметность этого хода. Тут образцом для подражания Кафке служили животные. Многие его истории о животных довольно долго можно читать, вообще не догадываясь о том, что речь тут вовсе не о людях. Возможно, бытие в качестве животного означало для него только одно - испытывая своеобразный стыд за человеческое бытие, иметь возможность от него отказаться; так благородный господин, оказавшись в дешевом кабаке, стесняется вытереть поданный ему нечистый стакан. "Я подражал, - говорит орангутанг в "Отчете для академии", - только потому, что искал выход, единственно по этой причине". В этой же фразе - ключ к пониманию статуса актеров в Открытом театре Оклахомы. Их "уже сейчас, сразу же" можно поздравить, потому что им дозволено играть самих себя, они освобождены от обязательства подражания. Если и есть у Кафки нечто вроде противопоставления между проклятием и блаженством, то искать его надо не в том, как соотносятся друг с другом разные его произведения, - как это делалось применительно к "Процессу" и "Замку", - а только в противопоставлении всемирного и природного театров. К. в самом конце его процесса, похоже, тоже осеняет нечто вроде предчувствия (с. 70).
    Сельским воздухом именно этой деревни у Кафки все и дышит (с. 73), его вдыхают в себя живущие в его мире лю-
298
    ди; их жесты говорят с нами на отжившем диалекте этих мест, а диалект этот появляется у Кафки в то же самое время, что и так похожие на него баварские рисунки на стекле, открытые в ту пору экспрессионистами в Рудных горах и окрестностях. Из этой же деревни и... (с. 73)
*   *   *
    ...не характер, а совершенно натуральная чистота чувства" (с. 62).
    К этой чистоте чувства и взывает Оклахома. Дело в том, что в названии "природный театр" кроется двоякий смысл. Скрытый его смысл говорит нам: в этом театре люди выступают в соответствии со своей природой. Актерская пригодность, о которой думаешь в первую очередь, тут никакой роли не играет. Можно, однако, выразить это и так: от соискателей не ждут ничего, кроме умения сыграть самих себя. Вариант, при котором человеку всерьез придется и быть тем, за кого он себя выдает, судя по всему, вообще не рассматривается (с. 70). И здесь нам стоит вспомнить о тех персонажах Кафки, которые не имеют ни малейшего желания представлять из себя нечто "серьезное" в окружающем их буржуазном обществе и для которых "есть бесконечно много надежды". Это помощники. Но таковы - ни больше ни меньше -все мы в природном театре: помощники игры, которая, впрочем очень странным и лишь весьма неопределенно трактуемым у Кафки образом, сопряжена с развитием со-
299
    бытии и их разрешением. Происходит же все это на ипподроме, на скаковой дорожке. Многое указывает на то, что ставка в этой игре - спасение. Итак, на длинной скамье... (с. 71)
    Организация эта, конечно же, сродни фатуму (с. 67).
    Это туманное место в его картине мира; место, где всякая прозрачность заканчивается. Мечников, который... (с. 67)
    И старался показать эти границы другим (с. 68). Он с невероятной выразительностью давал показаться этой границе в своих произведениях. Загадочное и непонятное в них он усиливал, и иногда кажется, что он вот-вот заговорит, как Великий Инквизитор у Достоевского: "Но если так, то тут тайна, и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести"(с. 68). Определенная и весьма важная перспектива в художественном мире Кафки открывается только с этой точки зрения, хотя самой этой точки зрения для понимания этой перспективы недостаточно. Это перспектива жеста. Большое число эпизодов в его романах и рассказах лишь в этой перспективе обретает должное освещение. Впрочем, с этими жестами тоже дело обстоит совсем непросто. Дело в том, что все они происходят из сна. Бывают во сне определенные зоны, с которых, собственно, и начинается кошмар. У границы, на
300
    пороге этой зоны спящий судорожно напрягает все свои иннервации, чтобы избежать кошмара. Однако дадут ли эти иннервации высвобождение или, напротив, сделают кошмар еще более тягостным - это решается только после напряженной внутренней борьбы. В последнем случае они станут отражением не высвобождения, но раболепной покорности, угнетения. У Кафки нет ни единого жеста, который не отражал бы этой двойственности в момент всякого решения (с. 297). И это вносит в его художественный мир нечто неимоверно драматическое. В своем неопубликованном комментарии к "Братоубийству" Вернер Крафт необычайно ясно выразил этот драматический характер: "Теперь пьеса может начинаться... (с. 63).
    Можно со всей ответственностью заявить: приемы "Одиссеи" для Кафки - образец обращения с мифами вообще. В образе много повидавшего, бывалого, никогда не теряющегося Одиссея перед лицом мифа снова заявляет свои права на явность и действительность безвинная и потому безгрешная живая тварь. Притязание, которое в сказке гарантировано и более исконно, чем "правопорядок" мифа, пусть его литературные свидетельства и моложе.
    Что делает роль греков в европейской цивилизации несравненной, так это работа с мифом, которую они взяли на себя. Но работа эта вершилась двояко. Ежели героям трагиков в конце их страстей и мук даровалось спасение, избавление, то божественный терпеливец эпо-
301
    сa - Одиссей дает нам образец не столько даже терпеливого перенесения трагического, сколько обхитрения и подрыва его. И в этой последней роли именно он был учителем Кафки, что и доказывает нам история о молчании сирен.
*   *   *
    ...все творчество Кафки представляет собой некий свод жестов (с. 63), которые снова и снова по-новому инсценируются и надписываются автором, не доверяя всего своего символического содержания какому-то конкретному, определенному месту текста (вернуться к понятию надписи позже при переходе к немому кино).
    "...не характер, а совершенно натуральная чистота чувства." (с. 62). Быть может, самым неподдельным образом эта чистота проявляет себя в жестах.
    Театр для такого опробования (с. 63) - для таких мероприятий.
    Не будь у этих ангелов привязанных к спинам крыльев, они, возможно, были бы даже настоящими (с. 71). Хочется добавить: чего Кафке именно благодаря этому художественному приему и удалось избежать. Подлинные ангелы в его картине спасения превратили бы саму картину в подделку. (Ср. Визенгрунд: "Привязанные крылья ан-
302
    гелов - это не их недостаток, а присущая им "черта" -крылья, эта допотопная мнимость, суть сама надежда, а иной надежды, кроме этой, не дано".)
*   *   *
    К анализу своеобразия гуманизма Кафки следует привлечь сопоставление Кафки с Лотреамоном, приводимое Гастоном Башляром в его книге "Лотреамон" (Париж, 1931, с. 14-22). "Le mieux est de comparer Lautreamont a un auteur comme Kafka, qui vit dans un temp qui meurt. Chez l'auteur allemand il semble que la metamorphose soit toujours un malheur .... un enlaidissement... A notre avis Kafka souffre d'un komplex de Lautreamont negatif, noc-turn, noir. Et ce que prouve peut-etre l'interet de nos recherches sur la vitesse poetique... c'est que la metamorphose de Kafka apparaot nettement comme un etrange relentissement de la vie et de l'action." p. 15/16* Все это рассуждение взять на заметку.
    * "Лучше всего сравнить Лотреамона с автором вроде Кафки, который живет в умирающем времени. При чтении немецкого автора кажется, что метаморфоза - это всегда несчастье, всегда... - обезображивание. На наш взгляд, Кафка страдает тем же лотреамоновским, негативным, ночным, черным комплексом. И возможно, некоторый интерес данного исследования поэтической скорости тем и доказывается.. . что метаморфоза Кафки в чистом виде предстает перед нами как странное замедление жизни и действия" (франц.).
  Примечания
    В "Приложения" к настоящему изданию вошли следующие разделы: фрагменты из переписки Беньямина с Гершомом Шо-лемом, Вернером Крафтом и Теодором Адорно, а также заметки Беньямина о Кафке.
    Из переписки с Гершомом Шолемом
    В данный раздел входят фрагменты из переписки Вальтера Беньямина с Гершомом Шолемом, охватывающей период с 1925 по 1939 год. Герхард (позднее Гершом) Шолем (1897-1982) -виднейший исследователь иудейской мистики и иудейской культурной традиции, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, затем - президент Академии наук Израиля.
    Знакомство Шолема и Беньямина состоялось в Берлине в 1915 году, довольно быстро их отношения переросли в тесную дружбу. В 1923 году Шолем переселился в Палестину, так что с этого момента их общение происходило главным образом письменно; в 1927 и 1938 годах им удавалось встречаться в Па-304
    риже. Неоднократные чрезвычайно энергичные попытки Шолема подвигнуть Беньямина на переезд в Палестину остались безуспешными; не нарушали их дружеских отношений и расхождения во взглядах, в особенности после перехода Беньямина на "левые" позиции. О своей дружбе с Беньямином Шолем написал книгу: Scholem G. Walter Benjamin: Die Geschichte einer Freundschaft. Frankfurt a. М., 1975; см. также их переписку: Walter Benjamin - Gerschom Scholem: Briefwechsel 1933-1940. Frankfurt a. М., 1980.
    1. Из сборника "Сельский врач". Короткие рассказы, Мюнхен-Лейпциг, 1919 (Franz Kafka. Ein Landarzt. Kleine Erzahlungen, Munchen - Leipzig, 1919)
    2. Похоже, описка Беньямина: этот рассказ Кафки действительно создан в 1914 году (то есть примерно за десять лет до цитируемого здесь письма) как часть романа "Процесс", но впервые опубликован (как самостоятельное произведение) только в 1919 году в сборнике "Сельский врач".
    3. Речь идет об издании, которому не суждено было осуществиться.
    4. Фридрих Гундольф (1880-1931) - известный немецкий филолог, историк литературы, профессор гейдельбергского университета, автор книг о Шекспире, Гёте, немецких романтиках. Гундольф принадлежал к окружению поэта С. Георге. Беньямин слушал лекции Гундольфа в Гейдельберге в 1921-1922 годах. Пользовавшуюся большой популярностью книгу Гундольфа о Гете (1916) Беньямин считал "талантливой фальсификацией". Эссе Беньямина об "Избирательном сродстве" Ге-
305
    те (1924-1925) было в значительной степени полемическим выпадом против окружения Георге и прежде всего Гундольфа.
    5. Речь идет о заметках (вероятней всего, раздел "Заметки 2").
    6. Иоганнес Иоахим Шёпс - вместе с Максом Бродом издал в 1931 году сборник прежде не публиковавшейся малой прозы Кафки, с которым Беньямин много работал: Franz Kafka. Beim Bau der Chinesischen Mauer. Ungedruckte Erzahlungen und Prosa aus dem Nachla?, hrsg. von Max Brod und Hans-Joachim Schoeps, Berlin, 1931. Однако его собственная книга о Кафке в свет так и не вышла.
    7. Шмуэль Йозеф Агнон (1888-1970) - еврейский писатель, писал сначала на идиш, потом на иврите, в 1966 году ему (вместе с Нелли Закс) была присуждена Нобелевская премия по литературе.
    8. О В. Крафте см. примеч. к переписке Беньямина и Крафта.
    9. Из контекста переписки ясно, что имеется в виду альтернатива между философской метафизикой и политической и идеологической практикой коммунистов.
    10. См. статью Беньямина "Ходульная мораль" в данной книге и соответствующие примечания.
    11. Палата письменности - образованная по закону от 22.09.1933 официозная писательская организация в составе Палаты культуры под председательством Геббельса, один из инструментов нацистского манипулирования культурой и духовной жизнью.
    12. Беньямин приехал в Данию к Брехту, который находился там в эмиграции; Беньямин навещал Брехта также в 1936 и 1938 годах.
    13. Начало письма утрачено, но из контекста сохранившегося фрагмента ясно, что относится он к первой редакции эссе В. Беньямина, к разделу "Потемкин".
306
    14. Эрнст Блох (1885-1977) - немецкий философ и литератор марксистской ориентации. Беньямин познакомился с Блохом в Швейцарии в 1919 году во время своей работы над диссертацией о понятии критики у немецких романтиков в Бернском университете. Книгу Блоха "Дух утопии" (1918) он считал одной из немногих "подлинно современных" философских работ своего времени. Блох был одним из первых, кто попытался изменить асоциальные установки Беньямина, политизировать его и придать его взглядам "левую" направленность. Беньямин высоко ценил эссеистику Блоха; по свидетельствам современников, встречи Беньямина и Блоха обычно превращались в нескончаемые философско-литературные дискуссии, продолжавшиеся порой далеко за полночь.
    15. Приводим подстрочный перевод стихотворения:
   
Неужто мы напрочь от тебя отторгнуты?
Неужели в этой ночи нам, Господь,
не приуготовано дыхание твоего мира,
твоей вести?
Неужели могло так заглохнуть твое слово
в пустоте Сиона, -
или оно даже не проникло
в это заколдованное царство кажимости?
Завершен до самой крыши
великий всемирный обман.
307
Так дай же, Боже, чтоб проснулся тот,
кого пронзило твое Ничто.
Только так прольется свет откровенья 
в век, который тебя забросил.
Только твое Ничто есть тот опыт,
который этому веку дозволено от тебя получить.
Только так входит в память
учение, которое прорвет кажимость:
самый верный Завет
самого тайного суда.
До последнего волоска на весах Иова
будет взвешен наш удел,
безутешные, как в день Страшного суда,
мы распознаны насквозь.
В бесконечности инстанций
отразится, кто мы есть.
Никому не ведом этот путь в целом,
даже каждая часть его ослепляет нас.
Никто не сподобится спасения, 
эта звезда светит слишком высоко,
и даже если ты прибудешь туда -
ты сам встанешь преградой у себя на пути.
308
Отданная во власть сил,
не усмиренных заклинанием и молитвой,
ни одна жизнь не может развернуться,
если она не погружена в себя.
Из средоточья уничтоженья
в свой срок прорвется света луч,
но никто не знает направленья,
которое нам указал Закон.
С тех пор как скорбное знание об этом
непререкаемо стоит перед нами,
жалко порван покров
Твоего, Господь, величия.
Твой процесс начался на земле,
окончится ли он перед твоим троном?
У тебя не может быть защиты,
на этот счет нет никаких иллюзий.
Кто здесь обвиняемый?
Ты сам или твое создание?
Если бы тебя об этом спросили,
ты бы погрузился в молчание.
Можно ли задавать такой вопрос?
И неужто ответ на него столь невнятен?
309
Ах, мы все равно должны жить,
пока не предстанем перед твоим судом.

    16. "Angelus Novus" - акварель Пауля Клее, приобретенная Беньямином в 1921 году. Беньямин очень ценил эту картину, не случайно журнал, об издании которого он мечтал в это время, должен был также называться "Angelus Novus" (план не был осуществлен). В том же году Шолем послал Беньямину на день рождения стихотворение "Gruss vom Angelus" ("Привет от Angelus'a"), написанное от лица изображенного на картине ангела. По-видимому, Беньямин утратил текст стихотворения, и по его просьбе Шолем с письмом от 19.09.1933 послал стихотворение еще раз. В самом конце своей жизни Беньямин снова вернулся к этой картине, введя с ее помощью понятие "ангел истории" в свои тезисы "О понятии истории" (1940).
    17. Имеется в виду эссе "Кафка". Впрочем, Беньямин неоднократно обращался к этому тексту и позднее.
    18. Имеется в виду: Bialik, С. N. Hagadah und Halacha. - Der Jude, IV (1919), S. 61-77. Хаим Нахман Бялик (1873-1934) -еврейский поэт, один из создателей соверменной литературы на иврите. Издал (совместно с И. X. Равницким) антологию агады (1908-1909).
    19. Bernhard Rang. Franz Kafka, in: Die Schildgenossen, Augsburg 1934, (Jg. 12, Heft 2/3).
    20. То есть раздел "Потёмкин" из первого эссе Беньямина.
    21. В феврале 1938 года в Париже.
    22. Далее следует текст рецензии Беньямина на книгу Брода (см. с. 112-117 в настоящем издании).
310
    23. Шолем в этом месте прямо в тексте дает пояснение: имеется в виду опыт традиции в смысле каббалы.
    24. Стэн Лоурел и Оливер Харди - американские актеры театра и кино, неразлучная комическая пара, особенно популярная в 20-е годы: худенький и смышленый Лоурел резко контрастировал с увальнем Харди.
Из переписки с Вернером Крафтом
    Вернер Крафт (1896-1991) - литератор и литературовед. Одним из первых начал серьезную литературоведческую работу над Кафкой (его этюды о Кафке опубликованы в сборнике: Kraft W. Franz Kafka: Durchdringung und Geheimnis. Frankfurt a. М, 1968).
    Знакомство Беньямина и Крафта произошло в их студенческие годы в Берлине (1915). Отношения между ними несколько раз прерывались. Очередное возобновление отношений произошло в Париже, где оба эмигранта случайно встретились в конце 1933 года. К этому периоду относятся и публикуемые письма. Параллельно с перепиской проходило устное обсуждение проблем, связанных с интерпретацией текстов Кафки. Прочитав эссе "Франц Кафка", Крафт тут же признал его "значительным достижением" и "оригинальным опытом интерпретации", в то же время отмечая, что Беньямин концентрирует свое внимание на "поверхности": "найденные им при этом частности в высшей степени существенны, но истиной они не являются... Слишком очевидна фигура pars pro toto".
311
    Окончательный разрыв последовал в конце 30-х по инициативе Крафта. Позднее Крафт признавал Беньямина "критическим гением, возможно даже метафизическим", упоминая среди его важнейших работ и эссе о Кафке.
    В настоящий раздел включены фрагменты переписки Беньямина с Крафтом, относящейся к 1934 - 1935 годам.
    1. Hellmuth Kaiser. Franz Kafkas Inferno. Psychologische Deutung seiner Strafphantasie, Wien, 1931.
    2. См. с. 75.
    3. Имеются в виду произведения Кафки "Певица Жозефина, или Мышиный народ" (IV, 58-72) и "Исследования одной собаки" (IV, 203-235).
    4. Беньямин тут ошибается: см., например, его