ук в замок, вывернула их наизнанку, выбросила вверх и сладко
потянулась, продемонстрировав присутствующим глубокие  нежные  подмышки.
Налитые янтарным светом соски, как стволы зенитных орудий, уставились  в
стену поверх обезумевших голов зрителей. Стоящий рядом с  Роном  пожилой
скульптор Рик Корен тихонько застонал.
   Девушка потянулась, тряхнула светловолосой головой, провела левой ру-
кой от груди до бедра и уселась на табуретку. Именно уселась, а не села.
Уселась своими мягкими белоснежными ягодицами, широко раздвинув  вдохно-
венные ноги.
   Во всем этом "спектакле" было что-то потустороннее,  какая-то  перво-
бытная безыскусная магия. Никто не дышал. Но зато все видели, как  дышит
богиня. Невозможно было определить, когда она делает вдох, когда  выдох.
Дышало все ее тело, каждая пора, каждая клетка,  каждый  волосок.  Более
того, все ее тело выражало неистребимую жажду дышать.  Дышало  ее  лицо,
дышали плечи, грудь и живот, дышало то  самое  место,  всегда  плодород-
но-влажное, на которое Рон осмелился взглянуть только после свадьбы. Она
дышала вся. И была занята только этим. Взгляд ее блуждал по пространству
студии, не различая предметов. Вернее, не делая между ними никакого раз-
личия. Она отдыхала. Она, собственно, для этого и пришла.  Да  что  там!
Она для этого родилась.
   Мартин Лесс прервал сеанс самым неожиданным образом.
   - Вон! - заорал он своим громыхающим голосом. - Все вон! Я больше  не
могу!.. Это невозможно!..
   Ошарашенные гости испуганной стайкой двинулись к двери.
   - А ты чего расселась?! - Мартин метнул на Шошану ненавидящий взгляд.
- Тебя что, не касается?! Вон отсюда!
   Для тех, кто хорошо знал Мартина Лесса, его выходка была вполне орга-
ничной. Художник был весьма импульсивным  человеком,  невоздержанным  не
только в словах, но и в поступках. Это был авантюрист и неврастеник. Рон
- пожалуй, единственный из присутствующих, кто дружил с Мартином по-нас-
тоящему, - догадывался о причинах такой бурной реакции. Они  с  Мартином
были знакомы с детства, вместе росли, их родители дружили семьями. И Рон
прекрасно знал все темные и светлые стороны характера  друга.  Он  знал,
что Мартин глубоко порядочный человек. Но избирательно порядочный. Когда
дело касалось творчества, он презирал любые экивоки. На одной  из  своих
персональных выставок он ударил какого-то критика кулаком по лбу, за что
был строго наказан большим штрафом и немедленным закрытием вернисажа.
   Испуганные мужчины устроили у дверей толкучку.  Рон  тоже  направился
было к двери, но Мартин схватил его за рукав и зловеще прошептал:
   - А ты останься...
   Шошана одевалась. Так же равнодушно и медленно. Несмотря на  обратный
порядок действий, одевание представляло собой точно такой же  спектакль,
как и раздевание. Но Мартин сбил своим  криком  божественную  пыльцу  со
всего этого действа, и Рон уже не смотрел в сторону  богини.  Он  только
услышал, как она прошла к двери, ровным грудным голосом сказала "пока" и
вышла.
   - Я хотел писать с нее Афродиту, - сказал Мартин, когда шаги натурщи-
цы стихли за дверью. - Афродиту, идущую по пустыне. Перед нею пустыня, а
там, где она уже прошла, - цветущий весенний луг. Представляешь? Я долго
искал натурщицу. Ни одна из профессионалок на это дело не годилась.  Все
они слишком испорчены, потасканы, жеманны. Шошану я встретил  на  пляже.
Она лежала на солнце, одетая в платье. Я нагло подошел и спросил, почему
она  не  загорает.  Знаешь,  что  она   мне   ответила?   Она   сказала:
"Здрасьте..." И все. Потом я ее пригласил в мастерскую, написал на клоч-
ке бумаги адрес, заявил, что хотел бы рисовать ее голой, и ушел,  потому
что никакой реакции не последовало. А на следующий день она приперлась в
мастерскую, разделась так же, как сегодня, и уселась на табурет.
   Это был какой-то кошмар. Через час работы с мыслями об Афродите  было
покончено. А через неделю мне в голову пришла новая идея - нарисовать  с
нее любовницу Зевса Ио. Помнишь эту легенду у Овидия  Назона?  Громовер-
жец, чтобы защитить свою возлюбленную от гнева  жены,  превращает  ее  в
бессловесную белоснежную корову. Шошана и есть Ио. Она и есть бессловес-
ная белоснежная корова, которой, правда, в отличие от любовницы Зевса, и
в коровьем образе хорошо.
   Я начал писать. Но еще через неделю этих идиотских сеансов поймал се-
бя на том, что мне уже не хочется писать корову. Я, к ужасу своему,  по-
нял, что горю желанием написать, как эта корова раздевается!  Какие  там
легенды! Какие там мифы Древней Греции!.. Мне хочется писать стриптиз!..
Но сегодня я почувствовал, что не смогу сделать и этого...
   Мартин сходил на кухню и принес оттуда початую бутылку виски.
   - Хочешь? - спросил он у Рона. Тот отказался.
   - Я вижу, что с тобой происходит, Рон. Ты, кажется, тоже пустил  слю-
ни, как и все эти мужланы. Предупреждаю тебя, как друга.  Берегись.  Она
очень опасна. Ты даже не представляешь себе, насколько  опасна  она  для
мужчины... Для художника...
   Мартин сделал большой глоток прямо из горлышка бутылки.
   - Сегодня я выгнал ее уже в третий раз. И ничего. Приходит на следую-
щий день как ни в чем не бывало. То ли воздух ей здесь нравится,  то  ли
освещение. Сейчас она, наверное, сидит в кафе с кем-нибудь из этих.  Ду-
маешь, они все разошлись по домам? Как бы не так! Эти оловянные солдати-
ки наверняка ждали ее у подъезда. Потом, наверное, передрались, как мар-
товские коты...
 
   Чем больше Рон ухаживал за Шошаной, тем больше  запутывался  в  своем
отношении к ней. Она его влекла, как влекла любого.  Она  притягивала  к
себе мужчин, как магнит - железные опилки. Но в то же время она не дела-
ла никаких предпочтений. Со всеми была одинакова. Со всеми была сердечно
равнодушна.
   По стечению обстоятельств, Рон оказался  первым,  кто  сделал  Шошане
предложение. Она согласилась с таким же дежурным чувством, с каким гово-
рила свое непременное "здрасьте". После нескольких лет супружеской жизни
Рон понял, что она с такой же легкостью могла выйти замуж за любого, кто
раньше, чем он, удосужился бы предложить ей руку и сердце. За кого угод-
но. Даже за плешивого и многодетного Рика Корена.
   Поначалу Рон изо всех сил пытался придать их отношениям романтический
характер. Но все его устремления разбивались о коровье равнодушие  Шоша-
ны.
   О, нет, она вовсе не была холодной. В постели она вытворяла такие чу-
деса, о которых Рон до женитьбы и не подозревал. Она отдавалась с  вели-
ким самозабвением, она вела себя, как настоящая самка, она рычала, куса-
лась, мурлыкала, становилась то нежной, то неистовой. Но отдавалась она,
увы, не Рону. Она отдавалась природе, процессу слияния, так  сказать.  И
Рон это чувствовал. Если бы на его месте в эти  минуты  оказался  кто-то
другой, Шошана получила бы то же самое удовлетворение.
   Поначалу этот факт страшно терзал писателя. Но в конце концов, будучи
довольно умным и сильным человеком, он сумел убедить себя в том, что ес-
ли нет любви к другому, значит, нет и измены. О том,  что  среди  прочих
она не любит и его самого, Рон старался не думать.
   По прошествии трех лет супружеской жизни - Рон тогда  писал  роман  о
Катастрофе - ему захотелось, как и Мартину Лессу, провести  эксперимент.
Он решил совершить очередную попытку преображения Ио и  повел  Шошану  к
знакомому врачу Герцлю Кацовски, который в своей  клинике  в  Иерусалиме
творил гинекологические чудеса.
   - Слушай, Герцль, - сказал Рон, зайдя в кабинет и оставив жену в  ко-
ридоре. - Я хочу, чтобы ты обследовал ее и, если  понадобится,  меня,  и
сказал совершенно определенно, почему у нас нет детей. Понимаешь, я  хо-
чу... Мы хотим ребенка...
   Обследование длилось несколько недель. По его окончании Кацовски поз-
вонил Рону и пригласил к себе. "Только приходи один, - сказал он. -  Без
жены..."
   Разговор между врачом и писателем был более чем странный.
   - Я тебе должен сказать сразу, - начал Кацовски, - что  я  ничего  не
понимаю...
   - Разве это возможно? - попытался пошутить Рон.
   - Получается, что возможно, - совершенно серьезно сказал Кацовски.  -
Здоровья у твоей Шошаны хватило бы на десятерых. Тебе  тоже  грех  жало-
ваться. Она не использует никаких противозачаточных средств и, как я по-
нял из ее слов, даже не знает, что это такое. Но  те  процессы,  которые
должны неминуемо происходить в ее, извини меня, чреве, почему-то не про-
исходят. Это-то мне и непонятно...
   Знаешь, Рон, может быть, мой совет прозвучит несколько неожиданно, но
своди-ка ты ее к... Миницу.
   - И кто это мне советует?! - запротестовал Рон. - Ученый,  профессор,
человек строгих правил и точных знаний?!
   Кацовски пожал плечами. Их общий знакомый Георг Миниц  был  известным
экстрасенсом. Он занимался лечением на расстоянии, телепатией,  астроло-
гией, гаданием, лозоходством - в общем, всем тем, что Герцль Кацовски от
души презирал и с откровенным отвращением называл дремучей чушью.
   - Ты знаешь, как я отношусь к этому шарлатану, - сказал врач на  про-
щание. - Я уверен, что ничего серьезного он тебе не  скажет.  Но,  может
быть, он просто найдет ответ, который тебя удовлетворит. Я такого ответа
дать тебе не могу...
   Миницу потребовался всего час, чтобы все разложить по полочкам. Труд-
но сказать, удовлетворил Рона диагноз экстрасенса или нет, но  поэтичес-
кое содержание, заложенное в нем, имело вполне определенный смысл.
   - Она не может забеременеть, - сказал Миниц.
   - Почему? - спросил Рон.
   - Потому что не хочет.
   - Не хочет забеременеть от меня?
   - Нет. Она просто не хочет ребенка. Ее нежелание сильнее любых проти-
возачаточных средств. Понимаешь, она самодостаточна. Ей хватает  ее  са-
мой. Ей никто больше не нужен...
   Миниц сделал паузу, а потом тихо добавил:
   - Даже ты...
   - Я это знаю, - твердо сказал Рон.
   Услышав такое признание, Миниц повеселел.
   - Тогда все становится  гораздо  проще,  -  хохотнул  он  и  хрустнул
пальцами. - Слушай. Она представляет собой очень редкий  тип  самодоста-
точных людей. Она живет окружающим миром в целом, а  не  отдельными  его
частями. Пока окружающий мир существует цельно, пока эта цельность  ося-
заема, она полностью удовлетворена. Как только этот мир начнет дробиться
в ее сознании на части, у нее появятся нормальные  человеческие  потреб-
ности. Любовь, модная одежда, деньги, дети и прочее. Сейчас она  как  бы
находится в состоянии счастливого (для нее)  и  несчастного  (для  тебя)
сна. Беременность может стать одним из первых признаков ее пробуждения -
признаком того, что она начала выделять тебя (или  кого-нибудь  другого)
из окружающего мира... Но должен тебя  предупредить.  Такая  метаморфоза
будет очень болезненной и может закончиться трагически...
   - Для нее?
   - Для тебя...
 
   После этого разговора прошло время. Рон заканчивал роман. Как-то  не-
заметно для себя он стал встречаться с другой женщиной, знакомой еще  по
университету. Она его, кажется, любила. К Шошане он  постепенно  привык.
Их отношения определились. Они стали  откровенно  холодными.  С  редкими
чувственными всплесками по ночам. Рон не осторожничал и  однажды  откро-
венно рассказал жене о том, что у  него  есть  любовница.  Реакция  была
обычной.
   В марте 1979 года Рон поехал на неделю в Варшаву. Для романа требова-
лись кое-какие материалы из истории Варшавского гетто.
   Роясь в архивах, Рон набрел на душераздирающую историю  Златки  Горо-
виц, польской еврейки, замученной нацистами в 1943  году.  К  материалам
прилагался страшный по своей животной откровенности дневник гестаповско-
го ублюдка Отто Кигера, который был награжден железным крестом за  изоб-
ретение изощреннейших пыток.
   Это был даже не дневник, а четкие, педантичные инструкции с примерами
из богатого опыта палача. Каждое новое наставление начиналось гомеричес-
ки циничной фразой: "Возьмем нормального человека..."
   Кигер, наверное, мечтал стать вторым Шарлем Сансоном  де  Лонгевалем,
основавшим знаменитую династию французских палачей. Но где уж  сентимен-
тальным и по-своему гуманным Сансонам было тягаться с этим извергом.  Ни
бичевание, ни четвертование, ни гильотина ни в какое сравнение не шли  с
теми воистину сатанинскими способами пыток и убийства, которые  разраба-
тывал Кигер.
   "Берем нормального человека, лучше - женщину, - описывал изверг пытку
Златки Горовиц. - Делаем вокруг соска непрерывный круговой надрез.  Этот
надрез нужно производить маленькими, желательно затупленными маникюрными
ножницами. Края надреза должны быть рваными - так эффективнее.  К  концу
этой операции объект, как правило, устает кричать, так что работать ста-
новится спокойнее.
   Затем следует раскалить на огне тонкое стальное кольцо, сделанное на-
подобие согнутого бритвенного лезвия. Кольцо должно  быть  укреплено  на
длинной деревянной ручке. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  .
. . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Главное на данном этапе, что-
бы объект не потерял сознания, чтобы он продолжал чувствовать боль.
   Затем резким движением кольца вниз . . . . . . . . . . . . . . . .  .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  .
. . . . . . . . . . . . "
   Дальше шла торопливая приписка: "На этом этапе она потеряла сознание.
Пришлось сделать перерыв..."
   Вернувшись из архива в гостиницу, Рон позвонил домой -  в  Рамат-Ган.
Голос Шошаны был далеким, но и за несколько тысяч километров в нем  ощу-
щалось монотонное равнодушие. В коротком дежурном разговоре Рону удалось
выяснить, что она не одна, что в квартире кто-то есть. Это его не удиви-
ло, как, впрочем, и то, что Шошана сказала в конце разговора: "Я  соску-
чилась. Приезжай скорее". Это были пустые слова, которых за их супружес-
кую жизнь было произнесено немало. Это была пустая измена, и  далеко  не
первая в их совместной жизни. Но что-то в его  душе  все-таки  шевельну-
лось, какой-то замочек щелкнул в его мозгу.
   Рон стряхнул с себя оцепенение, спустился в бар, выпил бутылку  пива,
поднялся к себе в номер и завалился спать.
   Наутро он направился в аэропорт. Там, в одном из киосков,  купил  не-
большой маникюрный набор. Все два часа полета из Варшавы в Лод он  водил
по лезвию миниатюрных ножниц маленьким напильничком для зачистки ногтей.
   Около трех часов дня Рон открыл дверь своей квартиры в Рамат-Гане. Он
вошел в прихожую, аккуратно поставил кейс возле обувного ящика,  снял  с
себя куртку, рубашку и туфли. Вынул из маникюрного набора ножнички,  по-
ложил их в карман брюк и заглянул в салон.
   Шошана лежала на софе, укрытая радужной простыней. Таким образом  она
проводила почти все свое время. Увидев в дверях мужа, она слабо  кивнула
и сказала свое неизменное "Здрасьте..."
   Она была довольно сильной. Рон даже не предполагал, что сопротивление
будет таким длительным и упорным. Наконец ему удалось связать ей руки  и
ноги изорванной простыней. Затем он замотал ее  рот  полотенцем.  Шошана
выбилась из сил и лежала теперь, не двигаясь. Рон вытащил ножницы,  под-
нес их к левому соску Шошаны и медленно стал погружать  в  грудь  нижнее
лезвие. Когда выступила кровь и маленькая красная росинка прокатилась по
белой матовой поверхности груди, Рон взглянул в глаза жене  и  оторопел.
Они - эти два холодных и равнодушных глаза - смотрели на него с  выраже-
нием какого-то напряженного ожидания. Впрочем, нет. Не совсем так. Выра-
жение этих глаз поразило Рона в  первую  очередь  тем,  что  они  вообще
что-то выражали. Трудно было определить  чувства,  которые  теснились  в
этом взгляде. В нем были и страх, и мольба, и благодарность, и  вожделе-
ние. В этих огромных глазах Рон увидел себя, свое искаженное лицо. И тут
он понял, что Шошана - эта белоснежная корова Ио - смотрит на  него,  на
Рона, на своего мужа, который внутри ее глаз  впервые  обрел  конкретные
очертания - очертания взбешенного зверя. И Рон закричал.  Закричал  так,
как не кричал никогда. Хриплые рваные звуки вырывались из его груди, вы-
рывались, казалось, вместе с сердцем, вместе со всеми  внутренностями...
"Нет!.. - кричала Златка Горовиц. - Не надо!.. Не надо!.."  И  не  могла
уже кричать... Окровавленные ножницы жгли основания  большого  и  указа-
тельного пальцев. Кольца их напоминали согнутые дугой  бритвы.  "Возьмем
нормального человека, - вспомнил Рон. - Работать нужно в эластичных  ре-
зиновых перчатках, чтобы не замарать руки кровью и испражнениями..." Ок-
ружающий мир взорвался и разлетелся на мелкие осколки.  Действительность
пошла вразнос. Пропало все - комната, софа, связанная Шошана. Перед гла-
зами Рона плясало в кровавых бликах его обезображенное мукой лицо,  лицо
самца, зверя, убийцы...
   Рон проснулся хмурым утром с сильной головной болью. За окном его но-
мера уже бегали автобусы и автомобили, польская столица медленно пробуж-
далась от сна и устремлялась в новый рабочий день. Горло Рона горело.
 
   - Вы так сильно кричали, - сказала ему молоденькая портье,  -  что  я
хотела уже вызывать "скорую помощь".
   - У меня это бывает, - хрипло ответил Рон,  еще  не  оправившийся  от
кошмара.
   В Рамат-Ган он прибыл через двое суток. Около восьми  часов  утра  он
открыл дверь своей квартиры, аккуратно поставил дипломат возле  обувного
ящика, снял с себя куртку, туфли и на цыпочках прошел в спальню.
   Шошана спала, разметавшись на большой семейной кровати. Ее  умиротво-
ренное лицо было спокойно. Нагое тело, как всегда,  источало  белизну  и
здоровье. Здоровье и желание. Желание и  равнодушие.  Радужная  простыня
скаталась и лежала бесформенным комком в ногах.
   На левой груди Шошаны, прямо над налитым янтарным светом соском, вос-
паленно сиял неровный сиреневый рубец.
   Рон закашлялся. Она открыла глаза и впервые за много  лет  уставилась
не в потолок, а на стоящего в дверях мужа.
   - О, здрасьте... - протянула она, и ее  тонкие  темные  брови  слегка
дрогнули. Она проследила за взглядом Рона и, кивнув на сосок, сказала: -
Чистила яблоко и порезалась...
   Потом она сладко потянулась - точно так же, как когда-то в мастерской
Мартина Лесса, - и поманила мужа к себе: - Иди сюда, ну иди же... Я сос-
кучилась...
   И впервые за много лет писатель Рон Мор поверил словам своей жены.
 
   С этих пор Шошана переменилась. Метаморфоза  была  так  стремительна,
что Рону даже не  потребовалось  эксплуатировать  свою  профессиональную
наблюдательность, чтобы замечать каждое новое движение, жест, каждую но-
вую реакцию в ее поведении.
   Шошана стала проявлять заинтересованность в его делах. Перестала  ва-
ляться днями на софе. Ходила по магазинам. Звонила ему на работу. Напра-
шивалась с ним в командировки. Она стала ревновать его к любовнице и од-
нажды устроила жуткую сцену с битьем посуды и хлопаньем дверями.
   Она преобразилась. На ее белоснежных бедрах откуда ни возьмись  обоз-
начилось несколько досадных синяков, упругий живот стал рыхлым, на боках
появились складки. Ее чувственные пухлые губы все чаще можно было видеть
ярко накрашенными. Однажды Рон поймал себя на том, что чувствует исходя-
щий от жены запах пота. Раньше он этого не замечал.
   Преображение Шошаны произошло за  какие-нибудь  два-три  месяца.  Она
стала мелочной, сварливой, непоседливой, неопрятной.  Она  приставала  к
Рону с идиотскими фантазиями, требовала, чтобы он больше зарабатывал,  и
иногда выслеживала его, когда он отправлялся в библиотеку или на работу.
   Рону понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что его  жена
непроходимо глупа, что она - простая базарная баба.  Выяснилось,  что  у
нее, у этой богини, у  этой  спящей  красавицы,  совершенно  отсутствует
вкус. Одевалась она вызывающе и вульгарно. Ее разговор был  безграмотен,
мысли пошлы, ее подозрительность переходила всякие границы. Вдобавок  ко
всему она стала стремительно толстеть. Через полгода  после  возвращения
Рона из Варшавы в ней невозможно было узнать Шошану, позировавшую худо