анц! Ты ведь так любил Марию...
   Z. Господин Перкат! По показаниям офицера харбургской полиции Рихарда
Ритца, вы однажды уже пытались доказать, что якобы убили свою жену.  Чем
вы можете объяснить эти повторяющиеся попытки обвинить себя в преступле-
нии, которого вы не совершали и которого никогда бы не  совершили,  будь
ваша жена действительно жива?
   Перкат. К сожалению, вы заставили меня стать слишком осторожным, что-
бы отвечать на подобные вопросы откровенно.  Понимаете,  она  появляется
внезапно, и я вынужден ее убивать, потому что... В общем, она была слиш-
ком разговорчивой тогда, в апреле... Нет, не могу продолжать... Вы снова
скажете, что я спятил...
   Z. Еще несколько коротких вопросов, господин Перкат. Вы считаете, что
ваша жена до сих пор жива?
   Перкат. Нет. Не считаю. Вы удовлетворены?
   Z. Вы верите в призраки?
   Перкат. В известном смысле... Ведь я парапсихолог... Но в призрак мо-
ей жены я не верю.
   Z. Насколько я понял из объяснений моих немецких  коллег,  вы  вправе
потребовать эксгумации, если сумеете обосновать ее необходимость. Други-
ми словами, если у вас найдется достаточное количество улик, указывающих
на то, что ваша жена действительно жива...
   Перкат. Я думал об этом. Но выкопать труп на  еврейском  кладбище  не
так-то просто. Могут возникнуть серьезные общественные проблемы...
   Z. Господин Эльстадт, вы можете дать свою оценку происходящему с  ва-
шим другом?
   Эльстадт. Мне трудно судить, насколько Франц болен и болен ли он  во-
обще. Я склонен полагать, что он просто переутомился. К тому  же  вы  не
должны сбрасывать со счетов наше ужасное прошлое. Прошедшие через лагеря
смерти - люди особенные. Может быть, это прозвучит жестоко, но они оста-
ются смертниками до конца своих дней....
   Перкат. Ах, как же ты прав, дорогой мой Ран! Ты даже не представляешь
себе, до какой степени ты прав!..
   По-настоящему Перкату поверили лишь в последний,  третий  раз.  Некий
журналист Дитер Лидтке (очевидно, псевдоним) из Киля  предъявил  на  суд
публики магнитофонную кассету, в которой профессор Перкат признавался  в
страшном преступлении - в убийстве собственной жены.  Журналист  скрупу-
лезно перенес запоздалые признания  покойного  профессора  на  бумагу  и
опубликовал в газете статью под названием "Откровение некрофила".
   "Я, профессор Харбургского университета Франц Перкат, заявляю, что 12
февраля 1974 года в 23 часа 25 минут в городском  парке  Брунсбюттеля  в
третий и, я надеюсь, в последний раз убил собственную жену Марию Перкат.
Я отрезал ей голову большим хлебным тесаком, который купил за пять часов
до убийства в магазине на углу рыночной площади. И она  тут  же  умерла.
Затем я погрузил труп в багажник своего автомобиля и отвез  его  в  Хар-
бург, на кладбище, где и зарыл под памятником,  поставленным  8  декабря
1968 года на могиле моей жены Марии Перкат.
   Я ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не жалею. Я  сделал  то,  о  чем
мечтал каждый из моих товарищей по тем жутким  временам,  когда  все  мы
стояли у адских врат.
   Доказательством моего преступления может служить кровь Марии, которую
я собрал в стеклянный флакон из-под туалетной воды и спрятал в моем  до-
машнем сейфе. Там же хранятся и отпечатки пальцев моей жертвы, которые я
догадался снять после того, как Мария умерла. Не рассчитывая  на  объек-
тивность правосудия, я умудрился вдобавок ко всему записать наш  послед-
ний с Марией разговор на магнитофонную пленку.  Она  также  находится  в
сейфе..."
   Далее Перкат в мельчайших подробностях описал вечер, предшествовавший
убийству. Он сообщил, что встретил Марию на  спектакле  в  драматическом
театре Гамбурга. "Мы не виделись около двух лет, и мне эта встреча  была
крайне приятна". После спектакля он повез ее в отель,  "где  мы  провели
чудесную, полную любви ночь..." (Напомню, что Перкату в это  время  было
шестьдесят пять лет, а Мария была на шесть лет младше мужа).
   Материал был опубликован в газете 13 марта 1974 года. Эксгумация тру-
па Марии Перкат последовала 15 марта. А 27 февраля того же года, то есть
за две недели до всех этих событий, профессор парапсихологии Франц  Пер-
кат скончался от обширного инсульта в гамбургской клинике  для  душевно-
больных.
   Дитер Лидтке на протяжении трех месяцев старался быть  в  курсе  всех
подробностей дела и заработал на этом,  по  всей  вероятности,  неплохие
деньги. Он даже открыл в газете рубрику с ужасающим  названием  "Мертвая
голова", где ежедневно сообщал публике новые подробности.
   "Экспертиза показала, что в гробу Марии  Перкат  находилась  покойная
Мария Перкат, похороненная, как и полагается, в декабре 1968 года, - пи-
сал Лидтке в своей рубрике. - Но вопрос о том, почему голова трупа  была
отделена от тела, пока остается открытым..."
   "...Версия лейтенанта Милля: сумасшедший профессор выкопал труп жены,
отвез его в парк, расчленил, затем привез на кладбище и  закопал  обрат-
но..."
   "...Марта Маурер, домохозяйка из Харбурга, утверждает, что  профессор
Перкат неоднократно домогался ее, угрожая навести на ее семью  каббалис-
тическое проклятие..."
   "...Мы беседуем с раввином Фридрихом Летцем, который  выдвинул  вчера
сенсационную версию убийства Марии Перкат.
   - Эта история связана с так называемым "Заговором оставшихся", -  го-
ворит раввин Летц. - Этот заговор организовали  нацистские  преступники,
не успевшие бежать из страны после капитуляции. Большинство  из  них,  в
частности обслуга концлагерей, и сегодня проживают на территории  Герма-
нии по поддельным документам. Более того, многие из них  выправили  себе
еврейские паспорта и составили семьи с бывшими узниками и узницами лаге-
рей смерти. Лучшего "прикрытия" не придумать. Я полагаю,  что  профессор
Франц Перкат пал жертвой "Заговора оставшихся", а его жена во время вой-
ны была хирургом в том самом лагере, где находился Перкат. Надеюсь,  ни-
кому не надо объяснять, что подразумевается под словом "хирург"...
   Мы обратились в комиссию при министерстве юстиции и получили исчерпы-
вающий ответ:
   - Никакого "Заговора оставшихся" не существовало и не существует. Ко-
миссия считает необходимым официально заявить, что все слухи,  связанные
с причастностью бывших нацистов к помешательству харбургского профессора
не имеют под собою никаких оснований..."
   "... В профессорском сейфе был  обнаружен  пузырек  из-под  одеколона
"Кельнская вода" с красной жидкостью, листок бумаги со смазанными  отпе-
чатками пальцев и магнитофонная бобина.
   - Все это похоже на грандиозную шутку, - заявил нам один из  следова-
телей. - В пузырьке находились красные чернила... Профессор Перкат, меж-
ду прочим, чернилами другого цвета и не пользовался... На  магнитофонной
ленте была записана только одна фраза,  произнесенная  мужским  голосом.
Звучала она так: "Ну, Мария, прощайся с прошлым..." Затем  следовали  то
ли всхлипы, то ли хрипы, а дальше... "Свадебный марш" Мендельсона  -  до
самого конца пленки. Экспертиза установила, что магнитоноситель является
пленкой второго типа, выпущенной в Гамбурге в  июне  1949  года.  Запись
произведена в январе-феврале 1974 года, поэтому качество воспроизведения
оставляет желать..."
   Надо отдать должное профессионализму немецкого журналиста. Он работал
без устали и пытался не упустить ни одного намека, ни одного  слуха.  От
его возбужденного взгляда не укрылась ни одна более или менее существен-
ная деталь. Он, к примеру, первым обратил внимание  на  потрепанный  ти-
тульный лист научного ежегодника "Психосоматика", найденный  в  домашнем
сейфе профессора Перката. На этом листе был помещен  короткий  некролог,
посвященный безвременной кончине ученого. Под его фотографией в мантии и
конфедератке стояла подпись: "Невосполнимая утрата".  А  ниже  значилась
дата выпуска ежегодника: 17 марта 1974 года, № 26.  Было  известно,  что
кроме больного профессора ни один человек не имел доступа к этому сейфу.
Но профессор скончался в конце февраля и никак не мог  положить  в  свой
сейф титульный лист журнала, сообщающего о его смерти. Более того. Ника-
кого сообщения о смерти профессора Франца Перката в двадцать шестом  но-
мере ежегодника "Психосоматика" не было.
   Лидтке ринулся в Берн, где встретился с  главным  редактором  журнала
академиком Ольбрехтом Голленом. Тот показал журналисту  письмо  Перката,
датированное 10 февраля.
   "Уважаемый коллега! - писал больной. - Я чувствую себя очень  скверно
и боюсь, что не протяну и нескольких недель. Доктор Бауэр такого же мне-
ния, так что давайте прощаться.
   У меня к Вам одна незначительная просьба, коллега Голлен. Будьте  так
добры, не публикуйте в нашем ежегоднике никакого некролога обо мне. Луч-
шим памятником Вашему другу и соратнику будет полное и абсолютное забве-
ние. Разрешаю Вам обвести мою фамилию  в  списке  редакционной  коллегии
траурной рамкой. Но не более того.
   С почтением,
   всегда Ваш профессор Франц Перкат.
   Р. S. Мария Вам кланяется и передает приветы всей Вашей семье".
   Ганс Бауэр, главный врач психиатрической больницы, в которой  лечился
и скончался бедный профессор, заявил, что ничего мистического в этой ис-
тории нет.
   - Болезнь Перката можно определить как  синдром  Mourning  -  синдром
скорби. Это происходит тогда, когда психологические процессы вступают во
взаимодействие с потерей любимого объекта. Как правило,  здоровый  орга-
низм успешно справляется с Mourning либо через полный отход от  утрачен-
ного объекта, либо через обретение новой привязанности. Обычный  человек
проходит три стадии скорби: отрицание утраты, смирение с нею и, наконец,
отделение от нее. В случае с Перкатом этот процесс происходил в обратном
порядке. Еще при жизни жены Перкат прошел последовательно стадии отделе-
ния и смирения, а после ее смерти наступила стадия  отрицания.  То  есть
сложилась парадоксальная ситуация: при жизни  Перкат  считал  свою  жену
мертвой, а после смерти она ожила в форме навязчивой идеи...
   На похоронах Перката Лидтке пытался вызвать на откровенный разговор и
Рана Эльстадта, но не сумел добиться от него ни слова.  И  только  через
пять с лишним лет, когда о профессоре Перкате уже забыли, Лидтке удалось
"разговорить" израильского адвоката. Они встретились в Дюссельдорфе,  на
Международном конгрессе узников нацистских концлагерей. В перерыве между
заседаниями Лидтке подошел к Эльстадту и напомнил ему о "деле Перката".
   - Я собираю материал для "Истории Дахау" и хотел бы  с  вами  погово-
рить, - заявил Лидтке.
   - С каких это пор шлезвигские журналисты начали интересоваться  прош-
лым Германии? - холодно ответствовал Эльстадт. - Не представляю, чем мо-
гу быть вам полезен. Меня убивали не в Дахау, а в  другом  концлагере...
Впрочем, если вам это так уж необходимо, извольте...
   Разговор состоялся поздним вечером в  маленьком  ресторане  на  цент-
ральной площади Дюссельдорфа. Первым делом Эльстадт запретил  журналисту
пользоваться диктофоном и вести записи. "Выпейте лучше пива!"  -  сказал
он и усмехнулся. Лидтке пришлось восстанавливать разговор по памяти, по-
этому ручаться за его достоверность никак нельзя. В главе  своей  книги,
посвященной истории болезни профессора Перката, Лидке писал:
   "Адвокат Ран Эльстадт из Тель-Авива познакомился с  Перкатом  в  1944
году. Оба они находились в то время в концлагере под Ингольштадтом. Этот
небольшой лагерь являлся как бы филиалом Дахау, опытной станцией, на ко-
торой нацистские "хирурги" экспериментировали с  "человеческим  материа-
лом"...
   Разговор с этим человеком был одним из самых странных  разговоров  во
всей моей журналистской карьере. Мне понадобилось более двух лет  работы
над книгой, чтобы понять, что на самом деле со  мной  разговаривали  два
разных Рана Эльстадта. К великому сожалению, я не могу (да  и  никто  не
сможет) определить, какой из них - настоящий.
   - Нигде я не видел такой большой Луны, как в Германии, - говорил Пер-
вый. - В ту ноябрьскую ночь 1944 года она была просто гигантской.  Впос-
ледствии я часто ловил себя на мысли, что  нацисты  выковали  не  только
идеологию, людей, танки, время, но и Луну. Особую арийскую  Луну,  пред-
назначенную только для немцев... Она  была  огромной  и  подробной...  И
смотрела на нас, уходящих на ту сторону света, с торжествующей ухмылкой,
холодно и цинично...
   - Не ждите от меня воспоминаний и душераздирающих подробностей лагер-
ного быта, - перебивал его Второй. - Не ждите от меня банальностей вроде
известной формулы о том, что война все еще продолжается в наших душах  и
мозгах... Все это так, но уже не имеет никакого  значения.  Гораздо  су-
щественней другое...
   Первый. Это другое связано с тем, что именно тогда, в ту ледяную лун-
ную ночь человечество раскололось для меня на две неравные части.  Живая
и торжествующая осталась жить и торжествовать, а мертвая и  терзаемая  -
умирать и терзаться. Я оказался среди  последних.  Среди  меньшинства...
Говорю о себе, потому что для второй половины никакого мы не существует.
Умирание разобщает...
   Второй. ...а терзания, если и делают человека чище, то в том же смыс-
ле, в каком омовение делает чище покойника перед погребением... Как-то я
сказал Францу, что все мы до конца своих дней останемся  смертниками.  И
он со мной согласился. Жизнь смертника и жизнь простого  человека  схожи
только по форме... И тот и другой стоят на  краю  расстрельной  ямы.  Но
смертник готов войти туда в любую минуту, а  обычный  человек  постоянно
ждет спасительного оклика из-за спины... Различие на первый  взгляд  не-
большое. Но на самом деле...
   Первый. ...это и есть самое страшное последствие войны... Страшно  от
одной мысли, что Луна может быть разной не почему-то, а  для  кого-то...
Там, в концентрационном лагере, мне преподали  последний  в  моей  жизни
урок - урок смерти. Когда конвойный бросил автомат и убежал, я  уже  был
мертв. Дважды, трижды мертв! Я лежал, придавленный к  Земному  шару  его
единственным спутником - Луной, огромной  нацистской  Луной,  подробной,
как Махабхарата... Болезнь моего друга Франца Перката...
   Второй. ...была болезнью только для вас, обычных людей. Для  меня  же
это была нормальная жизнь приговоренного и, в общем-то, давно казненного
человека... Смертник всегда и во всем идет до конца. Для него не сущест-
вует границ между жизнью и небытием. Он воспринимает реальность как  мо-
нотонный поток смерти, как один бесконечно длящийся во времени шаг...
   Первый. Шаг за порог этого света... Меня совершенно раздавила мысль о
том, что больше меня никто и никогда не унизит -  я  постиг  все  бездны
унижения; что больше меня никто и никогда не предаст - я уже не  достоин
предательства; что больше меня никто и никогда не убьет,  потому  что  я
мертвее всех мертвых... О, это ощущение абсолютной, дьявольской неуязви-
мости! Что может быть страшнее?!
   Второй. Мария была замечательной женщиной, доброй, отзывчивой, интел-
лигентной. Если бы не концлагерь, то лучшей жены Францу нельзя было при-
думать... Но она была человеком из другого мира. А для смертника не  мо-
жет быть большей угрозы, чем такое жуткое соседство. Перкат и Мария  су-
ществовали в разных измерениях, и это его убило...
   Первый. ...в очередной раз. Будь я на месте  Франца...  Впрочем,  это
невозможно... У него не было места... У тех,  кого  бросил  на  произвол
смерти молодой конвоир, места быть не может. Ни под Солнцем, ни, тем бо-
лее, под Луной... Перкат не сходил с ума - о каком уме может идти речь?!
Он не был душевнобольным - слово "душевно" не применимо ни к нему, ни ко
мне... Он просто проявил последнее оставшееся у  него  качество  -  инс-
тинкт. Инстинкт самоуничтожения (по аналогии с  вашим  пресловутым  инс-
тинктом самосохранения)...
   Второй. ...он пытался любить Марию, он хотел любить ее, он, наверное,
любил ее... Но как дерево может любить собственную тень?! Как оно, бесс-
ловесное и неподвижное, может уберечь свою любовь от набегающей  тучи?..
Семнадцать лет Перкат и Мария  жили  по  разные  стороны  реальности,  и
только после ее смерти они стали по-настоящему близки...
   Первый. Ближе и выдумать невозможно...  Вы  когда-нибудь  ели  глину?
Жирную, хорошо взбитую десятками тысяч изможденных ступней... С вкрапле-
ниями песчинок и мелких камешков... Ароматную, благоухающую запахом  че-
ловечества - запахом пота, крови и испражнений... Франц ел эту глину.  И
я ел ее. До сих пор ощущаю во рту этот мерзкий "человеческий" привкус...
   Второй. По вашему разумению, профессор Перкат трижды убивал собствен-
ную жену (причем самым жестоким образом). Но вы его извиняете, поскольку
все эти кровавые кошмары происходили в его больном воображении... На са-
мом же деле все гораздо фантастичней, ужасней, больней...  Дело  в  том,
что Мария...
   Первый. Да при чем здесь Мария! Так ли важна сегодня эта женщина, эта
посланница с другого берега, носившая имя,  которое  христиане  почитают
святым! Надо еще доказать, что...
   Второй. ...за день до отъезда Перката из Тель-Авива в июне 1972  года
мы провели прекрасный вечер в одном из ресторанов на набережной...
   Первый. Кто такие эти мы?! Племя?! Народ?! Человечество?!
   Второй. Мы - это мы: мой незабвенный друг Франц Перкат,  его  замеча-
тельная жена Мария и я, Ран Эльстадт, адвокат из Тель-Авива...
   Первый. Нет, это невозможно... Я  устал...  Давайте-ка  закругляться.
Выпьем еще по кружке пива и разойдемся по своим жизням..."
 
 
   - Горный земледелец, что это за человек?
   - Человек.
   - На каких языках он говорит?
   - На всех.
   - Что он знает?
   - Все.
   - Какую страну он считает своей родиной?
   - Никакую и все.
   - Кто его бог?
   - Бог.
   - Как зовешь ты его?
   - Безумцем.
   - Как, повтори, зовешь ты его?
   - Мудрецом.
   - Кто он в вашей шайке?
   - То, что он есть.
   - Главарь?
   - Нет.
   - Кто же он в таком случае?
   - Душа.
   Виктор Гюго. Человек, который смеется
 
   Слепой видит незримое. Глухой слышит неисповедимое. А что говорит не-
мой?
   Времена, когда все это случилось, прошли. Они  не  оставили  по  себе
доброй памяти, а значит - не оставили никакой. Разве что это  расколотое
пополам говорящее дерево, которое до сих пор умудряется как-то расти  на
склоне горы Кармель. Дерево начинает шептать в полное безветрие, но этот
шепот может услышать только глухой, - настолько он неисповедим.
 
   У Асона не было детства. Во всяком случае, он его не помнил. Не  пом-
нил своих родителей, не помнил дома, в котором вырос. Его воспитал стро-
гий раввин Еша, человек Талмуд, как называли  его  христианские  монахи,
живущие в католическом монастыре неподалеку от нагорной еврейской школы.
   Присутствие памяти в своем сознании  Асон  впервые  обнаружил  только
тогда, когда начал неметь. Этот процесс длился несколько лет,  и  посте-
пенно Асон восстановил по крупицам всю свою жизнь - от момента  рождения
до того самого мгновения, которое предшествовало его загадочной гибели.
   Он вспоминал ежесекундно, он истощал свою память неразрешимыми вопро-
сами. Каждый вечер на заходе солнца он приходил к молоденькой  пинии  на
склоне горы и делился с ней своими воспоминаниями. Делиться с людьми ему
не позволял парализованный непонятной силой язык.
   В сущности, это не были воспоминания в буквальном  смысле  слова.  Он
строил свое детство, как первобытный зодчий, - на естественном основании
и без всякого предварительного проекта. Это было детство, похожее на вы-
думку гораздо больше, чем все несбывшиеся пророчества мира. В нем не бы-
ло ни отца, ни матери. В нем царствовал Дом, подаривший жизнь,  Учитель,
подаривший знание,  и  одна  огромная  невосполнимая  Утрата.  Это  было
детство Голема, если,  конечно,  допустить,  что  у  Голема  может  быть
детство.
   Асону было всего тринадцать лет, когда он начал терять речь. Причиной
этому стала одна ошибка, которую Асон допустил на уроке. Тогда, перечис-
ляя десять сфирот первичной сущности Б-