Так, разрыв легкого, переломы ребер,  в  общем  -
пустяки...
   Через две недели кошка вдруг  исчезла.  Шандор  обыскал  всю  округу,
расспросил всех соседей, прочесал окрестные поля и стройки - все тщетно.
   Несс обнаружилась хмурым ноябрьским утром  на  пустынном  пляже,  где
Шандор по привычке коротал свои одинокие часы, глядя  на  дым  из  трубы
электростанции.
   Кошка лежала на песке. Ее по-прежнему чистая  желтовато-белая  шерсть
шевелилась от каждого дуновения ветра. Одинаковые серые глаза пристально
смотрели на море. Несс была мертва.
   Шандор отнес окоченевшее тельце домой и ночью похоронил на  одной  из
строительных площадок. Будь на его месте кто-то другой,  он  обязательно
обратил бы внимание на тот факт, что мертвая Несс была чрезвычайно чиста
и опрятна, будто перед тем, как умереть, сходила в кошачью  парикмахерс-
кую. Кто-то другой обязательно задал бы себе вопрос: отчего она  умерла?
И обязательно не нашел бы на него приемлемый ответ.
   Но это - кто-то другой. Шандор же, напротив, принял смерть  Несс  как
должное. Он уже знал, что явилось причиной этой смерти. Он уже  смирился
с открытием, которое потрясло его душу, он уже понял,  что  видение,  то
самое страшное видение из его прошлой жизни и является приказом,  шифром
или ключом к ищущей выхода энергии его единственного глаза.
   Он пытался заставить себя не думать о войне, не вспоминать  Газу.  Но
память выходила из-под контроля. Видение обрушивалось на него  внезапно,
заставало его воспаленный мозг врасплох. Иногда это случалось, когда  он
смотрел на море, иногда - когда наблюдал за людьми на  пляже.  Он  знал,
что все это плохо кончится. Он пытался закрывать  здоровый  глаз,  носил
густые темные очки, заставлял себя смотреть только в  книгу.  Ничего  не
помогало. В момент внезапной сосредоточенности все его  члены  цепенели.
Он не мог шевельнуться и, как приговоренный, досматривал свой кошмар  до
конца. Свой единственный, изученный до мельчайших деталей, и все же каж-
дый раз одинаково жуткий кошмар.
   Наконец, прочитав в газете о смерти девушки и о пяти других  смертях,
Шандор пошел в полицию...
   - Но самое главное не в этом, - продолжал профессор Плоткин.  -  Этот
человек, бывший то ли снабженец, то ли товаровед, после операции  бросил
свою работу, а через несколько лет стал известнейшим в стране предсказа-
телем и ясновидящим. Тогда такого рода деятельность не особенно  поощря-
лась, но о его чудесных способностях знали все. Ежедневно к нему в квар-
тиру выстраивалась огромная очередь. Ему писали со всех концов  огромной
империи. А еще через несколько лет он умер. Позвал вечером жену и сказал
ей, что завтра в полдень умрет. Так и случилось.
   - Нет-нет, - сказал Z. - Это все мистика. И  потом,  поверь  мне,  уж
я-то повидал на своем веку сумасшедших... Этот парень, который  ворвался
ко мне позавчера, был несомненно одним из  них.  Он  сначала  горячился,
размахивал руками, брызгал слюной, а потом, когда я посоветовал ему  об-
ратиться к врачу, вдруг замолчал. Он очень пристально посмотрел на меня,
буквально прожег меня взглядом, затем вздрогнул, как-то обмяк и спросил:
"Так вы думаете, стоит обратиться к врачу?" Я сказал, что абсолютно уве-
рен в этом. "Ну хорошо. Я попробую", - и с этими словами  он  преспокой-
ненько удалился... Ну разве не сумасшедший?
   - Возможно, возможно... - пробормотал профессор и попросил  у  офици-
антки счет.
   Шандора поместили в психиатрическую клинику. В одну из лучших  -  как
инвалида войны. Он пробыл там больше года, вел себя смирно,  жил  в  от-
дельной палате, никуда не выходил, только читал книги и слушал радио.
   Умер он через несколько месяцев после того, как следователь Z.  вышел
на заслуженную пенсию. Впрочем, последний так об этом и не  узнал,  пос-
кольку уехал жить за границу к своей младшей дочери.
   Шандор Коган умер от обширного кровоизлияния в мозг. Дежурная  сестра
вызвала доктора в два часа ночи. Шандор лежал на своей кровати, аккурат-
но укрытый казенной простыней. Лежал прямо, по стойке смирно, как насто-
ящий солдат. Его лицо было обращено к желтовато-белому  потолку  палаты.
Уголки губ были слегка приподняты в  странной  улыбке.  Здоровый  правый
глаз был плотно закрыт, почти зажмурен. Левый же, напротив,  был  широко
распахнут и сверкал холодным стеклянным блеском. Свет настольной  лампы,
преломляясь в мертвом зрачке, отражался на потолке  бесформенным  желтым
бликом.
   - Ничего не понимаю, - сказал лечащий врач. - Физически он был  абсо-
лютно здоров. Давление прекрасное, сердце крепкое, все показания в  нор-
ме. Разве только это ранение?.. Нет, не может быть!..  Хоть  убейте,  не
могу понять!..
   Когда покойника унесли, врач обнаружил под подушкой книгу бельгийско-
го мистика Клода Буайе. Называлась она "Пути  неисповедимые".  Закладкой
служила фотография, на которой был  изображен  окровавленный  подросток,
лежащий на пыльном асфальте возле большого колеса какой-то военной маши-
ны. Врач открыл книгу и прочел: "Русский фельдмаршал Кутузов, будучи еще
молодым офицером, в одном из сражений получил  страшное  ранение.  Пуля,
выпущенная из мушкета, насквозь пробила его голову - от виска до  виска.
Но Провидению было угодно, чтобы Кутузов остался жив  и  положил  начало
падению Наполеона Бонапарта. Кутузов, как известно, умер в 1813  году  в
Польше, так и не дождавшись  победоносного  завоевания  Парижа  русскими
войсками. Однако он выполнил свою миссию до конца.
   Прекрасный литературный пример этого  же  феномена  продемонстрировал
латиноамериканский писатель Габриэль Гарсиа Маркес  в  романе  "100  лет
одиночества". Полковник Аурелиано Буэндиа выстрелил себе в сердце и  ос-
тался цел и невредим. Пуля прошла сквозь тело, не причинив самоубийце ни
малейшего вреда.
   В теле человека существует несколько безопасных маршрутов, по которым
любой чужеродный предмет может проходить беспрепятственно,  не  причиняя
никакого ущерба. Эти маршруты по воле Провидения иногда меняют свою кон-
фигурацию, чтобы уберечь человека от неминуемой, казалось бы, гибели.
   Но Провидение действует избирательно. Оно уберегает от смерти  только
тех, кто впоследствии становится Его верным инструментом. И то  ненадол-
го. Когда инструмент выходит из строя, он самоуничтожается... "
 
   За две недели до смерти Шандор попросил принести в палату зеркало.
   - Я слишком давно себя не видел, - сказал он врачу. - Надеюсь, это не
противопоказано?
 
 
   Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами,
   возьми мне золоченый орех и в зеленый сундучок спрячь.
   Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки.
   А. П. Чехов
 
   Кто-то скажет, что эта история никогда не происходила
   и автор ее просто выдумал. Кто-то, напротив, придет к выводу,
   что она происходит все время, периодически повторяясь
   в бесконечном разнообразии своих вариантов.
   И те, и другие будут в какой-то степени правы.
   Авицур Бар-Нигун
 
   Закрывая глаза, он первым делом видел море. Не то море, которое видит
каждый, выходя на пляж. В его воображении отсутствовала обычная  атрибу-
тика - песок, зонтики, вышки спасателей, набегающие волны с белыми  пен-
ными гребешками и прочая мишура. Море представлялось ему  одним  большим
женским лицом, просвеченным скорее лунным, чем солнечным  светом.  Глаза
этой женщины были сини, брови вопросительно вздернуты к небу,  остальные
части лица расплывались, принимая самые причудливые и временами  уродли-
вые формы. Ее большой влажный рот был всегда слегка приоткрыт и  напоми-
нал рот древней рыбы. Несмотря на это, лицо было  прекрасно,  как  может
быть прекрасно только море в те редкие моменты, когда оно находится один
на один с человеком.
   Затем он засыпал. Женское лицо растворялось в  мутных  наплывах  сна,
уступая место привычным кошмарам. Становилось страшно. Но страх этот был
настолько привычен, что давно уже утратил остроту. Он полностью окупался
всегда свежим и волнующим впечатлением от  моря,  впечатлением,  которое
каждый день с упорным постоянством предшествовало забытью.
 
   Дик Нир имел странную привычку уезжать, не возвращаясь. В  его  жизни
не было ни одного дома, ни одной улицы, ни одного города, которые бы  он
посетил дважды. Его образ жизни нельзя было назвать в полном смысле сло-
ва скитальческим или кочевым. Он, бывало, оседал в одном месте надолго -
на несколько лет. Но когда уезжал оттуда, то уезжал навсегда. И вовсе не
потому, что ставил себе такую задачу. Просто так получалось. Просто  та-
ким странным характером Провидение наделило его судьбу.
   Когда-то Дик был даже женат. Кажется, в Кармиэле. И  прожил  с  женой
несколько лет. Но потом поехал в командировку в Иерусалим и не вернулся.
Пытался вернуться, но не получилось.
   Что же касается моря, то его, как это ни парадоксально, Дик  Нир  ни-
когда не видел. Проезжая на автобусе по прибрежной трассе,  он  заключал
сам с собою пари о том, что ни разу не бросит взгляд в  окно,  выходящее
на море. И всегда выигрывал. К сорока годам Дик основательно изучил свою
жизнь и мог с полной уверенностью сказать, что,  побывав  на  море  один
раз, больше никогда туда не вернется. Поэтому встречу с морем он  сохра-
нял напоследок.
   - Море - самый лакомый кусочек жизни, - говорил Дик своему другу ста-
рику Гидеону. - Оставлю его на черный день.
   Один из черных дней наступил слишком неожиданно даже для  Дика,  при-
выкшего к разного рода причудливым внезапностям своей судьбы. Он попал в
автомобильную катастрофу и повредил позвоночник. С этих пор его постоян-
ным  местом  жительства  стала  маленькая   однокомнатная   квартира   в
тель-авивском доме инвалидов. Дом этот располагался в каких-нибудь двад-
цати минутах ходьбы от моря, но это ничего не меняло. Дик не мог ходить.
После автокатастрофы в его распоряжении остались только голова и  правая
рука. Все остальное бездействовало.
   Родители Дика умерли через три или четыре года  после  того,  как  их
единственный сын уехал из отчего дома на экскурсию  в  Афины.  Экскурсия
продолжалась семнадцать лет. Вернувшись в страну  (впрочем,  не  вернув-
шись, а приехав на экскурсию), Дик уже не помнил, где жили его родители,
и даже сам вид отчего дома стерся из его памяти. Он вообще на  удивление
быстро забывал материальную обстановку прошлого.
   Постепенно Дик приспособился к жизни инвалида. Его физическая  непол-
ноценность временами даже доставляла  ему  удовольствие.  Во-первых,  не
нужно было работать. Во-вторых, можно было читать. В-третьих, жизнь  ин-
валида предоставляла такое широкое пространство для благополучного  оди-
ночества, о котором Дик не мог раньше и мечтать.
   По вечерам он выезжал в своей инвалидной коляске на  балкон,  смотрел
на сверкающий огнями город и время от времени закрывал глаза, удовлетво-
ренно окунаясь сознанием в волнующее лицо моря.
   В доме для инвалидов Дик познакомился с  полупарализованным  стариком
по имени Гидеон. Старик этот прожил в инвалидной коляске  большую  часть
своей жизни. Он был самым первым жильцом этого дома инвалидов. Более то-
го, он его строил. Около тридцати лет назад он был  инженером-строителем
и упал с лесов на кучу кирпичей.
   - Дом достроили без меня, - рассказывал Гидеон. - Он  был  готов  как
раз к моей выписке из больницы. Меня увезли из этого дома полумертвым  и
привезли в него полуживым. С тех пор я тут и кукую.
   Эти два человека сошлись в том, что у обоих отсутствовал комплекс не-
полноценности. Ни Дик, ни Гидеон не страдали от того, что они практичес-
ки недвижны, что их жизнь проходит в четырех стенах и в этих же  стенах,
по всей видимости, завершится. Оба они умели находить в этой  жизни  ма-
ленькие радости, оба ощущали в своем положении определенную прелесть.
   Они встречались, как правило, после обеда. В комнате Дика. Дик жил на
втором этаже, Гидеон - на пятом. С балкона Дика были видны только сосед-
ние дома, шоссе и небольшая площадь с фонтаном. С балкона Гидеона  можно
было увидеть море. Поэтому Дик категорически отказывался  подниматься  в
комнату друга.
   - Поймите меня правильно, - говорил он. - Мне пока еще рано  смотреть
на море. Я еще не созрел для этого...
   - Тю-ю... - отвечал Гидеон. - Молодой человек, вы все еще  находитесь
во власти сантиментов. Море - это так же кисло, как лес или степь. В из-
раильском море так же мало жизни, как и в Иудейской пустыне.
   - Не скажите, - оспаривал этот тезис Дик. - И пустыня, и море облада-
ют огромным жизненным потенциалом. Просто он зачастую скрыт от  необяза-
тельного взора человека. Вот я, например, никогда не видел моря. Но  как
хорошо я его знаю! Мне порой кажется, что так близко море не знает  ник-
то.
   Гидеон был набожен. Три раза в день он молился, а к Дику часто прихо-
дил (приезжал) с книжкой и читал ему вслух разные места из Торы и Проро-
ков, комментируя их на свой лад. Религию он называл  забавой  для  души.
Этого замечательного старика спасало в его плачевном состоянии лишь  то,
что он всю жизнь в целом считал забавой.
   - Ну, помирать мне пока рановато, - приговаривал он. - Я еще не наза-
бавился. Вот позабавлюсь пару годков, да и уйду на покой.
   Кроме того, Гидеон находил самый глубокий смысл в процессе, который в
учебниках называется самообразованием. Он  много  читал,  учил  наизусть
стихи, пытался овладеть латынью вдобавок к ивриту, польскому, румынскому
и русскому, которыми владел в совершенстве (юношей он репатриировался  в
Палестину из Бессарабии).
   Кошмары, преследующие Дика каждую ночь,  были  довольно  однообразны.
Часто снилась ему большая мерзкая рыба  с  огромными,  покрытыми  слизью
глазами, которые смотрели в пустоту с неестественной иронией. Рыба  над-
вигалась, разевала свою бездонную черную пасть и пыталась заглотить  го-
лову Дика. Но это было не самое страшное. Гораздо страшнее  было  предс-
тавление о том, как твоя голова, которая  еще  мыслит,  будет  перевари-
ваться в желудке чудовища. Дику казалось, что разложение начнется с моз-
га. А когда его серое вещество под воздействием желудочного сока ископа-
емого кашалота превратится в ничто, голова  просто  лопнет,  как  яичная
скорлупа. Несколько раз рыбе удавалось приблизиться  к  Дику  настолько,
что он ощущал предсмертный холодок в своих  парализованных  конечностях.
После таких кошмаров он просыпался с ощущением ломоты в ступнях. Но  это
ощущение улетучивалось сразу после того, как сознание возвращало Дика  к
действительности.
   Дом инвалидов был весьма странным заведением. Он не был похож  ни  на
больницу, ни на пансионат для престарелых.  Медицинские  сестры  и  пар-
ни-санитары совсем не докучали жильцам, навещая их раз или два в неделю.
Врачей не было и в помине, поскольку здесь были собраны люди, лечить ко-
торых было бессмысленно. Отсюда никто и никогда не выходил на  собствен-
ных ногах. Обслуживающий персонал был относительно  вежлив  и  абсолютно
равнодушен. Многих это бесило, а Дику и Гидеону нравилось.
   Этот дом был идеальным прибежищем для человека, уставшего  от  жизни,
для того, кто каждому встречному и поперечному  говорит:  "Ах,  оставьте
меня в покое ради всего святого!" Только для этого ему  надо  было  либо
тяжело заболеть, либо разбиться вдребезги. В общем, стать калекой.
   Дика нельзя было назвать человеком, уставшим от жизни. Та  жизнь,  от
которой устают многие из нас, была ему недоступна. Он был слишком любоз-
нателен. Его природное любопытство не давало возможности замечать нудное
однообразие окружающего мира и относиться к нему как к суете сует. Кроме
того, он всегда уезжал и никогда не возвращался назад. Так что физически
его жизнь - до той злополучной автокатастрофы - представляла собой  нес-
кончаемую перспективу, постоянную  смену  впечатлений,  последовательную
цепь утрат и обретений. От такой жизни устать так же трудно, как и  при-
выкнуть к ней.
   Да и дом инвалидов не был конечной точкой этой перспективы. Напротив,
после того как Дик очутился здесь, его перспектива с  еще  большей  лег-
костью устремилась вдаль. Можно сказать, в бесконечность. Причиной этому
стало море. Не конкретное Средиземное море, омывающее многолюдные  изра-
ильские пляжи, а море-явление, море-религия, море-лицо.
   В глубине души Дик прекрасно понимал, что его первая очная встреча  с
морем может стать роковой: море не окажется таким, каким оно представля-
ется ему в грезах. Поэтому он не только не  желал  этой  преждевременной
встречи, но и побаивался ее.
   Старику Гидеону нравилась сосредоточенность Дика на  этой  "забавной"
проблеме, и он всеми силами  поддерживал  в  своем  молодом  друге  этот
странный культ.
   - Море боится евреев, - говорил он. - И я, кажется, знаю, почему. Они
слишком жадны до всего живого. Они бережливы  до  скупости  в  отношении
собственного труда, зато безумно расточительны по отношению к тому,  что
дается им даром. Если бы Чермное море не расступилось перед ними по  ма-
новению волшебной палочки Создателя, они бы его просто выпили.  Вылакали
бы в минуту со всеми его акулами, ракушками, крабами, осьминогами.
   - Море, как мне представляется, - говорил Дик, - самый достойный  со-
беседник. Главное - уловить тональность. Иногда мне грезится, что  мы  с
ним разговариваем. Причем его ответы зачастую опережают мои вопросы. Так
бывает, когда в диалоге отсутствует посредник. Я имею в виду  язык.  Так
общаются деревья в лесу, песчинки в пустыне, так общаются влюбленные. Не
любящие, а именно влюбленные. Это доступно только восторженным людям.
   - ТАНАХ учит нас, что в земной жизни восторга, как такового,  не  су-
ществует вообще, - философствовал старик Гидеон.  -  Восторг  -  понятие
запредельное. То, что мы подразумеваем под восторгом, всего лишь  легкое
возбуждение, подобное тому, которое испытывают листья деревьев, когда их
треплет легкий ветерок. Настоящий же восторг - это, как минимум, ураган.
   - Мы спорим о терминах, - перебивал Гидеона Дик. - Я не  подразумеваю
под восторгом взрыв, вдохновение, просветление и прочие глупости. Я  го-
ворю о ровном ощущении полного растворения в диалоге. То  есть  о  самом
естественном и, увы, самом недоступном современному  человеку  состоянии
его души и тела...
   Так эти два одиноких человека коротали свои жизни день за  днем.  Они
играли в шахматы, читали друг другу вслух понравившиеся  книги,  слушали
радио, спорили, вспоминали. Им никто не мешал, и их знакомство постепен-
но превратилось в крепкую дружбу, а затем и в тот самый "диалог без пос-
редника", о котором говорил Дик.
 
   Ванька вышел из автобуса на улице Дерех Петах-Тиква, по Каплан  дошел
до Дизенгоф-центра, свернул на Петровку, затем на Москвина, миновал ста-
рое здание МХАТа, поплутал по Эстер ха-Малка, спросил дорогу у вахтера в
министерстве абсорбции и, наконец, по Пушкинской добрался до  Страстного
монастыря.
   Уже подходя к кинотеатру "Россия", он  почувствовал  влажное  дыхание
Средиземного моря.
   На пляже было достаточно пустынно. Море плескалось на Пушкинской пло-
щади, утекая своими зеленоватыми волнами вдаль - по  Большой  Бронной  и
Тверскому бульвару. Каждый девятый вал доставал своим белым  гребнем  до
мемориальной доски в память об актрисе  Любови  Орловой.  Огромные  окна
"Макдональдса" изредка показывались из-под воды и снова утопали в среди-
земноморской пучине. Полицейский-марокканец, стоявший по пояс в  воде  у
киоска "Союзпечати", раскуривал беломорину. Катер "амбуланс" остановился
на Тверской у светофора, а затем, дико взревев сиреной, рванулся в  сто-
рону площади Царей Израиля.
   Из-за неказистого двухэтажного здания библиотеки имени поэта Некрасо-
ва поднималась огромная черная птица. Она возносилась бесшумно и медлен-
но. Ее крылья, распростертые над морем, как две  огромные  непроницаемые
плоскости, почти не шевелились. Восходящие потоки плотного воздуха пока-
чали птицу над площадью и бросили прямо на стоявшего у памятника Пушкину
Ваньку. Последнее, что он увидел, было ли