сзади и над собой. Опять
удержался, света не зажег.

   Ручка левой, ближайшей ко мне дверцы, начала поворачиваться. Я снял
запор, пусть открывают, если хочется, а сам отодвинулся к противоположной
стороне.

   Дверь раскрыли не постепенно, а рывком, со стуком. Я включил знаменитый
фонарь. Никогда раньше не видел, чтобы миниатюрная лампочка перегорала так
же, как и обыкновенная - мгновенно, испустив на долю секунды неживой
фиолетовый свет. Я толком ничего не разглядел, а что увидел - не осознал.
Просто схватил ружье и выстрелил в раскрытую дверцу.

   За этим я сюда и ехал, верно?

   Пальбу внутри автомобильной кабины я ранее не практиковал. Ружье
дернулось, горелый порох пах нестерпимо. Весь заряд дроби вылетел наружу,
но это получилось скорее случайно, нежели благодаря моей сноровке. Я
подался к двери и, выставив ружье наружу, ударил из другого ствола,
совершенно вслепую, потом поспешно захлопнул дверь и заперся.

   Я попал. Охотник ощущает это интуитивно, или, может быть, просто слышит
удар дроби о тело. Не знаю. Но что попал - был уверен. Но так же был
уверен, что не убил.

   Я спешно перезарядил ружье. Что дальше?

   Возня в кузове усилилась, что-то простучало по крыше кабины, перебираясь
вперед, на капот. Нет, стрелять через стекло я не стану. Если разобьют,
тогда.

   Автомобильное стекло - не оконное. Оно выдерживает встречный ветер на
скорости в сто километров. Удары в него, вялые, нерешительные, выдержало
тоже. Били не камнем, голой рукой, так мне показалось.

   Тонкие всхлипывания донеслись откуда-то сбоку, и капот очистился,
попытки пробить стекло прекратились. И с кузова соскочили, слышен был
глухой удар оземь, не тяжелый, не легкий. Так падает куль сахара -
непружиняще, бездушно.

   Всхлипывания усилились, стали многоголосыми.

   Я слушал их в полной тьме, пытаясь обрести здравый смысл, скепсис,
прежний взгляд на мир. Одна, мгновенная вспышка перегоравшей лампочки, не
многого же нужно, чтобы смутить ум.

   Скулят и скулят.

   Я повернул фару на шарнире, есть у "Чуни " такая, в сторону, откуда
доносился этот плач, включил. Свет был неожиданно тускл, но я разглядел -
несколько темных силуэтов окружили распростертое на земле тело. Я поправил
фару, чтобы навести луч поточнее. Тело зашевелилось и поползло в мою
сторону, постепенно приподнимаясь, ускоряя движение.

   Я начал вертеть ручку стеклоподъемника, обдирая костяшки пальцев о
дверцу. Наконец, щель стала достаточно большой. Просунув в нее ствол, я
выстрелил вновь, дуплетом.

   Дробовой заряд на таком расстоянии действует подобно разрывной пуле.
Ползущий ко мне был опрокинут, отброшен, вбит в землю.

   Скулеж перешел в вой, скорбный и злобный одновременно, луч фары на
глазах стал слабеть. Я поспешно отключил свет, боясь окончательно посадить
аккумулятор.

   Вдруг все стихло - разом, как по команде. Один лишь дождь лил и лил,
сквозь полуоткрытое боковое окно залетали брызги. Замочит сидение,
подумалось мне. И, следом - пора уезжать.

   Второе ружье, "Ижевка", заряжено было жаканом. Можно медведя завалить,
лося. Но против тех, кто во тьме - поможет ли?

   Атака началась со всех сторон одновременно. Удары, куда сильнее,
яростнее прежнего, обрушились на стекло, и оно затрещало. Я представил, как
трещины побежали во все стороны. И сзади в окошечко - не слабее. Ручки
дверей скрипели, не поддаваясь попыткам их открыть - или, судя по силе,
оторвать.

   Я надавил на стартер. Нет, ничего не произошло. Силы аккумулятора
иссякли.

   На несколько мгновений - пока я пытался запустить мотор - натиск ослаб,
но затем возобновился пуще прежнего.

   Долго моя коробочка не выдержит.

   Я вернулся на водительское место, нашел ручной тормоз. Не зря же выбрал
место для стоянки, были сомнения.

   Рука, цепкая, сильная, ухватила меня за плечо и потянула из кабины. Я и
не пытался отцепиться, а начал шарить ружье.

   Стекло было опущено не полностью, и вытащить наружу меня не удавалось.
Тут же затрещало выламывое боковое стекло. Ружье, наконец, отыскалось, я
уперся стволом в забиравшегося в кабину и выстрелил.

   Скоро совсем оглохну.

   Плечо мое освободилось, и я снял машину с ручного тормоза. На первой
передаче "Чуня" медленно покатил вниз. Давай, миленький, давай, выноси.

   Мотор запустился в самом конце пригорка. Больше всего я боялся, что он
захлебнется, заглохнет, но нет, не даром я обихаживал его и холил.

   Постепенно я прибавлял обороты. Не заехать бы куда, не остановиться.
Пришлось включить ближний свет. Луч мерцал, бился, но не гас.

   Я переключился на вторую передачу.

   Земля подраскисла, и вести машину приходилось медленно, плавно, как на
сдаче экзамена. Еду, но куда?

   Путь вел на кладбище. Вывернув руль, я свернул в сторону, огибая
пригорок. Дорога, некатаная, едва угадывалась и днем, а сейчас я двигался
почти вслепую, боясь, что соскользну колесом в канаву или упрусь в дерево.

   Впереди показались избы, глухие, темные, без единого огонька. Въезд в
деревню, единственную улочку, по обеим сторонам которой и выстроились
Шаршки. Знакомое место. Скоро изба бабы Насти, от которой я помню каждый
ухаб.

   Дождь припустил. Дворники справлялись с каплями, но разогнать ручьи не
могли. Не успевали. Быстро, все происходит слишком быстро, я не поспеваю.

   Черная деревня, черная дорога, черное небо. И я в пути.

   Струи теперь падали почти отвесно, лучи фар упирались в дождь, но я
двигался вперед. Немного, осталось совсем немного.

   Показалась знакомая изба. Из открытых ворот выбежал кто-то, выбежал и
остановился посреди дороги, не объедешь. А по сторонам, высвеченные светом
фар, остальные. Успели добраться. Напрямик. Четверо, пятеро, не сосчитать.

   Стоявший посреди дороги не отворачивался, не заслонялся от света. Просто
стоял.

   Загородить собой дорогу - не лучший способ останавливать машину. Тем
более ночью. Тем более, такой ночью.

   Я посигналил. Сигнал у меня громкий, ревун. Стоявший не посторонился,
только поднял голову. До этой секунды я сомневался, теперь - нет. Не
сбавляя скорости, непрерывно сигналя, я продолжал ехать прямо. Мне некуда
сворачивать.

   Другие, те, что у забора, подобрались, готовясь. Ждут, когда я
остановлюсь...

   Удар оказался совсем легким, почти неощутимым. Тело отлетело вперед,
затем хрустнуло под колесом, или мне просто показалось, что хрустнуло.
Машина чуть качнулась, выезжая на дорогу, ведущую в Глушицы.

   То, что я видел, было уже не Петькой. По крайней мере, не тем Петькой,
которого я знал. Я уговаривал себя всю дорогу домой. Длинную дорогу,
слишком длинную для одного человека. Если в сбитом мной и оставалось
частица человека, частица прежнего Петьки, то для нее я совершил благо.

   Заехав к себе во двор, я вылез из кабины, мокрый, уставший, испуганный.
Включил свою прожекторную батарею. В ярком, слепящем свете осмотрел бампер.
Дождем смыло многое, но и оставшегося хватило, чтобы утвердиться в
собственной правоте.

   Я все сделал правильно. Все, что мог. Мне предстоит убеждать себя в этом
все жизнь. Возможно, совсем недолго.

   У дяди Кости загорелся свет. Я видел, как распахивается окно, кто-то
выглядывает наружу. Чужой и незнакомый человек, но мне безразлично. Заметив
меня, он машет рукой, но молчит, потом отходит в глубину дома.

   Громко звонит телефон. Мой телефон. Вместо того, чтобы пойти и поднять
трубку, я сажусь на крыльцо и жду, когда он умолкнет. Жду тишины, покоя.

   А он все звонит и звонит.