- позевывая, ответил мне односельчанин. - Пустая
колгота и больше ничего. Хорошо, у нас с собой было...

   Я порадовался за предусмотрительных земляков, допил остатки чая и
отправился восвояси. Одного бензина нажег сколько, и все зря. Обещано, что
зачтется при уплате членских взносов. Малая польза.

   По возвращении я ходил неприкаянным. Ложиться спать, когда день едва
начался? И не усну, и даже не хочется. Я поковырялся во внутренностях
"Чуни", ничего явно дурного не нашел. Поговорил с Прохоровым К.А., дядя
Костя больше слушал мой сумбурный рассказ, изредка вставляя "Эге" и
"Ну-ну", но под конец расщедрился и назвал облаву "бредом услужливой
чинуши". Чинуша у дяди Кости почему-то женского рода. Но род войск он
вычислил моментально:

   - Специальная антитеррористическая рота, САР. Парни в ней разные, есть и
дельные, но в лесу, да ночью...

   - Зачем же они это сделали?

   - Приказ. Погоны, они обязывают. Вызовут, бывало, начальников отделений
и дают установку: у супруги первого лица срезали сумочку, потому срочно
отыскать, задержать и проучить вора.

   - И вы...

   - Искали, находили и учили.

   - Находили?

   - А как же. Расспрашивали, что за сумочка, какова с виду, что внутри
было ценного. Потом сбрасывались по десятке или по сколько там выходило и
находили. Иначе нельзя. А у жены сумочки крали регулярно, и все с
золотишком, да французскими духами. Скажи, вот зачем дамский гарнитур
пятьдесят второго размера второго роста бежевого цвета, немецкий, носить в
дамской сумочке? И как ее, сумочку эту, могли срезать, если мадам пешком
только от "волги" до охраняемого подъезда ходила, и то в сопровождении
шофера? Народ у нас даровитый, талантливый, просто слов нету, - и, решив,
что достаточно наделил меня мудростью и опытом, он вернулся к себе во двор,
поливать помидоры.

   Я посмотрел на небо. Облачка появлялись, но вели себя стыдливо, не
решаясь заявить о своем присутствии делом. Собрались бы, организовались в
партию заединщиков и - сверху вниз, сверху вниз, на народ!

   Я тоже размотал шланг. Помидоров нет, значит, грузовик полью. Чище
станет Заодно и подумаю. Будь у меня не "ЗИЛ", а сорокатонный "БЕЛАЗ", дум
пришло бы в голову куда больше. Сейчас же вертелась одна: обращали на меня
внимание спецназовцы, ой, как обращали. И всю возню с рацией разыгрывали
специально для единственного зрителя. Никакого радиста они не нашли. Иначе
зачем бы им прогонять меня, а самим оставаться и продолжать рыскать по
лесу?

   С чего я вдруг решил, что они остались? Просто предположение, основанное
на мимолетном впечатлении. Как они ходили, как переговаривались между
собой, и как смотрели на чужого водилу, досадную помеху.

   После мытья я померил давление в камерах. Доброе давление, атмосфера в
атмосферу. Аккумулятор за обратный путь подзарядился, посмотрим, что дальше
показывать будет. Пока гарантия не истекла, не страшно, поменяю.

   От безделья меня спасла железная дорога. Контейнер из Павлодара прибыл
после двух месяцев пути. Отказать человеку я не мог. Встреча со старыми
вещами, помимо чисто утилитарного значения, возвращала надежду, что жизнь
не прерывается. Да, трудно, даже плохо, но переможемся, не привыкать.
Хозяин волновался, пытался огладить одежду, проводил рукой по волосам.
Ромео, ждущий возлюбленную. Просто смешно. Ха-ха. Тент я быстренько убрал,
и мы поехали в город. На удивление быстро погрузились, пломбы, по крайней
мере, оказались целыми, а что внутри - дома посмотрим. Скорость, шестьдесят
пять километров в час, казалась хозяину то слишком маленькой, то непомерно
большой, в зависимости от посещавших его предчувствий.

   Я смотреть момент вскрытия не стал. Дело сугубо домашнее, даже интимное.
Развернулся и отправлися на свой двор, завернув по пути на заправку. Сытое
брюхо работать гораздо, а день оказался не без пользы. Затем приехал Егор
Степанович, отчитался и передал большой конверт плотной коричневой бумаги.

   - Передать просили.

   Ирина встретила на базарчике мою односельчанку и передала с ней. Почта
ходит долго, дорого и ненадежно. Оказия - вот наш ответ Интернету.

   Обговорив детали завтрашнего дня, я оставил своего служащего у
"Буцефала", пусть холит и лелеет кормильца, а сам пошел в дом. Большой
босс. Сигары пора учиться курить.

   Заклеен конверт был на совесть, надежным конторским клеем. Я освободил
место на столе (журналы прошлого десятилетия, выброшенные одним дачником. Я
их листаю иногда - "Химия и жизнь", "Наука и жизнь", все в таком роде.
Интересно. И грустно тоже.), большими остроконечными ножницами осторожно
надрезал конверт. Никакой личной записки, только светокопии, сделанные,
похоже, на "Эре", я сам с ней работал, узнаю милый почерк. И, отдельно -
обычный почтовый конверт без марки. Пухленький. Его я вскрыл еще
осторожнее. Ничего. Только деньги, что я оставил Ирине. Иначе и быть не
могло.

   Я посидел, восстанавливая уверенность в себе. Потом принялся разбирать
документы. Невозмутимый и деловой. Настоящий мужчина.

   Документов оказалось много. И каких документов. Просто новый Смоленский
архив, изучай, публикуй, защищай диссертации и плачь. Не знаю, в каком
архиве работала Галя. Наверное, в том самом, который за семью печатями.
Личные связи, ну, и общий бардак, конечно.

   Вычитал я многое. И многое же захотелось поскорее забыть. Малограмотные
донесения о числе умерших во время голода. Неуклюжие, написанные спьяну,
отчеты о ликвидации на месте банд людоедов ("...а были среди них дети,
трое, восьми, одиннадцати и четырнадцати лет. Согласно приказу, различий не
делали. Может, еще сообщники есть в деревнях, но тайные. Просим оказать
содействие по розыску..."), сводки по погашению задолженности по зерно- и
мясопоставкам, выявлению подкулачников и подъялдычников. Последнее слово
заставило открыть книжный шкаф, достать Даля. Не то, чтобы я действительно
заинтересовался значением слова. Просто нужно отдышаться. В Дале
подъялдычника не оказалось. Я полистал серый том, потянулся было за другим,
но потом заставил себя вернуться к столу.

   НЛО их интересует, тарелки с пришельцами.

   Пошли бумаги совсем иные. Регистрация нового колхоза, разумеется,
"Заветы Ильича". Устав колхоза, протоколы собраний, сводки проведения
весенне-полевых работ, рапорты о выполнении плана и сверхплановых заданий.
Написанные грамотно, каллиграфическим почерком, или отпечатанные на
машинке. Длилось это недолго. Сразу после уборочной колхоз присоединили к
другому, к маяку, он и назывался так - "Маяк революции". По итогам года
председатель "Маяка" награжден орденом. Вскоре все должности бывших
"Заветов", от председателя правления до учетчика заняты были людьми, из
маяка, знающими, "хто на ентой земле хозяевья". На следующий год урожай
упал втрое, что объяснялось происками "враждебно-чуждого элемента из гнилой
интеллигенции", и обманутые маяковцы опять звали товарищей из гепеу
разобраться и навести порядок. Навели, раз просили.

   Последний лист я прочитал при свете настольной лампы. Потом сложил
бумаги в конверт, а конверт спрятал на самую дальнюю полку книжного шкафа.
Если бы у меня был свинцовый контейнер...

   Знать я стал больше. Но понимать - нет. События шестидесятилетней
давности сами по себе, я - сам по себе. Или нет?

   В голове шумело, совсем глупая стала. Снаружи тихо и темно. Соседи спят,
время совсем позднее. И мне пора.

   Я, вопреки и привычке, и советам врачей, наелся на ночь. Сытому
спокойнее. Наелся и напился.

   Спал я опять наверху, с заряженной двустволкой под раскладушкой.

   Утро выдалось серым, хмурым. Тучи за ночь осмелели, сплотились.
Предчувствие радости для крестьян. За окном соседская кошка каталась по
земле, и птицы щебетали вполголоса. Быть грозе.

   Я посмотрел на часы, и решил, что имею право на сон. Каждому по
потребностям. Перешел вниз, улегся на кровать, раздумывая, засну или не
засну. Заснул. И неизвестно, сколько бы проспал, не зазвони телефон.

   - Говорите, слушаю, - сиплым противным голосом пробормотал я.

   - Виктор Симонов?

   - Не ошиблись, он самый.

   - Вы ведете себя чересчур легкомысленно, господин Симонов. Неосторожно.

   - Что? - я смотрел на окошечко определителя номеров. Цифры скакали, как
депутаты перед выборами, не желая останавливаться. - Что вам нужно?

   - Дать совет, не больше. Умерьте свое любопытство. Вы ведь занятой
человек, заваленный работой, ну, и работайте на здоровье. А лучше
отправьтесь куда-нибудь отдохнуть, вам ведь средства позволяют. Недельки на
две, а лучше на месяц.1

   - Ваш совет я выслушал. Все?

   - Почти. Вы наблюдательный человек, и, наверное, заметили, что вокруг
вас происходит что-то нехорошее. Подумайте о близких вам людях. Зачем
рисковать ими?

   - Рисковать?

   - Я бы даже сказал - обрекать.

   - Вы мне угрожаете?

   - Боюсь, вы меня не поняли. Не угрожаю, наоборот, предостерегаю.
Исключительно в ваших интересах.

   - Тогда спасибо. Я-то было подумал...

   - Отнеситесь к моему совету серьезно, - и трубка просигналила отбой.
Разъединение.

   Я сидел и тупо смотрел на телефон. Иногда звонили с угрозами типа
"Выкладывай штуку баксов, а не то...", но данный звонок не из таких.
Лексика, интонации, да и текст не укладывались в мое представление о
рэкете. Или пришла новая волна?

   Волна, да не та. Уехать мне настойчиво советовал и Роман, а у меня нет
сомнений в его искренности. Беспокоится обо мне.

   И сегодняшний анонимный звонок тоже продиктован беспокойством. Либо за
меня, либо за близких мне людей. Или я могу наступить на что-то, важное для
других, наступить, раздавить и сломать. Или подорваться, что вероятнее.
Потому Виктора Симонова просят держаться подальше.

   Подальше от чего?

   Я пошел в ванную, долго и основательно мылся и скоблился. Первая
увольнительная в иностранном порту. Караси идут на берег. Затем кофе,
такой, каким поил меня Роман. Мысли мои, если и не поумнели, то бегать
стали куда шустрее прежнего, белки в колесах, в глазах рябит.

   Я открыл старую записную книжечку, память на числа у меня никогда не
блистала, полистал. Номер был сначала вымаран, затем рядом записан наново,
перечеркнут, но уже так, что можно разобрать. Телефон Ирины. Нет, она же на
службе, наверное. Половина четвертого. Да, поспал, поспал. Чудо-богатырь
Еруслан Лазаревич.

   Служебный номер отыскался в телефонной книжке. Я поднял трубку.
Молчание.

   Телефонная сеть в нашем поселке - городская. Прямой выход на АТС - 7, к
зависти соседнего, всего в трех километрах от нас, села. Потому друг мой
облздравовский, говоря о дороговизне связи, привирал. Впрочем, он приписан
к другой АТС, с повременной оплатой за каждое внутригородское соединение.
Телефон у меня спаренный, второй аппарат у соседа, дяди Кости. Время от
времени то он, то я неаккуратно клали трубку, срабатывал блокиратор, и
линия молчала, как президент после выборов.

   Сейчас телефон молчал. Я зачем-то постучал по рычажку, потом опять попил
кофе. Подолгу дядя Костя не разговаривал, не было у него привычки по
телефону болтать. Считал, что подслушивают.

   Я прибрался, вымыл чашку, откладывать нельзя, мигом обрасту культурным
слоем, и поднял трубку вновь. Нет, придется навестить соседушку.

   Небо спустилось пониже, Давило, хотелось пригнуться, ссутулиться. Будто
старый дом поменял на хрущевскую квартирку. Санузел совмещенный, телефон
совмещенный. Что невыносимей всего - жизнь совмещенная. Квартирку я сменил,
но все остальное осталось со мной и во мне.

   Философствование - к дождю долгому, обложному.

   В саду дяди Кости не было. Я подошел к веранде. По летнему времени она
была открыта, я постучал, больше для порядка, и прошел дальше.

   Другая, главная дверь тоже приоткрыта. Я постучал погромче. Никто не
ответил.

   - Дядя Костя! - позвал я. - Эй, кто дома, отзовись!

   А вот уходить, оставляя дверь незапертой, у нас не заведено. Раньше -
может быть, лет сто назад. В сказках.

   Я прошелся по коридорчику, заглядывая в проемы раскрытых дверей. Полный,
просто образцовый порядок. И на кухне тоже. И в спальне. И в зале, гостиной
по-городскому. Разве что стул опрокинут, да окно, обращенное в тыл двора на
густую сельву подсолнуха, раскрыто.

   Телефонная трубка лежала правильно. Я поднял ее. Молчание, молчание. На
линии обрыв? Тоже бывает. Но где дядя Костя?

   Я закрыл окно, притворил за собой все двери. Почта от нас невдалеке,
метров двести. Я зашел, открыл кабинку телефона-автомата. Сначала позвонил
Ирине домой. Трубку не снимали. Так и должно быть, время пока рабочее.

   На работе телефон дал восемь гудков, я считал, потом ответили.

   - Могу я слышать Ирину Брусилову? - она вернула себе девичью фамилию. А
что мог вернуть себе я?

   - Она не вышла на работу.

   - Заболела?

   - Не знаю. Мы звонили ей домой, не дозвонились.

   Вот так.

   Не прощаясь, я дал отбой. Потом набрал номер приятеля из облздрава.
Повторилось то же самое, плюс настойчивое требование сообщить, кто его
спрашивает.

   С кем еще связаться? С Романом? Телефона в Рамони у него нет, а есть -
то мне неизвестен. Может быть, позвонить...

   Стоп. Не исключено, что этого от меня и ждут. Моих звонков близким мне
людям. Иначе как определить, что они близкие?

   Нет, это паранойя. Кому нужен я, кому нужны они? Да и куда проще
прослушивать звонки из моего дома, зачем отключать телефон?

   Что делать? Отправиться в город? А дальше? Товарищи милиционеры, или
господа полицейские, моя бывшая жена не вышла на работу и не отвечает на
мои звонки. Да сосед пропал, и приятелькомпьютерщик, да радист САРа, да
племянник, а с ним еще четверо, а баба Настя умерла от бешенства, а мозг
послали в какую-то хитрую лабораторию некробиологических структур, а мне
звонят, советуют уехать, после чего отключают телефон. Сделайте что-нибудь,
пожалуйста.

   И они тут же кинутся что-нибудь делать, да? Ну разумеется, разумеется,
иначе и быть не может.

   Я вернулся домой. Возможно, даже очень, что беспокоюсь я зря. Не вышла
на работу? Эка невидаль. А что телефоны молчат, то мы привычные. Кабель
перережут, провод украдут. Но Ирина дозвонилась бы до работы в любом
случае. Нет, нужно ехать.

   Только вот куда? В город? Похоже, этого от меня и ждут. Не знаю, кто, не
знаю, зачем. Последнее время чувствую себя шариком в китайском бильярде.
Или недобитым волчишкой. Обложили и гонят. Гонят - или уводят, как уводит
куропатка от своего гнезда?

   Куропатка, как же. Пусть волчица. Крыса. Нечто.

   Тогда - сидеть у моря, ждать погоды?

   Я раскрыл железный шкафчик. В нем, считается, мой арсенал недоступен для
грабителей. Порох, капсюли, гильзы, дробь, всякие заморочки.

   Пора пополнять боезапас. Потратил на гостюшку, значит, тут же восполнить
следует.

   Среди банок с дробью одна - особенная. Мой вклад в приватизацию.
Восемьсот граммов серебряного припоя. Взял на память об институте.
Оказалось - поскромничал. Директор получил институтскую базу отдыха, три
каменных дома, три деревянных бревенчатых и дюжину щитовых. Плюс полтора
гектара земли в прекрасном месте.

   Что смог, то и приватизировал.

   Зерна припоя не круглые, а яйцевидные. По размеру - как раз нулевой.
Только серебро настолько тяжелее свинца, насколько свинец - алюминия.
Значит, пороху тоже побольше. Ствол быстрее изнашиваться будет? На мой век
хватит. Век мотылька. Кукушка, кукушка, помолчи, пожалуйста, а?

   Теперь я не торопился. Порох спешки не любит. Кончил в седьмом часу. А
темновато. Тучи набирают вес, небо заполонили, скоро за землю примутся.

   Я перенес в кабину ружья, оба, патроны, паспорт, охотничий билет, мандат
на отстрел волков и собак - вдруг остановят на дороге. Опять же еду не
забыл. Это пока есть не хочется, а после... Я, когда нервничаю, ем много.
Такова моя натура. Пить - только чай, на заварки не пожалел.

   Ехал, поглядывая и в зеркало заднего вида, и по сторонам.

   Никому я не нужен. Обыкновенная паранойя, заскок. Перемещение крова в
пространстве.

   Вот так ехать и ехать, далеко-далеко. За Астраханскими арбузами.
Порядиться и возить, разве плохо? Или за туркменскими дынями. Итальянскими
мандаринами лучше. Шалишь, дядя. Есть такое понятие - место прописки.

   На грунтовой дороге подумалось, что если дождь действительно пройдет,
нахлебаюсь я вволю. Чуня выносливый, пройдет, но измажется крепко.
Наверное, такими пустяшными мыслями я пытался внушить самому себе
уверенность в завтрашнем дне. Высоко сижу, далеко гляжу. В завтрашний день,
пятницу.

   Речушка-то едва жива, Шаршок. Но тучи приникли к земле, скоро лизать
начнут.

   Я подъехал к лагерю в сумерках. Нет, не лучшее для меня место, обзор
неважный, и сам я плохо виден. Приехал ведь себя показывать, да на других
смотреть. Поднялся на пригорочек, перевалил его. Вид на кладбище. Успевшее
закатиться солнце из-под горизонта осветило малиново набрякшие облака, и
вокруг на минуту стало, как в печном поддувале.

   Чуть, самую малость съехал вниз и встал на тормоз. Тормоза у меня
хорошие. На машине тормоза. А в голове - не поменяешь, с какими жил, с
такими и жить дальше, сколько придется.

   Вокруг опять все стало серо и скучно. А в голове - ясно. Глуп я.
Попросту дурак. Приперся, а зачем? Что я надеюсь здесь увидеть, чего
добиваюсь? Бесцельный, бессмысленный поступок.

   С другой стороны, могу я позволить себе глупость? Почему нет, могу.
позволял и позволяю. Раньше люди, чтобы подумать, уходили в пустынь,
подальше от остальных. Надолго уходили, иные навсегда. Мои мыслишки
воробьиные, обойдусь одной.

   Я отключил даже сигнальную лампочку на приборной панели. Пусть глаза
привыкают к темноте. В полумраке достал из заветного местечка ружья,
зарядил, переложил поудобнее. Есть не хотелось совершенно. Не волнуюсь. А
дрожу и потею попеременно просто ради развлечения.

   Стало душно, но я и не подумал опустить стекло. Дверцы тоже запер после
кратковременной вылазки - обошел грузовик, осмотрелся, пока было видно,
забрался внутрь и забаррикадировался. Мысленно.

   Я сидел и смотрел по сторонам, не зная, что, собственно, ожидаю увидеть.
Ничего. Спустя час тьма сгустилась, и я видел не дальше собственного
затылка. Я вообще ничего не видел. Совершенно. Хотелось врубить дальний
свет, завести мотор и уехать. Дельная мысль. Но раз приехал, то приехал.
Сиди и смотри. Слушай.

   От дробных звуков я подскочил и едва не нажал на курок ружья. Дождь,
всего-навсего дождь, причем не ливень, не проливной. Едва накрапывает,
примеривается, стоит ли сюда падать или лучше дальше пролиться, на соседнее
село. Затем и гроза, долго томившая, подала весточку. Умеренные, не
пушечные раскаты грома докатывались издалека, а молнии скупо освещали
кусочек неба, не более.

   Дворниками я принялся расчищать обзор, но потом прекратил. Все равно,
ничего не видно, зряшный труд.

   Капли застучали немножко чаще, немножко громче. Потяжелели. Лучшая
погода для сна. Я провел пальцем по стеклу, почувствовал, что оно запотело.
Через вентиляционную решетку слышен был запах прели, грибов. Наверное,
просто казалось, летний дождь всегда для меня пахнет грибами.

   За шумом грозы я ничего не услышал. Только почувствовал, как покачнулся
Чуня. Кто-то забрался в кузов. Я оглянулся. Заднее окошко небольшое и
забрано металлической сеткой. Не знаю почему, но так принято среди
водителей нашего района. Я ее оставил, хотя не раз порывался снять. Теперь
же мне захотелось, чтобы она превратилась в стальную полудюймовую решетку.

   Пару раз сверкнула молния, но я ничего разобрать не смог. Чувствовал,
как слегка покачивается на рессорах машина, пару раз скрипнул борт. Хотел
включить фонарь, тот самый, розданный на облаве, в суматохе я позабыл его
вернуть, но передумал. Погожу. Все равно обзор никакой.

   Чуня качнулся сильнее. Похоже, пассажиров поприбавилось. Затем что-то
коснулось и кабины, я чувствовал царапанье