е видели. Только удивлялись, что это родители весь день где-то
пропадают. Немножко голодали, но потом подоспели огороды, и в соседних
деревнях прикупили живности - уток, кур. Деньги в первое время водились,
еще городские деньги. На них и покупали - технику, лошадей, семенное зерно.
Отсеялись поздно, но погода стояла хорошая, и год обещал быть с хлебом. Это
я по разговорам взрослых знала.

   Работали и профессора, и красные командиры. Папе было сорок восемь лет,
и он, подбадривая и себя, и нас, говорил, что здесь, на свежем возрасте, он
помолодел и сбросил лет десять. Он действительно стал стройнее, но не
моложе, а старше, быстро превратился в старика. Но работал хорошо. Хорошо
работали все. Никакого пьянства, никаких прогулов. Работа - это жизнь на
воле, так говорили вечерами взрослые. Порой они понижали голос - когда
обсуждали судьбу тех, кто жил в Шаршках до нас.

   А мы бегали по округе, ждали осени, когда можно будет собирать колоски,
толпились у конюшни, мечтая одним глазком посмотреть на знаменитого битюга
а другим - на то, как будет жеребиться новая кобыла.

   И тут начали пропадать люди.

   Первым исчезла Татьяна, семилетняя дочка доцента университета Маричева,
родственника известного троцкиста. Безлюдье, ближайшее село было в
двенадцати верстах, сделало всех беспечными, нам разрешали гулять, где
угодно, лишь бы не теряли из виду село. Поначалу не обеспокоились,
подумали, заигралась девочка. Послали нас, посмотреть в коровнике, на
конюшне, в Оленьем логу. Таню мы не нашли, лишь Бориска, сын дяди Владлена,
отыскал в бурьяне красную сандалету.

   Тогда начали поиски всерьез, но безуспешно, Таню не отыскали. Всем нам
строго-настрого запретили уходить за пределы села, по такому случаю
дозволили помогать и в коровнике, и на конюшне, а родители пустили на
огородики, что разбили у каждой избы - полоть, поливать, рыхлить землю.
Пользы от нас было мало, но зато мы оказались заняты. Да и приучаться пора,
колхоз - это надолго.

   Через две недели пропал дядя Чикирев, журналист, друг Алексея Кольцова,
а в колхозе - пастух; у него были слабые легкие, и он целыми днями гонял по
выпасам коров, такую работу он сам себе выпросил, считая полезной для
здоровья. Его тоже искали, еще и потому, что боялись - побег из колхоза
ляжет на всех нас. Об этом кричал начальник из района, приехавший по
заявлению о пропавшем. Через неделю дядю Чикирева нашли. Нашли то, что от
него осталось. Похоронили спешно, наскоро, из дорогих, почти драгоценных
досок сколотили гроб, чтобы мы не видели тела. Районный начальник
умилостивился и пообещал помочь, но ничего не сделал, потому что на
следующий день после похорон исчезла тетя Роза, пианистка и доярка.

   Тогда впервые я услышала о людоеде. Говорили о нем неохотно, не желая
нас пугать, но нас предупредили - бояться всех чужих, и, если увидим кого,
ни в коем случае не подходить, а кричать и звать на помощь.

   Но чужих мы не видели. И никто не видел. А люди продолжали пропадать. За
лето исчезло более десяти человек; некоторых потом нашли, некоторых - нет.
Мужчины решили выставить дозор. Оружия, конечно, никакого не было, но из
кос соорудили что-то наподобие пик, дядя Владлен говорил, что лучше штыка
будет, а он был мастером, у него даже приз был, серебряные часы с
гравировкой .

   Я помню, как он прибежал, с длинной рваной раной в полбока, бледный, но
не от потери крови, а от волнения, от страха. Таким он не был даже в тот
день, когда принес списки.

   Я помогала по медпункту, тетя Лиза устроила его в одной пустующей избе и
каждый день принимала больных после того, как сама приходила с полевых
работ. А я в ее отсутствие вроде как дежурила. И порядок наводила, убирала,
подметала, мыла пол. Дядя Владлен велел мне позвать папу и еще несколько
взрослых. Я привела их, а сама. Выйдя по приказу тети Лизы, осталась под
окном, оно было раскрыто из-за жары.

   Дядя Владлен схватился с этим человеком. Тот оказался необыкновенно
сильным, но дядя Владлен несколько раз пронзил его пикой. Но не это
напугало дядю Владлена: вместе с тем человеком на него напал и дядя
Чикирев. Тот самый, которого мы в начале лета похоронили.

   Дальше я не слышала - меня заметили и прогнали. Обиженная, я по пути
встретила Бориску; он узнал, что его отец ранен и спешил в медпункт. Я
рассказала ему, что рана неопасная (так объявила Тетя Лиза), и, если не
будет заражения крови, все обойдется. Но про то, что рассказывал дядя
Владлен, почему-то умолчала. Не хотелось говорить, хотя ранее сдержанностью
я не отличалась, обычная девочка-болтушка.

   Несколько дней все говорили вполголоса. На работу и обратно ходили
только вместе, человек по десять, а вечерами спорили, спорили... Я тогда
почти ничего не понимала, да нас и не допускали до разговоров взрослых.
Знаю только, что споры прекратились после того, как погибли все в доме Тети
Лизы, той самой, что работала в медпункте.

   Командовал всем дядя Владлен. Он и еще старенький профессор Сахаревич,
антрополог. Три дня стояла работа; по счастью, никого из районного
начальства не было, они боялись приезжать в наше село, и немудрено. Все
мужчины пропадали ночами, а возвращались усталыми, хмурыми и напуганными. Я
помню, как отмалчивался папа на все расспросы - и мои, беспрестанные и
нудные, и осторожные мамины.

   Наконец, однажды он пришел еще до рассвета, возбужденный, всклокоченный,
и объявил нам:

   - Кончено! - и добавил тише, - надеюсь...

   Он пил чай, темно-коричневый, крепкий, из заветной, привезенной из
Москвы жестяной коробочки, а потом повел маму и меня к кладбищу. За его
оградой появилась новая могила. Тяжелая гранитная плита лежала сверху.
Плиту эту мы видели в Каменной степи, в пяти километрах отсюда, где были
еще странные столбы с шапочками и каменные бабы.

   - Он... внизу? - спросила мама.

   - Оно, - почему-то ответил отец. - Да. Пусть говорят, что хотят, но так,
я думаю, надежнее.

   Кроме нас, подходили и другие, смотрели на плиту и переговаривались
вполголоса. Все мужчины села привели своих женщин и детей.

   И потом больше никто из взрослых не говорил об этом. А мы не спрашивали.
Только всегда старались обойти стороной ту могилу, догадываясь, что так -
нужно.

   Старуха замолчала, долгий рассказ, казалось, истощил ее: лицо осунулось,
руки, лежавшие поверх одеяло, мелко тряслись.

   - А что дальше? - не выдержал я.

   - Ничего.

   - Ничего?

   - Ничего того, чего ты не можешь узнать сам, милок.

   - Но... Но кто же это был?

   - Теперь ты, милок, знаешь столько же, сколько и я. Да что я, я глупая,
выжившая из ума старуха, - на лицо вернулось прежнее простодушное
выражение, и я понял, что больше ничего не добьюсь.

   Больницу я покидал со смешанным чувством. Конечно, кое-что я узнал, но
стал ли от того ближе к разгадке?

   Надо подумать, подумать и определиться.

   Во-первых, разгадке чего? Исчезновения Петьки? Является ли оно
оторванным, случайным, единичным фактом или это звено в цепи событий?

   Во-вторых, как далеко я готов пойти? Часок-другой порассуждать, лежа на
диване? Ждать случая, озарения, другой старушки, которая мне все объяснит?
Весь мой опыт говорит, что результата можно достичь, лишь занимаясь делом
всерьез, упорно и настойчиво.

   Забыть все это? Так пытался, пытался и пытаюсь. Не получается.

   И все-таки почти получилось. Следующие два дня работа шла косяком,
обвально, я был нарасхват. Пора переходить в другую весовую категорию -
купить новый грузовик и нанять шоферов. Стать капиталистом, эксплуататором.
Иначе спекусь. И люди на примете есть стоящие. И, само собой, деньги.
Пугали, конечно, налоги. Но на то и голова дадена - устроиться.

   На третий день я пошел торговать грузовик. Приметил его я давно - стоял
он без дела у одного мужичка; тот его ударил маленько о дерево по пьяному
делу, потом по тому же делу бросил землю и теперь клянет всех и вся.
Грузовик он сначала предложил по цене выше заводской. Теперь рад будет
четверти. Капитализм, он сантиментов не терпит. Хватай за горло и дави.

   Оформили куплю-продажу у нотариуса (ах, почему я пошел в
политехнический, а не на юрфак?), мужичок предложил обмыть сделку, но я с
новым работником, мною эксплуатируемым, отбуксировал приобретеньеце к себе.
Окрестили мы его .

   Егор Степанович, мой служащий, сразу полез в нутро машины. Он, танкист с
двадцатилетним стажем, понимал толк в железе. Часа три мы откручивали гайки
и составляли список - что нужно купить. Решили завтра с утра поездить по
мастерским.

   Расставшись с моим работником (как это гордо звучит: ), я взялся за
газеты. Стараюсь быть в курсе местных новостей. Для дела полезно.

   Как это обыкновенно бывает в наших газетах, большая часть бумаги
отдавалась ни подо что: какие-то перепечатки из московских желтых листков,
невнятицу из областной думы, телевизионные программы, бездарную рекламу и
прочая и прочая. Приходилось чуть не на свет смотреть, не окажется ли
что-нибудь действительно важное в газете.

   Криминальные вести меня не очень-то интересуют, но сегодня глаз
зацепился за знакомое слово. Глушицы. В окрестностях было найдено тело
женщины лет тридцати, наполовину обглоданное диким зверем. Местные охотники
считают, что женщина стала жертвой росомахи, пришедшей с севера.

   Росомаха. Однако. Издалека, должно быть, шла. Я потянулся к
энциклопедии. Рокоссовский... роса... ага, вот, росомаха.

   Серьезный зверь. В поисках добычи способна проходить до ста километров в
сутки. Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании
добычи.

   И, тем не менее - почему Глушицы? Или просто я особенно чувствителен к
этому району? В других дела тоже те еще. Двенадцать тяжких преступлений за
два дня.

   На завтра, возвращаясь из города с запчастями на тысячу долларов, я
решил навестить старушку. Купил бананчиков, грейпфрут, клетушку йогурта.

   - Заверни к областной больнице, - скомандовал я Егору Степановичу. Он за
рулем смотрелся хорошо. Не лихачил, да ему и по годам не к лицу, ехал
аккуратно, но без скованности, без боязни.

   - Есть, командир, - и он вырулил на дорогу к большим корпусам, стоявшим
кучкой посреди рощицы.

   - А ее нет у нас, - сказала мне сестричка на посту.

   - Уже выписали? - удивился я.

   - Нет, перевели. В инфекционную больницу.

   - Это что ж такое с ней случилось?

   - Не знаю, это не в мою смену было. А вы ее врача лечащего спросите,
Виктора Сергеевича. Он как раз дежурит сегодня. В ординаторской посмотрите,
Виктор Сергеевич там должен быть.

   Она оказалась права. Доктор, тезка мой, действительно был в
ординаторской, объясняясь с другим посетителем:

   - Мысль ваша насчет намордника интересная, только вот что я вам скажу:
на одного укушенного к нам привозят десять порезанных. Может, стоит всем
двуногим наручники надеть?

   - Я этого так не оставлю, - пообещал посетитель, проходя мимо меня. Он
бы и дверью хлопнул, да я не дал - придержал.

   - Благодарю, - доктор любезно указал мне на стул. - Чем могу быть
полезен?

   - Этот... этот человек передо мной говорил что-то об укусах?

   - Да. Лето жаркое, собаки нервничают. Он активист-общественник,
сторонник полного запрета домашних животных. В крайнем случае, согласен на
намордники. Его ко мне направили зачем-то. Хотел узнать точку зрения
медиков.

   - Тогда я почти по схожему вопросу. Насчет старушки, что с покусами у
вас лечилась, Настасье Киреевой.

   - Вот как... Простите, кем вы ей будете?

   - Никем. Знакомый.

   - Она ведь умерла, бабушка.

   - Умерла? У вас?

   - Нет, не в нашей больнице. С диагнозом ее перевели в инфекционный
стационар. Там она и скончалась.

   - Бешенство?

   - Клиническая картина необычная, но...

   - Ведь ее тоже покусали собаки?

   - Я бы не сказал, что это были собаки. Знаете, за двадцать лет работы
всяких укусов нагляделся.

   - Кто же, если не собаки?

   - Лет восемь, нет, десять тому назад обратился к нам работник цирка. Его
павиан искусал, очень похоже.

   - Павиан? У нас?

   - Я же говорю - похоже. А кто кусал, вне моей компетенции. Разумеется,
при поступлении мы начали антирабический курс, то есть прививки против
бешенства, но они не всегда эффективны. Укусы множественные, глубокие...

   - И когда вы определили бешенство...

   - Когда мы заподозрили бешенство, то перевели ее в инфекционную
больницу. К сожалению, бешенство - болезнь практически неизлечима.

   - А прививки?

   - Прививки позволяют предотвратить заболевание, но если уж оно началось,
то...

   - Спасибо, доктор, - невпопад произнес я.

   - До свидания, - и доктор раскрыл пухлую папку с историями болезней.

   Бешенство, значит.

   На обратном пути я молчал, молчал и Егор. Он вообще не болтлив.

   Весь вечер и следующий день мы лечили и холили , поставили на колеса,
установили тент, совершили пробный пробег до города и назад. Вела себя
скотинка прилично, лишь изредка показывая норов. Ничего, стерпится -
слюбится.

   Я, пусть и бессознательно, загружал себя делами. Легче ни о чем не
думать, когда нет на то времени.

   Отправив Егора в первый самостоятельный рейс, я вернулся в дом, раскрыл
блокнот. Составим диспозицию, господа офицеры. Первая колонна марширует на
восток, вторая следует за ней до Аустерлица, после чего поворачивает в
сторону Синих Липягов, где варит гуляш и наступает на Сокаль.

   Работы хватало не на двоих - на троих.

   Что пресса пишет? Четвертая, понимаешь, власть?

   Виды на урожай проблематичные. Засуха. Влагозапас весны иссяк к концу
июня. Но там, где пошли на затраты и наладили полевое орошение, всего
полно.

   В Глушицах пропал учащийся СПТУ Пронин В.С., шестнадцати лет, среднего
роста, был одет... Кто знает что-либо о его местонахождении, просьба
сообщить по телефону... Обращает на себя внимание, что это четвертый случай
по району за последние две недели; до Пронина В.С. ушли из дому и не
вернулись гражданин Чуйков О.Н., 39 лет, житель Украины Лопатин А.А.,
приехавший навестить брата и пенсионерка Б.Г., жившая сбором и продажей
лекарственных трав. По факту исчезновения последней возбуждено уголовное
дело. В первенстве области по футболу сыгран четырнадцатый тур...

   Конечно, я могу не читать газет. Не слушать радио, не смотреть
телевизор, наконец. Поменьше разговаривать с людьми. Даже переехать в
другую область. Но и там, думаю, не убегу от того, что происходит здесь.

   Надо разобраться. Иначе я просто свихнусь. Надоело умирать от каждого
стука, каждого шороха.

   И я полез в стол, где у меня лежал чистый блокнот. Напишем диспозицию.
Да. Или завещание?

   Перевалив дела на Егора, с утра я двинулся в город. Пунктом первым
значилась инфекционная больница. Доктор здесь был совсем непохожий на того,
из областной больницы. Долго со мной разговаривать не стал. Узнав, что я не
родственник покойной, он, сославшись на врачебную тайну, отказался отвечать
на мои вопросы. Ладно, зайдем с другой стороны. Используем личные связи.

   Друзей у меня было много. Когда-то. Так мне казалось. Одних уж нет,
другие далече, третьи раздружились. Остались четвертые.

   Мой сокурсник работал в областном комитете по здравоохранению, облздраве
по-старому. Системным администратором. Там поставили несколько компьютеров,
и он наставлял пользователей. В основном, говорил начальству, когда
нажимать на и бродил по интернету за казенный счет. Мне он не то, чтобы
обрадовался, но - узнал. Поговорили немного о делах, кто женился, кто
уехал, кто умер. Потом я спросил, может ли он справиться о Настасье
Киреевой, скончавшейся на днях в инфекционной больнице.

   - В инфекционной? - сокурсник потер плохо выбритый подбородок. - Они в
сеть пока не вошли. Средств нет. Можно, конечно, попросить одного... Ты
говоришь, умерла? Тогда проще. Умерших оттуда возят на вскрытие в
патологоанатомическое отделение областной клинической больницы, и,
следовательно, протокол аутопсии должен быть в базе данных.

   Он сел за компьютер и начал колдовать над клавиатурой. Я отвел глаза,
опасаясь приступа комплекса неполноценности. Не освоил я компьютерной
грамоты. Да и в моем нынешнем положении ни к чему она мне. Две машины. По
пальцам перечту, еще и останутся пальцы.

   - Пожалуйста, - показал рукой на экран. - Тут она, твоя старушка.
Распечатать?

   - Распечатай, - покорно согласился я.

   Зашипела хитрая машинка, выдавая лист, я подхватил его, вчитался.

   - Мне бы перевести, что тут написано.

   - Я больше по компьютерам. По сетям. В медицине - ни-ни. Свяжусь с
человеком, он как раз закладывает эти сведения в базу. Мы с ним порой в
шахматишки балуемся, по сети. Сейчас и попробую, - он снова заколдовал, но
не все коту Первомай. - Нет связи, отвалился модем. Попозже повторю.

   - Обязательно, это важно, - и, записав телефон, я покинул компьютерный
зал. Иначе начнет убеждать завести компьютер и подключиться к сети. Эти
люди немножко зациклились на виртуальности. Идеал, к которому они стремятся
- создать компьютерное окружение, ничем неотличимое от реальности и жить в
нем. А я и так живу в этой реальности, безо всяких штучек.

   По городу я всегда езжу с осторожностью - народу полно, и подрезать
норовят, и под колеса прыгнуть, и просто показать, что жизнь не мед. Но эта
улочка, спокойная и пустынная, подвоха не обещала.

   Я притормозил у старого здания, красивого, но давно не ремонтируемого,
вышел, запер кабину, город, все-таки, и пошел к большой двустворчатой
двери. Областной краеведческий музей.

   Здесь тоже работала знакомая. Даже не сокурсница. Больше. Моя бывшая
жена.

   Сначала лестницей с чугунными ступенями, а потом длинным мрачноватым
коридором я прошел по когда-то хорошо знакомому пути. Постучал. Услышал
прежнее . И вошел.

   Ирина посмотрела на меня своим обычным взглядом - настороженным и
смущенным одновременно. За эти годы мы не смогли стать ни врагами, ни
добрыми знакомыми. Вроде все нити оборвали, а вот, поди же, осталось
что-то.

   Следовало бы произнести какую-нибудь банальность типа , но язык не
поворачивался.

   - Что-нибудь случилось? - Ирина отметала самую возможность зайти просто
так.

   - Нет, ничего особенного. Просто понадобились твоя помощь.

   - Моя помощь? - недоверчиво протянула она.

   - Да, как специалиста. Знакомый моего знакомого - журналист, решивший
стать драматургом. Пьесу пишет, или сценарий, как получится. Его
заинтересовала история одной нашей деревни, Шаршки. Он просит собрать
сведения о том, что происходило в деревне в тридцатые годы.

   - Шаршки? - смущенность исчезла, уступив место разочарованию. Или мне
просто показалось в своей самонадеянности. Процента полтора еще осталось от
прежнего, я имею в виду самонадеянность. - Деревня поблизости от Глушиц?

   - Так точно.

   - У нас материала может не хватить, надо будет обратиться в архив... -
она задумалась, прикидывая. - Галя, кажется, пока работает. Я попрошу ее.

   - Да, москвичи - люди деловые и выделили определенную сумму - для
ускорения и взаимной приязни, - я выложил заранее приготовленные деньги.

   Ирина подозрительно посмотрела на меня.

   - Убери сейчас же.

   - А причем здесь я? Это Москва.

   Она пристально посмотрела на меня, подозревая, не мои ли это деньги.
Потом решила, что Шаршки - слишком заумно для такого прагматика, как я.

   - По крайней мере, сначала я должна выполнить работу.

   - Прекрасно. Выполни. Да, он не ждет пухлого отчета. Несколько страниц,
вот и все, что ему нужно. Дух времени, характерные факты.

   Сомнение в ее взгляде переживало стремительное возрождение.

   - Позвони мне, когда будет готово, ладно? Ну, я побежал, - и я
действительно почти побежал, сознавая нелепость своего поведения.

   И так каждый раз.

   Мои личные дела - это всего-навсего мои личные дела. Потому их - в
темный угол, где под фикусом стоит старая радиола и куча поцар