апанных
пластинок, эстрада семидесятых. Эти глаза напротив.

   На сегодня я наметил еще кое-какие дела, но внезапно почувствовал
слабость и малодушие. Голоден, просто голоден.

   Рисковать и обедать в забегаловке я не стал, обошелся парой бананов,
оставшихся с неудавшегося вчерашнего визита в больницу. От обезьяны хоть
человек произошел. Не Бог весть какое достижение, но все же... А кто
произойдет от человека?

   Или... Или уже произошел? Произошло?

   На пустой желудок в голову что только не лезет.

   Журналиста я назвал не с бухты-барахты. Есть один знакомый. Очень
хороший знакомый. По школе. Встречаемся редко, но до сих пор сохранилось
чувство, что случись беда - можем друг на друга положиться. Во всяком
случае, я это чувствую. Надеюсь, и он тоже.

   Работал Роман, так его зовут, в довольно паршивой газетенке. называется.
Газетенка, несмотря на мое к ней отношение, довольно популярна не только в
нашем городе, но и в столицах, и других весях нашей сильно усохшей Родины.
Гороскопы, тайны столоверчения, основы магии и заочные курсы гипноза. От
схожих с ней газетку отличает то, что она живет и процветает. Не знаю, как
ей это удается. Тайна Астрала.

   Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной гостинице без
претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом нашел я комнату, в
которой и располагалась редакция - четыре человека. Комната, впрочем,
большая.

   - Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный
творческий отпуск, - с усмешкой сказал мне один из астраловедов. Скверной
такой усмешкой.

   Другой, сжалившись, добавил:

   - Он сторожем устроился.

   - Сторожем? - наверное, я выглядел довольно нелепо.

   - В Рамони. Во дворец.

   Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный
донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную
реставрацию.

   Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних
хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл
купить, подходи, дешево отдам!

   Отдадут, жди.

   Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись
домой, я мог сказать себе - день прошел не напрасно. Мог, но не сказал.
Потому что день пока не прошел.

   Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с , довести до
ума конягу.

   Отмывшись от масла, я, наконец, раскрыл газету. Нет, сегодня ничего
нового из Глушиц.

   Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.

   - Между прочим, по сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с
тобой, - начал он.

   - Повесь трубку, я перезвоню.

   - Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее
повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на
обыкновенный язык, причина смерти Настасьи Киреевой - необратимые
структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.

   - Ну, если это перевод...

   - Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.

   - Такое бывает при бешенстве?

   - Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение - опять же, языком
идиотов. Возможно, причина - атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты
понимаешь?

   - Понимаю, - смиренно отозвался я.

   - В общем, материал послали для анализа в Москву.

   - Зачем?

   - Приказ такой есть, за номером... Забыл записать, ну, неважно. Любое
подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная
инфекция - своего рода.

   - И куда в Москву? - спросил я для очистки совести.

   - В лабораторию некробиологических структур.

   - Куда?

   - Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок.
Я попробовал пробраться в эту лабораторию по сети, но вход закрыт. Пароль
требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку и срисовали
адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал... -
и он начал ботать по компьютерной фене.

   Я поблагодарил его, и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения
компьютера, дал отбой.

   Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.

   Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных
мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и
окажется - дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные,
не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой
правильной философии. А никакой иной я не знаю.

   Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не
получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком,
оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы
пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.

   Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные, наверное,
действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи, когда получил
полное право лечь спать. Даже не право, а почетную обязанность, которую
исполнять следует с достоинством и честью.

   Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой полочке
были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и, в
холодильнике - болгарская мастика. Подумал, и отказался. Для глаз вредно. Я
слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.

   Перед тем, как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю
темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от
одиночества.

   Сны... Сны - это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее время
стал чужой себе во сне. Видится нелепость и мерзость, и проснувшись среди
ночи, первое, что ощущаешь - радость. То был просто сон.

   Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За окном,
казалось, кто-то стоял, стоял, и всматривался в глубь комнаты.

   Я затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом посмотрел
опять. Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей, отошедшей тени.

   Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под
диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено.
Два патрона крупной дроби.

   С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не слишком
приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть даже
собственным кошмарам.

   Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги
прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.

   А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал. Вместо
пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И смирительные штаны.
Шутка. Грязная, непристойная шутка - для понимающих.

   Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки рюмочку
мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской ночи исчез.

   Гость. Незваный гость.

   Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать развития
событий.

   Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь - просто
оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки стекла, и
часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой выстрела, едкий
дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто нервное?

   Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну. Вдруг
еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда. Выйдя в коридор, я включил наружный
свет - три маленьких прожектора, переделанных из автомобильных фар. Включил
и распахнул дверь.

   Никого. Совсем никого.

   - Эй, Витька! - стукнула дверь соседа. - Ты чего это?

   Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет, если что. Несмотря на
свои шестьдесят лет, отставной капитан милиции Прохоров К. А. сто очков
другому даст. На дух не выносит шпаны и уголовщины, потому с девяносто
третьего года и пенсионер.

   - Да так, дядя Костя. Лезло в окно что-то, я и стрельнул, - крикнул я в
ответ.

   - Сейчас, сейчас погляжу, - и через пару минут он стоял рядом. Нисколько
не стесняясь своих белых кальсон со штрипками, он деловито прошел по двору,
зашел в дом. Я - следом.

   - Да, Витька, ружье у тебя - просто пищаль, - посмотрев на окно, заметил
он. - И в кого же ты промахнулся?

   - Не знаю, - честно ответил я. - проснулся, вижу - ходит кто-то под
окном. Ну, пока ходил - ладно. А вот когда в окно ломиться начал, я и не
выдержал.

   - Это ты правильно сделал. Пусть знают, что в Маковке (село наше
Маковкой зовется) люди живут, а не овцы, - он наклонился, вглядываясь в
осколки стекла. - Так и есть, снаружи лез.

   - Я же говорил...

   - А я слушал. А теперь вижу. И могу засвидетельствовать, если
понадобиться. Раньше за этот выстрел тебя бы затаскали... А теперь, теперь
никто, небось, и не спросит, - он вышел во двор. Я, как привязанный, за
ним.

   Под окном он разве что на четвереньках не ползал. Потом нашарил щепочку,
поковырял ею землю, поднес к носу и понюхал.

   - Фу, гадость какая. А крови нет. Должно быть, убежал. Разбил окно и
убежал.

   - Кто убежал?

   - А я почем знаю? Это ты видел, не я. Следов не видать, двор у тебя
утоптанный. Ты бы землю вскопал, цветы посадил, что ли. Или помидоры, вот
как у меня...

   - Дядя Костя, а если это и не человек был вовсе?

   Старик посмотрел на меня внимательно.

   - Не человек? Ты зверя имеешь ввиду? Я слышал от наших, росомаха
объявилась. Уже дважды в дома вламывалась, людей задирала. Но то не здесь,
около Глушиц.

   - Она могла и сюда...

   - Ну, не знаю, - он покрутил головой. - Я по четвероногим зверям не
того... Не знаю, честно.

   После его ухода я закрыл ворота, поднялся на крыльцо. Скоро светать
начнет.

    В поисках добычи способна проходить до ста километров в сутки.
Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании добычи.

   Не знаю, был ли заглянувший ко мне росомахой, но ружье я перезарядил.
Потом поднялся в мезонин, пустой и неуютный, я когда-то думал, гости на
лето приезжать будут, друзья, а вот не едет никто, разложил раскладушку и
лег. Почему-то казалось, что я обязательно должен доспать, что от этого
зависит что-то важное.

   Я уснул. Но никаких откровений мне не явилось.

   Утром я застеклил окно и прибрался - начерно. Под окном ничего
особенного не нашел, только стекло и щепки. И то и другое я смел в совок.
Вскопать землю. Хорошая идея. Пустить корни и полить. Потом и слезами.

   Стук в калитку отвлек меня. Я подошел, открыл.

   - У вас, говорят, ночью звери шалили? - передо мной стоял дачник, милый
человек, а рядом, у его ног, подняв ко мне печальную морду, вздыхал
бассет-хаунд.

   - Да. Звери. Вернее, зверь. Одна штука.

   - Вы не возражаете, если я пущу своего песика по следу? Знаете, Гельмут,
его Гельмутом зовут, прекрасно берет след. Просто чудесно.

   - Вы думаете, стоит?

   - Ну, конечно. Понять, откуда пришла ваша росомаха, может, найти
отпечаток.

   - Ведь не кролик. Если схоронилась где-нибудь неподалеку...

   - Это вряд ли. Да мы и осторожно. Так вы позволите?

   Я посторонился, впуская дачника.

   - Ап! - скомандовал он собачке, и она перепрыгнула через порожек. Для
бассета довольно ловко.

   - Она, росомаха, в то окно лезла?

   - Именно в то.

   - Идем, Гельмут. Работать, работать, - но пес заупрямился, сел, упираясь
в землю всеми четырьмя лапами, и начал жалобно поскуливать.

   - Гельмут, Гельмут, - укоризненно посмотрел на него хозяин. - Не ленись!

   Он потянул за поводок, но бассет завертел головой, освободился от
ошейника и бросился наутек.

   - Ко мне! Ко мне, Гельмут! - и хозяин побежал вслед за собакой.

   Вот и нашли след.

   Я пожарил и съел яичницу с салом, напился впрок чаю, но они не
вернулись.

   Я пожалел, что нет у меня собачьего чутья. Иначе давно бы убежал,
подобно мудрому Гельмуту.

   Но... Но ведь я и так никуда не лезу. Стою в сторонке. И все-таки ко мне
пришли. Не отстояться, выходит.

   С Егором мы прикинули сегодняшний и завтрашний маршруты. Бизнес-план,
так сказать. И, уверясь, что дело не страдает, я отправился в Рамонь.
Пообщаться, как принято было когда-то говорить.

   В дороге ночное происшествие начало бледнеть, терять осязаемость. Будто
действительно сон, или того хуже - бред. Я сосредоточился на дороге.

   После того, как выехал на Задонское шоссе, опять задумался. Что
происходит. С кем происходит. Кто виноват и что делать.

   Замок стоял, окруженный невысоким каменным забором и высоким деревянным,
внутренним, сляпанным наскоро из горбыля. Для служебного пользования
заборчик. Я остановился, запер кабину и пошел искать вход. Найдя, долго
стучал, пока, наконец, воротца не отворил Роман.

   - Проходи, - сказал он, словно мы виделись только вчера.

   Во дворе был обыкновенный беспорядок стройки, но стройки, скоропостижно
скончавшейся. Леса вокруг замка пустовали, везде валялись доски, ошметки
засохшего бетона, сваленный в кучу кирпич, в общем, типичный кавардак
долгостроя.

   - Не кипит работа, - заметил я.

   - У фирмы трудности. Банк лопнул.

   - Надежный и устойчивый?

   - Замок у района в аренду фирма взяла. На девяносто девять лет. Хотели
отель открыть, для иностранцев или наших очень русских людей.
Индивидуальные туры. Получили кредит, начали работы, но почти сразу дело и
стало.

   - А как же ты? Деньги с кого получаешь?

   - Да платят. Район. Наличными, еженедельно. Мне и Портосу.

   - Портосу? Он с тобой?

   - А с кем же ему быть. Сейчас увидитесь. Портос, ко мне!

   Сегодня - собачий день. Портос - большой мощный ротвейлер - подбежал ко
мне из-за штабеля кирпича, в виде исключения аккуратно сложенного, каждая
кирпичина в полиэтиленовой упаковке, подбежал и посмотрел на хозяина -
рвать или признавать.

   - Поздоровайся, песик. Это Виктор, хороший человек, не забыл? Дай лапу.

   Лапа оказалась широкой и тяжелой.

   - Молодец. Теперь ступай, работай. Охраняй двор.

   Портос затрусил вдоль забора.

   - Пойдем под крышу, там прохладнее, - Роман провел меня боковым,
непарадным ходом.

   Внутри следов ремонта я не заметил.

   Мы поднялись по лестнице вверх и оказались в комнате, совсем небольшой
для замка.

   - Вот тут я и обитаю, - сказал Роман. - Келья отшельника.

   Роскошью обстановка действительно не блистала. Два крашеных табурета,
топчан со свернутым матрацем, электроплитка, пара кастрюль да чайник и
всякая мелочь. Разумеется, и стол, старый конторский однотумбовый стол с
пишущей машинкой стопкой бумаги на столешнице.

   - Творишь?

   - Помаленьку. Замок приехал посмотреть, или как?

   - Да вот... Развеяться захотел, - мне вдруг стало неловко. Приехал,
оторвал творческого человека от дела, а с чем приехал?

   - Ну, развейся.

   Я понял, что если не расскажу Роману, то не расскажу никому. Может быть,
просто не успею. Но пересилить неловкость не мог. Вернее, не неловкость, а
- растерянность, стыд, страх. Нет, опять не то. Помимо всего, внутри
возникло убеждение, что мое дело - это именно мое дело. На чужие плечи,
пусть и дружеские, не переложишь.

   - Ты во все это веришь?

   - Во что - во все?

   - Ну, о чем газетка твоя пишет, Астрал. В чертовщину.

   Он долго молчал. Поставил чайник на плиту. Выглянул из окна, кликнул
Портоса, тот вбежал длинным путем в комнату, получил несколько сухариков,
сгрыз их и пошел вновь в дозор. Роман походил, померил пол от стены к
стене, то и дело подходя к чайнику и щупая его бок, как щупают лоб больного
в горячке, потом сел на топчан.

   - А сам ты что обо всем этом думаешь? - наконец, спросил он.

   - Ничего.

   - Ты не увиливай. Говори, раз приехал.

   - Я просто не знаю. Понимаешь, порой встречаешь просто не знаешь что.
Непонятное.

   - Значит, встретил...

   Роман опять подошел к чайнику. На этот раз он ладонь отдернул и даже
подул на нее, потом разлил кипяток по кружкам - белым, эмалированным,
засыпал кофе из большой двухсотграммовой банки, не спрашивая, бросил по три
куска сахара.

   - Давай попьем сначала. Пей, пей, голова нужна ясная, а ты, как я понял,
спал ночью неважно.

   Кофе я не хотел, но спорить не стал. Отпил, и действительно,
почувствовал себя бодрее.

   - Ты газетенку нашу знаешь, - полуутвердительно произнес он.

   - Да, - не выражая своего отношения, ответил я.

   - Средняя газетенка. Последнее время, так и совсем дрянь. Это я не
потому говорю, что ушел из нее, не думай. Пришел я в туда случайно, ты
знаешь, после очередной смены курса нашего "Коммунара". Надоела угодливость
и псевдополитика хамелеонов. Поначалу интересно было. Загадочные явления,
тайны, НЛО. Но потом понял, что гораздо загадочнее само существование этой
газеты. Сколько раз она была на грани краха - то тираж не разойдется, то
бумага подорожает, то еще что-нибудь в этом же роде - а и в огне не горели,
и в воде не тонули. Дешевая бумага объявится, тираж купят оптом, дадут
льготный кредит. Подписчиков у газеты мало, реклама - слезы, а вот
перебивались. Не роскошествовали особо, но - жили.

   А печатали полную ахинею. И требовали от меня того же, чем дальше, тем
больше. Пару раз я проводил так называемые журналистские расследования. На
Куршскую косу ездил, а второй раз так прямо в нашем городе. На свой страх и
риск. И за свой счет, между прочим. Поездочка а Прибалтику стоила -
о-го-го... Ладно, не о том я. Просто дело велось у нас непрофессионально.
Читательские письма, что мы отбирали, были самые глупые и неправдоподобные,
типа "я вчера говорил с инопланетянином из центра галактики, и у них там
пиво дешевле, но больно разбавленное". А если писем не было, мы их сами
сочиняли, не заботясь о качестве. И, тем не менее, жили. Знаешь, конкуренты
пробовали выпускать газеты всерьез, приглашали специалистов, давали
неплохой анализ событий, но прогорали быстро, слишком быстро. Так вот, я
понял, что если наша газета живет, значит, это кому-нибудь нужно. Только -
кому? Читателям? Нет, доходы от продажи расходов не покрывали. Тогда кому?

   Что, собственно, делает наша газета? Создает шум. Шум, в котором
правдивая информация тонет, забитая водопадом чуши. Любому здравомыслящему
человеку после знакомства с "Астралом" становится ясно - никаких аномальных
явлений не существует, все - сущая мура, выдуманная щелкоперами, прямое
одурачивание публики. И отношение это он перенесет и на другие сообщения о
подобном. Мы сеем неверие в необычное. Фабрикуем дезинформацию.
Парадоксально, но факт: именно в этом состоит истинная задача нашей газеты
выдавать дезу на-гора. Не уверен, что это осознал даже главный редактор.
Для него "Астрал" - газета, которую он может делать так, как может. Минимум
хлопот и постоянный доход. Народ глуп и любит лажу, потому писать нужно
проще, доходчивее. И сам он, редактор и совладелец, верит только в деньги.
Раз газета кормит, значит, правильной дорогой шагаем, товарищи!

   Нами управляют незримо и умно. Предоставили режим наибольшего
благоприятствования именно нашей газете, редактор, скорее всего, инстинктом
это осознал и, опять же интуитивно, проводит ту политику, при которой к
газете относятся благосклонно. Да, дешевая, да, желтая, да, бульварная, так
цэ ж то, шо трэба, хлопцы!

   - И поэтому ты ушел?

   - Ну, нет. Куском хлеба не бросаются. Я вынужден был уйти. После того
как опубликовал материалы о событиях на Куршской косе у конкурентов - для
нашего "Астрала" статья получилась слишком серьезной, слишком академичной,
- меня обвинили в том, что я нарушил должностные обязанности, передав
написанное в чужие руки.

   - И ты переквалифицировался в сторожа?

   - Почему нет? На еду мне и Портосу хватает. Поработаю здесь, закончу
книгу. Своего рада оплачиваемый творческий отпуск. Материал под боком. Если
удастся рукопись продать, начну другую. Возможно, оно и к лучшему - что
ушел. Не жалею. Текучка заедать стала. Здесь времени подумать хватает,
поразмыслить. И знаешь, я отчетливо понял - происходит много непонятного.
Куда больше, чем можно представить.

   - Но нау