зноб пробрал вдруг Оборвыша: он узнал этих людей. Сборщики
солдат. Те самые, вчерашние. Пытаться бежать было  бесполезно.  Совершенно
бесполезно.
     Предвкушая  хорошее  развлечение,  стражники   окружили   лиственник.
Крупные,  мускулистые,  накормленные,   они   не   сомневались   в   своем
предназначении, они хозяйски ухмылялись и сладко рыгали вчерашним огненным
дурманом. Господин младший воевода с удовольствием сказал:
     - Парень, мы так давно тебя искали. Ноги все  сбили.  И  где  это  ты
пропадал?
     - В лесу, - кротко ответил Оборвыш.
     Стражник мягко покивал.
     - Я так и думал. Сначала-то мы тебя по  дороге  ловили,  -  он  ткнул
пальцем в сторону города, - но потом поняли,  что  там  тебя  нет.  Решили
вернуться. Мы обязательно должны были тебя найти, очень уж ты нас  обидел,
- голос его сделался пугающе радостным. - Сожги меня  сияние!  И  мы  тебя
нашли.
     Оборвыш молча стоял, прижимаясь  спиной  к  теплой  податливой  коре.
Выхода не было - он отчетливо сознавал эту раздирающую душу истину. Теперь
выхода не было точно. Рыдай, падай на колени, целуй врагам ноги, умой лицо
грязью... Ну же, Оборвыш!
     А Пузырь  ждет.  Мечется,  надеется,  сходит  с  ума.  Изнемогает  от
ожидания. Бывший друг, толстый безвредный человечек.
     Это сон, - подумал Оборвыш. - Это бред... Огни занебесные, помогите!
     Господин младший воевода с  наслаждением  говорил.  Его  тени  стояли
полукругом, их ненавистные рожи сливались в сплошную полоску, отгородившую
лиственник от остального мира. Оборвыш пусто  смотрел  на  окружившие  его
самодовольные розовые пятна и старательно слушал. Выхода не было.
     Кошмарный беспросветный мир.
     Выход существовал. Напрашивался сам собой, был очевиден  и  прост.  И
Оборвыш ни мгновения не колебался, приняв его  за  единственно  возможный.
Он, скорее всего, до конца еще не понимал, что означает этот выход для его
жизни. Он решился  сразу.  Когда  господин  младший  воевода  закатил  ему
властную  оплеуху,  а  затем  пригласил  проследовать  в  стоящий   где-то
поблизости загон с двуногим скотом, когда стоящие без дела ребята получили
долгожданный приказ помочь этому тощему выродку дойти до места,  он  задал
вопрос:
     - Вам нужна бумага?
     - Чего-чего? - переспросил воевода.
     - Бумага, - повторил Оборвыш, потирая горящую щеку. - Нужна?
     Ответом ему явился хриплый хохот.
     - Малыш спятил! - объявил господин младший воевода.  -  И  сколько  у
тебя бумаги?
     - Много. Вам для закруток надолго хватит.
     Стражник стал серьезным. Недоверчиво оглядел рваную рубаху  Оборвыша,
измазанное лицо его и с сомнением предположил:
     - Ты врешь, мерзавец!
     - Нет.
     - И где же она у тебя? - поинтересовался тогда стражник.
     - Вам нужна бумага? - уточнил Оборвыш. - Мы сможем договориться?
     - Ну что же ты, - укоризненно заметил  господин  младший  воевода.  -
Сильно не хочешь быть солдатом?
     - Я хочу отдать вам бумагу.
     - Это хорошо, - похвалил стражник. - Считай,  что  договорились.  Так
где она у тебя?
     Оборвыш коротко объяснил ситуацию. Затем посмотрел на  небо.  Вот-вот
должно было начать темнеть. Господин воевода тоже внимательно посмотрел на
небо.
     - Там придется здорово поработать, - задумчиво произнес он. - Да-а...
Идти в лес на ночь глядя...
     - В яме лежит целый заплечник бумаги, - напомнил Оборвыш.
     - Да-да, я  понял...  Знаешь  что?  -  высокопоставленный  человечек,
усмирив брезгливость, вплотную приблизился к Оборвышу,  дружески  возложил
ладонь на плечо его. - Плюнь ты на этого потного толстяка! Он ведь  теперь
нищий. Давай мы завтра спокойно пойдем и достанем твою бумагу. Согласен?
     - Надо идти сейчас, - нетерпеливо сказал Оборвыш. - Как можно скорее.
     - Мы пойдем завтра, - сообщил воевода свое решение.
     - Завтра я вам не покажу место. А сами вы не найдете.
     - Тьфу! - разозлился стражник. - Я было подумал, что ты умный парень,
- он помолчал и уверенно добавил.  -  Завтра  ты  покажешь  нам  все,  что
попросим.
     - Нет.
     - Покажешь, - улыбнулся сборщик солдат. -  Ты  ведь  не  знаешь,  как
хорошо мы умеем просить.
     - Не покажу, - равнодушно сказал Оборвыш.
     Стражник поверил.
     - Вонючка... - проговорил он. - Ладно, все равно работать не  нам,  -
повернулся и жестко приказал ожидающим сзади теням. - Гоните за  нами  тот
сброд из загона. Только внимательно, чтобы не разбежались, понятно?
     И они двинулись в путь.
     Что же я наделал! - ужаснулся Оборвыш. - О-о, святая твердь!
     Спасатели действовали энергично, расторопно, умело.  Вскоре  вышли  к
завалу, тут же в руках у стражников появились топоры, будущие солдаты были
временно освобождены от стягивающих их веревок, и работа началась.
     - Показывай, - сказал воевода.
     Оборвыш безропотно повел стражников к  ловушке,  из  которой  недавно
выбрался. Были ясно слышны какие-то странные звуки, и,  приблизившись,  он
догадался: это выл прощавшийся с жизнью Пузырь.
     - Я привел людей! - Оборвыш заставил себя крикнуть. Пузырь проорал  в
ответ что-то нечленораздельное.
     - Заткнитесь вы! - рыкнул воевода раздраженно.
     Дальше все происходило очень  быстро.  Оставалось  только  наблюдать,
стараясь забыть о неизбежном. Сборщики солдат разрубали сваленные деревья,
осыпая мир оглушительными проклятиями,  полуголый  "сброд"  растаскивал  в
стороны тяжеленные бревна. Господин младший воевода  тревожно  посматривал
на небо и часто поторапливал подчиненных, бессловесных  же  рабов  изредка
стегал  плеткой  -  просто  так,  на  всякий  случай.  Он  тоже   ругался,
разнообразно и отвратительно. В  итоге  дело  спорилось,  и  когда  твердь
небесная окончательно утратила дневную силу, работа была закончена.
     Пузырь  выскочил  наружу  через  прорубленный   колодец,   совершенно
обезумев. Он размахивал руками, гадливо сбрасывая с себя что-то невидимое,
яростно  бил  во  все  стороны  ногами  -  очевидно,  продолжал  войну   с
присосками. На коже его виднелись следы многочисленных укусов,  руки  были
вымазаны кровью. Да, жутковатое сражение развернулось в  яме.  Он  побежал
куда-то, споткнулся, грохнулся между бревен и остался  лежать,  наконец-то
успокоившись. Оборвыш подобрался к нему и сел рядом.
     - Достать мешок! - нетерпеливо скомандовал господин младший  воевода.
Сказанное моментально было исполнено. Стражник принял  заплечник,  вспорол
его коротким движением и удовлетворенно изрек. - Не обманул мерзавец.
     Он с жадностью насовал бумагу  себе  за  пазуху,  безжалостно  сминая
листы, после чего милостиво разрешил:
     - Разбирайте, ребята.
     И заплечник в мгновение ока был растерзан.
     - Отдохнем, - сказал тогда господин младший  воевода.  Потные  пальцы
зашелестели  трудно  добытой  драгоценностью,  делая   невиданные   доселе
закрутки. Очень  кстати  оказался  здесь  подаренный  Пузырем  курительный
порошок. И вскоре стали подниматься к небу  тонкие  струйки  дыма,  быстро
растворяясь в вечернем воздухе.
     - Прямо как Верховный,  -  блаженно  подметил  он.  Стражники  вокруг
согласно закивали головами.
     Оборвыш смотрел, как корчатся в огне исписанные им листы бумаги,  как
превращаются в пепел его небылицы, как сгорают его мечты, и думал, о  том,
что надо встать, сделать всего несколько шагов и убить  палача.  Он  почти
уже собрался осуществить это, но внезапно понял, что сначала  нужно  убить
себя. И радостно изумился простоте этой мысли. А глаза его продолжали ясно
видеть непоправимое, и, не в силах выносить пытку, он отвернулся.
     Свершалось преступление. Свершалось святотатство. Вообще - свершалось
что-то невозможно, невообразимо страшное. До последнего момента Оборвыш не
верил. Не мог верить. А теперь... Что же он наделал?
     - Все, ребята, пора, - сказал господин младший  воевода.  -  Бежим  к
дороге.
     Настроение у него было на редкость хорошим. Он приятельски  улыбнулся
Оборвышу:
     - Тебя мы, пожалуй,  оставим.  Не  годишься  ты  в  солдаты,  слишком
добрый.
     Когда сборщики  солдат  скрылись  среди  деревьев  -  растворились  в
сумерках, будто и не было их - Пузырь приподнялся. Спросил:
     - Они все забрали?
     Оборвыш не ответил. Пузырь продолжал:
     - Не расстраивайся, ты еще лучше сочинишь.
     Оборвыш молчал.
     - Я тебе достану бумагу, - пообещал Пузырь. -  Завалю  тебя  бумагой!
расшибусь, но достану!
     Оборвыш сидел  тихо,  беспомощно  опустив  глаза.  Чтобы  расшевелить
бывшего друга, Пузырь начал увлеченно рассказывать, как он благодарен, как
он рад тому, что его не бросили, но тот не отзывался,  будто  бы  даже  не
слушал, и голос у Пузыря почему-то становился все жалобнее. Только когда с
уст взволнованного перекупщика  сорвался  давно  зревший  вопрос,  Оборвыш
сумел очнуться.
     Пузыря интересовало, зачем его спаситель шел в город.
     И,  складывая  фразы  из   сухих   непослушных   звуков,   мучительно
пробивавшихся сквозь онемевшее горло, Оборвыш открыл  бывшему  другу  свою
мечту.
     Умирая, отец поведал ему, что есть в городском храме  группа  жрецов,
которые в тайне ото всех занимаются нужным для людей делом.  Они  подробно
описывают происходящее под этой твердью и надежно прячут бесценные записи,
чтобы сохранить их на долгие года. Сейчас, увы, никто не  поймет  важности
этой святой миссии, но придут когда-нибудь другие люди - те,  что  родятся
неизмеримо позже, - и будут они счастливы узнать о  жизни  предков,  чтобы
никогда не повторять их слепых ошибок. Так сказал Оборвышу отец, им  далее
признался, что сам он не век жил в деревне, а был  по  молодости  учеником
жреца, да вот беда - изгнали его  за  глупую  провинность.  И  покинул  он
город,  унося  с  собой  бумагу,  которую  ухитрился  накопить  за   время
пребывания  в  храме.  Поселился  в  глухой   деревне,   дабы   продолжать
самостоятельно тайное дело, твердо решив посвятить этому  жизнь.  Но  жена
родила ему сына, и все резко переменилось,  потому  что  мальчик  оказался
очень странным ребенком. Сын сочинял истории, причем самое удивительное  -
истории эти рассказывали о  совершенно  неправдоподобных,  несуществующих,
попросту невозможных вещах и событиях. О таких умельцах  отец  никогда  не
слыхал, и понял он однажды, что рождение его сына - великое  чудо.  Прошло
время, и отец понял новую истину: для тех, кто  придет  неизмеримо  позже,
очень важным окажется знать не только то, что _б_ы_л_о_ с их предками,  но
и как предки видели то, чего с ними _н_е _б_ы_л_о_ и не  могло  _б_ы_т_ь_.
Тогда отец обучил Оборвыша письму, заставил  записывать  свои  истории,  а
перед смертью наказал идти в город и отдать рукописи его бывшим товарищам,
подробно объяснив, как их там найти. И мечтой Оборвыша, смыслом его  жизни
стало отцовское  напутствие  -  добиться  того,  чтобы  небылицы  пережили
сложные времена, чтобы в целости попали к тем, кто  придет  позже.  Вполне
ведь может случиться так, что кроме Оборвыша в мирре  не  отыщется  больше
подобных странных умельцев.
     Пузырь выслушал эти никчемные запоздалые откровения.  Затем  медленно
встал. Призрачно белело его неподвижное лицо.
     - Ты извини меня, - сказал Пузырь глухо. - Я не знал.
     И побрел прочь, шатаясь, оскальзываясь,  беспрерывно  бормоча,  будто
безумный: "Отец... Всемогущее небо... Отец..." Куда -  неясно,  ничего  не
объяснил, просто ушел, а впрочем Оборвыш и не  заметил,  что  бывший  друг
оставил его в одиночестве.
     Ночь  надвигалась   неотвратимо.   Сейчас   приползут   присоски,   -
безразлично подумал Оборвыш. Скорее бы! Он сидел на влажном стволе  дерева
и в муках осознавал, что все потеряно. Безвозвратно. Дикое слово.  Руки  и
ноги не слушались: были холодны, как  ночные  страхи.  Небылиц  больше  не
существует, - думал он, - и восстановить их будет невозможно. Беда в  том,
что сочинял он не только  сами  небылицы,  но  и  фразы,  из  которых  они
сложены. Поэтому если и возьмется Оборвыш их восстанавливать, то  придется
ему начинать сначала, и получатся у него совершенно новые творения... О-о,
твердь спасительница, как страдал он над каждым  листиком!  Как  тщательно
отбирал слова,  как  трудился,  ни  о  чем  не  жалея,  целиком  отдавшись
лихорадочному желанию сказать еще лучше, еще красивее, еще  точнее...  Все
потеряно. Он себя потерял, - понял Оборвыш. Его больше  нет,  и  это  даже
хуже, чем умер. Это просто не с чем сравнить.
     Присоски так и не приползли: слишком высоко он сидел, на самом  верху
завала. Проклятым кровопийцам не удалось взобраться туда. Он не спал. Да и
как мог он спать, если  к  нему  пришел  отец?  Отец  бесшумно  выплыл  из
темноты, присел рядом и заговорил. Оборвыш  задрожавшим  голосом  ответил,
почему-то  разволновавшись,  и  они  провели  несколько  чудесных   минут,
беседуя.
     - Не плачь, сынок. Откуда в тебе отчаяние и горечь?  Ты  же  достойно
встретил испытание!
     - Какое испытание, Отец?
     - Разве ты не понял? Испытание на правду написанных тобой слов.
     - Но ведь теперь все пропало!
     - Что ты, мальчик мой! Конечно, нет. Все  только  начинается,  потому
что ты стал совсем взрослым.
     - Неужели я работал зря! Мой труд... Мне так холодно, отец, так худо!
Неужели зря?
     - Тебе виднее, сын. Однако сегодня ты  спас  человека,  и  я  горжусь
тобой.
     - А как же твоя мечта? Разве тебе самому не обидно?
     - Немного обидно. Но не больше того. Я радуюсь.
     - Огни занебесные! Чему ты радуешься?
     - Тому, что ты сделал выбор.  Тому,  что  ты  повзрослел.  Теперь  ты
подготовлен, Оборвыш, сын изгоя.
     - К чему?
     - К дороге.
     - Отец, а сияние? Опалило оно меня лихо. Я уже чувствую,  как  что-то
нехорошее одолевает мое тело. Боюсь, дорога будет недолгой.
     - Людей, которые живут вечно,  стихия  победить  не  может.  Так  что
постарайся жить вечно. Постарайся. И не плачь, ладно?


     Примерно такой был разговор. Отец высказал  удивительные,  непонятные
мысли,  их  предстояло  хорошенько  обдумать,  и  Оборвыш   занялся   этим
немедленно. Он слегка увлекся, поэтому, к сожалению, упустил  тот  момент,
когда отец ушел. Однако, он  не  очень  огорчился.  Ему  сделалось  как-то
легче, спокойнее, проще. Оборвыш вдруг  начал  с  наслаждением  вспоминать
детство, но вокруг клубилась темнота -  была  повсюду,  назойливо  ласкала
лицо, и ничего больше не оставалось, как раствориться  в  ней,  забыв  обо
всем начисто.



                                  ШЕСТАЯ

     Когда стало окончательно ясно, что  наступило  новое  утро,  когда  в
потеплевшем воздухе растаял вчерашний бред,  когда  нестерпимо  захотелось
что-нибудь сделать с этой звенящей пустотой,  заполнившей  лес  до  краев,
Оборвыш решил отправиться к дороге.
     Зачем - пока не знал. А впрочем, не успел бы он осуществить  внезапно
возникшее желание. Шумно отдуваясь, к нему карабкался Пузырь,  как  всегда
тяжелый,  как  всегда  бесформенный.  Двигался  Пузырь  быстро,  уверенно,
неудержимо, и вскоре оказался рядом.
     - Хорошо, что ты еще здесь, - торопливо произнес он. - Хорошо, что ты
еще не ушел.
     По правде говоря, бывший друг на сей раз не очень-то походил на себя.
Глаза его лихорадочно блестели, пальцы сплетались  в  напряженный  клубок,
губы нервно подрагивали,  вообще,  весь  он  был  каким-то  осунувшимся  и
болезненно возбужденным. Но самое  странное,  непривычное,  даже  пугающее
заключалось в том, что Пузырь заметно похудел.
     - Что с тобой? - спросил Оборвыш, ощущая беспокойство. - Ты нездоров?
     - Я не спал всю ночь, - волнуясь, ответил Пузырь.
     - Присоски тебя вчера сильно покусали?
     - Да ну, ерунда! Я вот для чего к тебе пришел...
     - Спасибо, что пришел, - перебил Оборвыш. -  Вдвоем  легче.  Ты  ведь
товар весь потерял?
     - Потерял, - вздохнул Пузырь. - Ничего,  переживу...  Я  хожу  отдать
тебе бумагу.
     - Бумагу? - вскинулся Оборвыш.
     - Я немного припрятал из твоего заплечника,  пока  сидел  в  яме.  На
всякий случай, - и он бережно вытащил из-за пазухи смятую пачку.
     Руки с трепетом приняли подарок. О-о, Небо! - беспорядочно  запрыгало
в голове. Неужели что-то сохранилось? Безумная надежда  одурманила  разум.
Его труд, его смысл, его жизнь... Неужели?!
     Там были только чистые листы.
     - В темноте я ничего не видел, -  объяснил  Пузырь.  -  Вытащил,  что
попалось под руку. А потом забыл тебе отдать. Такая кутерьма была!  Ты  уж
извини.
     -  Спасибо,  -  пробормотал  Оборвыш,  совладав  со  своим   голосом.
Разочарование едва не сломило его.
     - Это тебе спасибо, - тихо сказал Пузырь. - А мне не  надо.  Я  знаю,
что я тварь земляная. Хуже последнего иноверца.
     Оборвыш устало улыбнулся:
     - Не говори глупости, ты добрый человек.
     - Я теперь все знаю. И про тебя,  и  про  себя,  -  Пузырь  посмотрел
наверх, внимательно огляделся по сторонам, привычно почесал  живот  сквозь
грязную рубаху. Смотреть в глаза Оборвышу  он  избегал.  Было  видно,  как
жестоко Пузырь волнуется. Он явно собирался сказать  нечто  важное.  Нечто
совершенно необычайное. Поэтому тянул время, не мог решиться.
     - Так вот, я не спал всю ночь. Знаешь... кое-что понял. Я понял,  что
сдохну! Улечу в занебесье, и ничегошеньки  от  меня  не  останется,  кроме
нечистот в придорожном лесу, - он помолчал, собираясь с духом. - Короче, я
хотел тебя попросить, Оборвыш. Научи меня грамоте, а?
     Творилось что-то неописуемое. Обрушивалась  небесная  твердь,  сияние
слепило глаза, вертень крутился в голове. Я все  еще  брежу,  -  догадался
Оборвыш.  -  Сейчас  ночь,  а  израненный  рассудок  не  желает   с   этим
примириться.
     - Пожалуйста, научи, - говорил Пузырь. - Я понимаю,  что  бумаги  для
этого жалко, но можно и палочкой на земле. Я  тебе  заплачу,  отблагодарю!
Сейчас, правда, ничего нет, но я  найду,  где  заработать.  Я  тебя  очень
прошу...
     Оборвыш взял себя в руки. Взглянул в побледневшее лицо бывшего  друга
и поискал подходящие случаю звуки. Достойных, к сожалению, не нашлось.
     - Зачем? - произнес он хрипло.
     - Как это? Вдруг пригодится! Мало ли что бывает... - Пузырь взмок  от
напряжения. Раздраженно одернул прилипшую к телу  рубаху.  -  Не  знаю  я,
зачем!
     Отец! - Оборвыш закричал. - Я не один! Отныне  я  не  один  под  этой
твердью! Не один!
     - Сейчас, - сказал он.
     - Чего? - напряженно спросил Пузырь.
     - Сейчас будем записывать небылицу. Посмотришь.
     Пузырь вытер лицо.
     - По-моему, ты ошибаешься - небылиц не бывает. Так мне кажется.
     - Дружище, - нежно ответил Оборвыш, - мы обо всем поговорим. Попозже,
ладно?
     Он встал и принес останки заплечника, брошенные  стражниками.  Оттуда
достал  чернила  и  перо.  Затем  аккуратно  расправил  спасенную  бумагу,
поудобнее уселся на стволе дерева, посмотрел на  чистый  лист,  сверкающий
безжалостной пустотой.
     И неожиданно заплакал.
     Не плачь, - просил его отец. - Не плачь, мальчик  мой...  Но  ему  не
удалось сдержаться.  Оставалась  еще  в  нем  какая-то  нехорошая  горечь.
Все-таки оставалась. Никуда она не делась. Никуда.


     Это была первая его небылица - _с_а_м_а_я _п_е_р_в_а_я_. Именно с нее
в те  туманные  полузабытые  годы  началась  жизнь.  Поэтому  записать  ее
казалось совершенно необходимым,  тем  более,  что  теперь  точно  так  же
предстояло начинать жизнь заново. Оборвыш  детально  помнил  сочиненную  в
далеком  детстве  историю.  Рассказывалось  в  ней  о  человеке,   который
придумывал слова. В мире, где жил человек, слов существовало  до  обидного
мало, и вот он взял себе за труд увеличивать их количество. Был  он  таким
тощим, что люди потешались над ним беспощадно, но он,  не  обращая  ни  на
кого внимания, делал свое дело, и при этом с каждым новым словом все более
и более худел. Объяснение простое -  человек  оставлял  в  придуманных  им
словах часть себя. Увы, он не умел по другому.