произнес Пузырь. - Слава Небу, далеко...
     Оборвыш молчал ошарашенный. Происходящее казалось  нереальным.  Столб
между тем, извиваясь, достиг небесной тверди, и сразу же низ его оторвался
от  земли.  Вертень  стал  подниматься  вверх,  на  глазах   укорачиваясь,
утоньшаясь, бледнее, и вскоре исчез в утреннем небе, улетел в  недоступные
воображению высоты. Пузырь вытер вспотевшее лицо рукавом.
     - Жуть, - сказал он. - Я такое уже видал раньше.
     Говорить Оборвышу не хотелось. Любой звук казался кощунственным. И  к
бумаге тоже что-то перестало  тянуть.  Подарив  полжизни  деревне,  он  не
встречался еще с настоящим вертнем. Однажды в детстве эта штука  поднялась
неподалеку,  но  отец  тогда  загнал  его  в  продуктовую  яму,   заставил
спрятаться. Теперь же он  собственными  глазами  увидел,  на  какие  ужасы
способна природа в извечной борьбе с человеком.
     Полные тяжелых дум,  бывшие  друзья  зашагали  по  дороге  в  сторону
города.  Позади  остался  чудовищный  завал  из   деревьев,   да   россыпи
искалеченных тел-точек. Топтуна Пузырь вел на веревке - он  бойко  семенил
следом, без труда справляясь с обеими повозками. Бывшие друзья шли вместе.
Их ждали в городе дела,  непонятные  друг  другу,  но,  несомненно,  очень
важные. Они не разговаривали. Только Пузырь в самом начале пути проворчал:
     - Что-то зачастили к нам вертни. Вчера был у  нижних  ворот,  сегодня
здесь. Не хватало, чтобы и завтра эта дрянь где-нибудь вылезла.
     А через некоторое время мрачно подытожил:
     - Не к добру все это.
     И затем уж замолчал: не о чем было больше говорить.
     Вертень скрылся в занебесье, временно оставив мир в покое, но  твердь
небесная долго еще была серой, неприветливой. Впрочем, стихия  угомонилась
окончательно, и когда  пришла  пора  полуденного  сияния,  над  лесом  уже
нависал привычный раскаленный купол.  Не  ожидая  первых  вспышек,  бывшие
друзья свернули с дороги в лес, чтобы найти в тени местечко поудобнее.
     Внезапно Пузырь прошипел:
     - Прячемся, быстро! Прячемся!
     Лицо его исказилось ненавистью.
     - Зачем? - Оборвыш остановился. Пузырь торопливо  поволок  топтуна  с
повозками вглубь леса.
     - Ты что, не видишь?! - обернулся он на ходу. - Стражники!.. Сюда, за
мной давай!
     С дороги спускалась довольно странная процессия. Три  топтуна  тащили
сколоченное из тонких бревен сооружение, напоминающее небольшой загон  для
скота, к углам которого приделаны  колеса.  На  боковых  бревнах  с  обеих
сторон сидело по пять человек, вооруженных копьями и мечами. Еще один  шел
впереди - вел топтунов за собой. Судя по всему стражниками являлись именно
они. Оборвыш впервые видел стражников. А  внутри  загона  брело  несколько
полуголых людей. Очевидно, это был особый загон - для двуногого скота.
     - Но мы не сделали ничего плохого! - удивился Оборвыш, догнав Пузыря.
- Почему нужно прятаться?
     - Дурень! - сипло зашептал он. - Это же сборщики солдат!
     Оборвыш оглянулся. Странное сооружение двигалось  прямехонько  по  их
следам. При этом отряд стражников разделился: пятеро  остались  сидеть  на
стенках загона, а пятеро  спрыгнули  и  бодро  зашагали  вперед.  Те,  что
спрыгнули, быстро приближались.
     - Они идут за нами, - сказал Оборвыш спокойно. - Догоняют.
     - Тьфу! - плюнул Пузырь. - Вот попались!
     Небо уже вспыхивало непрерывно, корчилось  в  адском  пламени.  Сзади
раздался окрик:
     - Эй, стойте!
     - Все, - тоскливо сказал Пузырь, останавливаясь.  -  Приехали,  -  он
вытащил из-под мешков два топора, один решительно вскинул себе  на  плечо,
приняв боевую стойку, другой протянул Оборвышу. Тот безропотно взял топор,
успев только подумать: "Зачем он мне?"
     Стражники опасливо встали поодаль: слишком грозный облик имел Пузырь.
К тому же и  Оборвыш  не  казался  сколько-нибудь  напуганным,  что  также
настораживало. Старший выступил вперед. Остальные  безучастно  взирали  на
пойманную добычу.
     - Добрые люди! - произнес он миролюбиво. - Отчего  вы  так  неласково
встречаете путников на этой скучной дороге?  Мы  не  воры.  Мы  на  службе
государственной.
     - Что вам нужно? - хрипло спросил Пузырь.
     - Сожги меня сияние, если мы желаем вам зла, - засмеялся  старший.  -
Мы сразу поняли, что вы солидные уважаемые люди, - поясняя свою мысль,  он
ткнул пальцем в сторону повозок.
     - Мы занимаемся нужным для всех делом, - осторожно подтвердил Пузырь.
Он стоял не шевелясь, ничуть не теряя бдительности.
     - Я и говорю, - терпеливо подтвердил стражник, - мы не  причиним  зла
таким солидным людям. Так что лучше не оскорбляйте нас  видом  обнаженного
оружия.
     Пузырь опустил топор.
     - На дороге всякое бывает, - объяснил он. - Вы что-то хотели от  нас,
господин старший?
     - Я младший, - улыбнулся стражник.
     - Как?
     - Младший воевода  городской  стражи,  -  горделиво  назвал  он  свое
звание. - Я просто хотел побеседовать с приятными людьми, скоротать  время
вынужденной остановки.
     Он обошел  вокруг  повозок,  с  любопытством  посматривая  на  мешки,
похлопал топтуна по лоснящемуся боку. Между тем подоспела отставшая  часть
отряда, расположилась возле соседнего лиственника. Люди в загоне утомленно
опустились на траву, их надсмотрщики принялись громко разговаривать.
     - Вы знаете, - пожаловался стражник, - у нас такая противная  работа!
Собираем всякий сброд по деревням,  да  всякую  дорожную  грязь,  а  потом
делаем из них солдат... - он вдруг круто обернулся и смерил Пузыря  хищным
взглядом. Голос его наполнился беспредельной властью. -  Кстати,  толстяк,
из тебя вышел бы отменный солдат! Топор ты держал здорово.
     Пузырь странно задергался.
     - Шучу, не бойся, - ухмыльнулся стражник, обретая прежнее добродушие.
- Я вообще люблю шутить.
     - А что вы еще любите? - слегка заикаясь,  выдавил  Пузырь.  Стражник
закатил глаза и произнес мечтательно:
     - Ну-у! Что я еще  люблю...  Покурить,  например,  люблю.  Ляжешь  на
траву, сунешь  в  рот  хорошую  закруточку,  затянешься,  как  следует,  и
забудешь про эту гадостную службу.
     - Господин младший воевода, - обрадовался Пузырь. - Я  вчера  выменял
немного курительного порошка. Не откажитесь  принять  в  дар!  Я  скромный
перекупщик, и я впервые встречаюсь со столь важным человеком, - он снял  с
повозки мешочек и угодливо положил к ногам господина младшего воеводы.
     - О! - воскликнул тот. - Польщен! А ребят моих не угостишь ли,  а  то
нехорошо как-то получается.
     Пузырь послушно поднес еще один мешочек.
     - Вот добрый человек! - объявил стражник. - Ребята, смотрите,  что  у
нас теперь есть! Жалко только, что без бумаги, он коротко вздохнул.  -  Ну
да ладно, мы же не Верховные воеводы, правда? Обойдемся  листьями...  -  и
мгновенно потерял к Пузырю всякий интерес.
     Оборвыш, пока петля не затянулась на его шее,  тихонько  стоял  возле
лиственника и напряженно искал способ  выпутаться.  Он  прекрасно  понимал
происходящее. Он четко сознавал свое положение. Он помнил - на  свете  нет
ничего дороже содержимого его заплечника. Но, увы,  когда  этот  скользкий
человек, облеченный малой властью, поманил Оборвыша к себе, выход  не  был
найден. Он подошел к стражнику. Тот предложил, мирно скалясь:
     - А ты чего в стороне скучаешь? Не робей, присоединяйся к нам.
     - Спасибо, - сказал Оборвыш.
     - Как у тебя движется перекупля? Удачно?
     Оборвыш твердо ответил:
     - Я не перекупщик. У меня ничего нет. Совсем ничего.
     Господин младший воевода удивился:
     - Чья же тогда это повозка?
     - Обе повозки мои, - вступил в разговор Пузырь.
     - Ах, вот как! - стражник нахмурился. - А я никак не мог понять, чего
он такой тощий...
     Молчание было бесконечным. Сборщик солдат думал.
     - Парень, и тебе не стыдно? - наконец, мягко заметил он. - Когда  наш
народ, выбиваясь из сил, готовится отражать атаки  ненавистных  иноверцев,
ты шляешься без дела по дорогам.
     - У меня важное дело, - возразил Оборвыш.
     - Есть только три важных дела, - немедленно откликнулся собеседник. -
Управлять, кормить и воевать. Я  управляю.  Твой  приятель  кормит,  -  он
шлепнул Пузыря по заду. - Остальные должны воевать. Тебе повезло,  парень.
У нас как раз имеется одно свободное место,  специально  для  тебя.  Сожги
меня сияние, если мы не сделаем из тебя солдата.
     Оборвыш засмеялся. Он уже  знал,  что  надо  делать,  поэтому  ехидно
спросил:
     - Интересно, как вы умудряетесь  заставлять  домашний  скот  защищать
свой  народ?  Вбиваете  палками  готовность  умереть  за  ваш  курительный
порошок?
     - Молчать, - спокойно сказал господин младший воевода.
     Пузырь подскочил к Оборвышу и, оглушив, вогнал дикий  шепот  в  самое
его ухо:
     - Дурень! Отдай им немного  бумаги,  и  они  отвяжутся!  Пусть  курят
бумажные  закрутки,  пусть  давятся!  А  если  тебе  жалко  чистую,  отдай
исчирканную, им же все равно, дурень!
     - Отойди от этого  червяка,  -  брезгливо  приказал  стражник.  -  Он
недостоин  тебя,  -  и  крикнул  лениво  переминающимся  с  ноги  на  ногу
пустоголовым теням. - Ребята, одного берем! Тощего!
     Пузырь с ненависть посмотрел на Оборвыша. Потом забормотал, обуздывая
жадность:
     - Господин воевода, подождите, может быть вам  еще  что-нибудь  надо,
так вы скажите, я  попробую  достать,  а  дружка  моего  не  слушайте,  он
дурачок, ходит при мне,  помогает,  отпустите  вы  его,  господин  младший
воевода...
     Ребята-стражники радостно зашевелились,  и  Оборвыш  не  стал  больше
ждать. Он положил топор на повозку и побежал.
     -  Стой!  -   взвизгнул   старший.   Сзади   образовалась   маленькая
неразбериха, которая позволила создать запас бесценных секунд.
     - Куда! - это был уже крик Пузыря. - К лесу давай! В ле-ес!..
     Оборвыш бежал к дороге. Страх накатывал на него ледяными волнами,  но
другого выхода не существовало. Любой ценой нужно было спасти рукописи.  И
еще - он не дошел пока до города. Никто в этом мире не смог бы понять его,
потому что отец навечно остался в деревне...
     - Держи! - вразнобой вопило несколько глоток.
     - Дурень! - обезумело кричал Пузырь. - Сгоришь!
     Позади слышалось мощное топанье. Стражникам тяжело было  угнаться  за
беглецом - им мешали мечи и копья. Впрочем, погоня неумолимо приближалась,
и кстати, едва Оборвыш подумал о копье, смертоносный предмет  воткнулся  в
землю где-то сбоку. Но цель была уже близка.
     Последние шаги  дались  чудовищно  трудно.  Закрыв  глаза,  судорожно
сжавшись, спрятав голову  под  заплечником,  Оборвыш  пересек  черту,  где
кончалась спасительная лесная тень. Он вынырнул в море  огня,  затопившего
дорогу, и слепо побрел дальше, спотыкаясь и  падая,  а  враги  не  посмели
следовать за  ним  -  остановились  и  долго  еще  выкрикивали  ему  вслед
отвратительные ругательства.
     Полуденное солнце изнемогало от ярости. Пытка была умелой, но Оборвыш
терпел, и путь длился вечность, но Оборвыш держался. Он  шел,  потому  что
должен был идти. И вдруг понял, что выбрался из  этого  жуткого  светового
месива. Со  стоном  приоткрыв  глаза,  увидел,  что  находится  в  лесу  с
противоположной от дороги стороны. Он победил испепеляющий барьер! Оборвыш
вяло опустился на восхитительно прохладную траву и почему-то  заплакал.  В
душе его глухо болела чужая незнакомая обида... Зачем он  принял  на  себя
такую ношу? И что будет с ним теперь? И не прервется ли здесь слабая  нить
его слова?.. Нет, не желал Оборвыш думать о страшном! Вообще  -  не  время
было сейчас думать. Глаза терзала мучительная резь - именно поэтому из них
и сочились эти жалкие мутные капельки... А враги  мечутся  по  ту  сторону
мира, свирепыми взглядами смотрят вверх, проклинают остановившее их  Небо,
а сияние ведь скоро уйдет, растворится в полуденном зное,  и  приоткроется
путь, враги вновь ринутся в погоню - обманутые, озлобленные беспощадные...
     Оборвыш заставил себя встать. Его слегка  качало.  Вокруг  неподвижно
висели в воздухе какие-то неясные серые пятнышки, и он долго  всматривался
в них, прежде чем  догадался,  что  это  человеческие  лица.  Затем  сумел
различить в цветовом хаосе  размытые  силуэты  отдыхающих  в  тени  людей.
Постепенно ему удалось обуздать взбунтовавшееся зрение. Он  огляделся.  На
траве, на мешках, на повозках, на пнях, на сваленных  стволах  деревьев  -
повсюду сидели пережидающие сияние путники, они  грызли  сушеные  лепешки,
теребили жадными ртами кожанки с соком и равнодушно созерцали этого тощего
безумца, выползшего  из  пылающей  бездны  в  их  застывший  мирок.  Тогда
Оборвыш, не теряя больше времени,  бережно  надел  заплечник  и  нетвердым
шагом двинулся вглубь леса.



                                 ЧЕТВЕРТАЯ

     Когда небо в очередной раз подарило власть вечерним  сумеркам,  когда
буквы стали сливаться с бумагой, когда мысли  превратились  в  болезненное
мельтешение одних и тех же фраз, он прекратил работу.
     Голова гудела. Глаза слезились. Пальцы, сжимавшие перо, были вялыми и
потными, во всем теле ощущалась унизительная усталость. Оборвыш  сложил  в
заплечник свое  богатство,  поднялся,  тяжело  выпрыгнул  из  хижины  и  с
наслаждением глотнул вечерний воздух.
     Он хорошо сегодня поработал.
     Затем оглянулся и посмотрел на приютившие его стены. Это было старое,
крепкое, испытанное временем жилище лесных людей. Давным-давно, когда отец
Оборвыша не помышлял еще рождаться, их унылой деревеньки не  существовало,
а мир только-только обретал свои законы,  свободные  лесные  люди  бродили
дремучими тропами - каменных дорог тогда ведь тоже не  было  -  и  ставили
повсюду  такие  вот  незатейливые  надежные  постройки,  в  которых  любой
случайный  путник  мог  бы  переждать  непогоду,  укрыться  от  зверя  или
спрятаться на ночь от ненасытных  присосок.  Сооружались  они  изумительно
просто. Вырывалась продуктовая яма, вокруг нее вкапывалось  четыре  мощных
столба, к ним на недосягаемой для  присосок  высоте  крепился  бревенчатый
пол, чуть выше - крыша, из веток сплетались стены,  и  готов  был  хороший
дом.
     Оборвыш забрел сюда вскоре после побега. Он совсем недалеко отошел от
дороги - узкая шумная полоска, наполненная деловой суетой  и  бесполезными
страстями, оставалась еще в опасной близости. Но сил идти  дальше  уже  не
было, а тут появилась хижина, и Оборвыш забрался в нее,  решив  плюнуть  в
лицо создавшейся ситуации. В нем  клокотало  темное  раздражение.  Появись
опять стражники - он стал бы яростно защищаться. Стражники, к счастью,  не
появились, зато в зыбком лесном воздухе вдруг заклубились неясные  образы,
потихоньку  заработало  воспрявшее   воображение,   бессвязное   скрипение
покачивавшихся на ветру листьев превратилось в шепот, и Оборвыш с радостью
ощутил сладостный  зуд  в  пальцах.  Новая  небылица,  навеянная  горькими
событиями  полуденного  часа,  постепенно   заполняла   душу   до   краев,
бесцеремонно просилась на бумагу. Тогда он устроился  прямо  на  неудобном
полу и, терзая разум поисками  нужных  слов,  стал  описывать  возникающие
перед глазами видения...
     Он постоял некоторое время без всякого занятия. Лес вокруг был  полон
таинственных звуков и пугающих теней. Он поднял вверх  утомленную  голову.
За темнеющей небесной твердью разгорались Огоньки - еще одна загадка этого
мира. Маленькие светлые точки - что они  делали  там,  в  занебесье,  ради
каких целей жили?.. Глупый вопрос. Оборвышу сделалось грустно. В очередной
раз - непонимание, в очередной раз  -  мучительное  осознание  собственной
ничтожности. Он вздохнул,  потоптался  на  месте,  потом  обошел  зачем-то
вокруг хижины. По пути раздавил несколько присосок и понял, что пора лезть
обратно. Он снова забрался в бывшие владения  лесных  людей,  тут  у  него
возникло желание перечитать написанное и  кое-что  исправить,  но  строчки
были уже совершенно неразличимы, и он быстро убедился в бесполезности этой
затеи. Оборвыш улегся спать, потому  что  ничего  другого  не  оставалось:
день-то сегодняшний, увы, закончился.


     Сочиненная Оборвышем небылица рассказывала о  человеке,  который  всю
жизнь занимался  очень  странным  делом.  Человек  слагал  песни.  У  него
получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые  песни.  Выстраивая
их звук за звуком, он испытывал  непередаваемую  радость,  понять  которую
смог бы лишь тот,  кто  сам  когда-нибудь  слагал  песни.  Судьба  его  не
представляла  бы  особого  интереса:  в  любом  мире  отыщется  блаженный,
тратящий попусту жизнь.  Но  суть  истории  в  другом.  Деревня,  где  жил
человек, за что-то невзлюбила его. О-о, это  была  своенравная,  капризная
деревня, впрочем, и деревней-то ее нельзя  назвать,  потому  что  когда-то
давным-давно она превратилась во всемогущее  сверхъестественное  существо.
Жители ее, точнее - пленники и не подозревали, что  целиком  находятся  во
власти этого существа, они просто рождались, работали, умирали -  в  своей
деревне, в родной деревне. Так вот, чем-то не угодил ей человек, слагавший
песни. Возможно, именно тем, что бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь  его
складывалась  очень  сложно.  Деревня  придумала   для   него   изощренное
наказание. Нет, она не собиралась убивать или калечить человека: это  было
бы слишком быстро и просто. Она поступала  хитрее  -  обрушивала  на  него
великое  множество  житейских  трудностей,  чтобы   разум   был   задавлен
постоянной необходимостью решать  мелкие,  глупые,  ничтожные  задачки.  И
наказание дало хороший результат.  Человек  прожил  отпущенные  ему  годы,
сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в  муках  сознавая,
как бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
     Печальная история. Однако кончается она не так уж плохо.  Хоть  и  не
знал человек, что его беды  не  случайны,  что  они  намеренно  подстроены
деревней, он все же сумел отомстить злобному  существу.  Да,  песен  после
него осталось мало, но  ведь  они  не  были  просто  придуманы,  они  были
выстраданы,  поэтому  каждое  слово  в   них   таило   неудержимую   силу.
Удивительную,  непонятную  радость  вызывали  они  в  людских   душах.   И
постепенно вошли песни в скучные  деревенские  дома,  навеки  зазвучали  в
пыльном воздухе. При этом ни  одна  из  них  не  рассказывала  о  деревне,
которой человек отдал жизнь. Ни  одна!  Человек  слагал  добрые  песни,  в
деревне же он не видел ничего  доброго.  А  посвящены  они  были  какой-то
другой, вымышленной деревне, существовавшей  только  в  воображении  этого
человека. Он безнадежно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел, чтобы
люди мечтали вместе с ним.
     Шло время. Смысл странных песен все глубже проникал в  умы  людей,  и
это  действие  чудесным  образом   подрывало   могущество   деревни:   она
неотвратимо  слабела,  делалась  дряхлой,  беспомощной.  А  когда  доброта
странных песен  прочно  вросла  в  души  человеческие,  когда  их  вера  в
возможность счастья стала верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто
знает - не мешали бы человеку слагать  песни,  может  и  не  сумел  бы  он
наполнить из всепобеждающей верой?


     Оборвыш проснулся оттого, что ему невыносимо хотелось  пить.  Во  рту
было сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило.  Что
со мной? - вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний  день.  Сияние!..
Он полежал некоторое время, собираясь с  духом,  потом  вылез  из  хижины.
Дополз до ближайшего лиственника,  отодрал  ножом  толстый  кусок  коры  и
принялся жадно лизать холодную влажную мякоть.  Я  варвар,  -  подумал  он
равнодушно. А  впрочем,  угощение  заслуженное:  потрудился  вчера  просто
замечательно! Придумал новую небылицу, пригвоздил ее к бумаге - молодец...
Проклятое сияние! Волосы повылезают - ладно.  Но  говорят,  будто  и  зубы
выпадут, и вообще - страшные вещи с людьми происходят,  если  ненароком  в