али, будто ассасины читают мысли, и потому не 
рекомендовалось смотреть им в глаза. Шеллиби же рекомендацией 
этой перенебрег.
      И умер ассасин.
      Стал Шеллиби искать, ибо понял намек, содержавшийся в 
предпоследних словах ассасина. И нашли в подвале башни большие 
запасы сухарей. Был это стратегический запас, и его-то погрузили 
на телеги, дабы порушить всю стратегию нуритов в этом районе.
      После же захватил Шеллиби город Шеру и все мужское 
население бросил между жерновами мельницы в пустыне и 
перемолол таким образом пленных. И кровь вытекла из мельницы и 
разлилась по пустыне, наподобие того, как разливается нефть на 
месторождениях, когда выходит она на поверхность.
      Женщинам же отрубил головы и насадил эти головы на 
длинную золотую цепочку, протянув ее через череп сквозь уши, а 
ожерелье из отрубленных голов повесил на шею лошади своей, 
чтобы издалека было видно полководца и выделялся он таким 
образом из рядовых воинов.
      А также множество других подвигов совершил Шеллиби.
      И трепетали грязнобородые эламиты, когда видели перед 
собою Шеллиби. Ибо сравнивали его со жнецом, который одним 
взмахом серпа снимает сразу множество колосьев. Так и Шеллиби 
одним взмахом своей кривой сабли снимал сразу множество голов 
эламских, и катились они под ногами его лошади, будто 
соперничали с теми, что покачивались, вися на золотой цепочке.
      
      
      Теперь нужно рассказать о том, как Великий Город слушал 
вести, долетавшие от эламских границ.
      Поначалу ждали только побед. Да и сообщения все сплошь 
были только о победах. Выступали по центральному и 
региональному телевидению теоретики военного искусства и боевые 
генералы, прославившиеся в минувших войнах; сказал пламенную и 
весьма содержательную речь зять генерала Гимиллу, которого 
слушали с особенным интересом и даже повторили его выступление 
на следующий день.
      Политики, тряся жирными щеками, заверяли въедливых 
журналистов, что к зиме будет одержана окончательная победа над 
озверевшими фанатиками Нуры, а сам террорист Нура будет 
расстрелян как военный преступник.
      Впрочем, были и другие политики, которые считали, что Нуру 
надлежит признать великим государем, а коли его народу так 
нравится сходить с ума и заучивать наизусть Скрижали Нуры, то 
пусть сходит. Что печься о грязнобородых эламитах?
      Сходились лишь в одном: истукан Бэл-Мардука, найденный на 
месте древнего дворца эламских царей, - национальное достояние 
Вавилона, утраченное им в незапамятные времена, и оно должно 
быть возвращено Великому Городу. В этом вопросе царило полное 
единодушие, так что когда дискутирующие готовились вцепиться 
друг другу в бороду на глазах у тысячи телезрителей, журналисты 
быстро переводили разговор на эту тему.
      Потом прорвались как-то представитель независимого 
профсоюза и представитель международной ассоциации защиты 
прав животных и заявили общий протест. Журналист пожал 
плечами, политики не обратили на это внимание, а в Дере протеста 
не услышали, ибо Дер находился далеко и телевидения 
осаждающие не имели.
      Дважды на телеэкране показывали пленных нуритов. Те были 
очевидно истерзаны, связаны и заткнуты кляпами, поэтому могли 
лишь загадочно и мутно глядеть в телекамеру, что усилило 
представление о них как о полуживотных, охваченных повальным 
бешенством. Впрочем, так оно и было.
      Между тем по Вавилону бойко расходились в списках 
Скрижали Нуры и многие их покупали у хитрых торговцев. Читали, 
чтобы посмеяться над глупостью грязнобородых; но мудрость Нуры 
- бывшего торговца репой, а ныне пророка - была такова, что яд ее, 
подобно извести, разъедал даже самые крепкие мозги. Поэтому в 
Вавилоне появились тайные приверженцы Нуры. Их преследовали и 
сажали на кол, так что вскоре люди из страха быть 
заподозренными опасались употреблять фразу "Передайте мне 
хлеб, пожалуйста" и довольствовались мычанием и указыванием 
пальцами.
      Мычание же поощрялось, ибо было священным звуком быков 
Бэл-Мардука.
      Ежевечерне упитанный генерал из Академии Штаба появлялся 
у карты Элама, на которой передвигал флажки и елозил указкой, 
демонстрируя динамику передвижения священной армии.
      Наконец в конце зимы над городом, притихшим в ожидании и 
как бы соскучившемся ждать шумных вестей, прогрохотал гром. 
Впрочем, какое там прогрохотал? Так - звякнул и тут же стих.
      Вдруг перед телекамерой вместо упитанного генерала 
выскочил какой-то растрепанный ротмистр танковых войск, в 
котором признали Шарру, потомственного офицера из древнего 
рода, не запятнавшего себя доселе ни одним неблаговидным 
поступком. Бледное лицо Шарру пересекали наискось два 
вздувшихся рубца, одна щека беспрестанно дрожала, борода криво 
обкромсана ножом. Вздрагивая от яркого света юпитеров и 
беспокойно шаря глазами, Шарру кричал прямо в телекамеру:
      - Люди! Опомнитесь! Ложь затопила вас! Танки погибли в 
песках! Сотни, тысячи всадников в бело-золотых плащах, с 
покрывалами на лицах, которые они удерживают, прикусив зубами! 
О, они не кричат, когда их убивают! МЫ кричим! Мы кричим, как 
младенцы, ибо они выскакивают из пустоты, насаживают нас на 
пики, вспарывают нам животы. Они захватили в плен и 
кастрировали все отделение прапорщика Бульты и отпустили их в 
пески, а яйца прислали нам на командный пункт! - На мгновение 
лицо ротмистра Шарру передернула судорога, а глаза потемнели 
при этом воспоминании. - Он приехал, тонкий, как тростинка, 
почти мальчик, этот ассасин. Вы хоть слышали об ассасинах? На 
нем были черные одежды, изрисованные их варварскими 
письменами. Он не скрывал своего лица. Он смеялся, лучезарный, 
как дитя. В окровавленном платке он держал ИХ - яйца наших 
боевых товарищей...
      Затем Шарру закусил губы и несколько мгновений молчал.
      Слышно было, как в студии за его спиной возникает и 
разгорается скандал. Несколько журналистов кричали на кого-то 
невидимого:
      - Дайте ротмистру сказать! Вы не смеете затыкать ему рот! 
Он боевой офицер!
      Кто-то гудел командирским басом:
      - Он военный преступник! Дезертир! Он подлежит суду! Он 
потерял танки!
      - С ними невозможно сражаться! - сказал вдруг Шарру, подняв 
глаза. В этих глазах не было ничего, кроме усталости. Он будто не 
слышал возни, начавшейся за его плечами. - Я знаю, меня считают 
дезертиром. - Он покачал головой. - О, если бы вы знали!.. - 
Подавшись вперед, он судорожно вцепился пальцами в край стола, 
на котором стояли микрофоны. - Видели, как дети играют в 
солдатики? Выставят целый полк маленьких оловянных солдатиков, 
а потом, когда надоест, - рраз! - и смахнут всех одним движением 
руки... Так и наша часть... О, так и наша часть... Рраз! Одним 
движением руки... Две тысячи вавилонян только там, в оазисе Наид, 
где сгинули в песках наши танки... А что происходит под стенами 
Дера? Они говорят вам о том, что происходит под стенами Дера?
      Из-за его спины протянулись чьи-то руки. Ротмистра Шарру 
схватили за плечи и властно потащили прочь от микрофонов. 
Хватаясь за край стола и опрокидывая стул, ротмистр из последних 
сил кричал в падающий микрофон:
      - Я не дезертир! Скажите моей матери!..
      После этого ротмистра уволокли, а на экране появилась 
картинка с изображением знаменитого лотосового пруда во 
внутреннем дворе храма Эсагилу.
      
      
      Тем временем прознал Шеллиби, что владыка земли Хуме, 
лежащей к северу от Вавилонии, Ашшура и поганого царства Элам, 
именем Кудурру, решился идти на помощь осажденному Деру. 
Международному же сообществу объявил Кудурру, что признает 
Нуру великим владыкой и потому почитает за неотложный долг 
оказать поддержку братьям своим, осаждаемым воинством 
священного похода и терпящим через то великие бедствия. (Ибо о 
победах священного воинства много говорили в те дни).
      Для оказания этой помощи двинулась по направлению к Деру 
большая автоколонна, и были там припасы и медикаменты, медики и 
автоматчики (по большей части мицраимские наемники, купленные 
на золото Хуме), лошади, верблюды, бензин, запасные части и 
потаскухи.
      Все это направлялось к Деру под надежной охраной четырех 
тысяч отборных профессиональных вояк из Мицраима и еще двух с 
половиной тысяч добровльцев из самой Хуме.
      Прознал про то Шеллиби, когда донесла ему разведка. И 
явился в шатер к Гимиллу, где командир Второй Урукской 
разложил повсюду карты и склонился над ними в глубоком 
раздумье.
      После обмена уставными приветствиями, сказал Шеллиби 
командиру своему:
      - Ведомо ли тебе, преславный Гимиллу, что движется к городу 
Дер изрядная подмога в составе автоколонны и шести с половиной 
тысяч отборных войск?
      - Ведомо, - отвечал Гимиллу. Был краток, ибо мысли его были 
поглощены дислокацией.
      - Миротворческие силы мирового сообщества отказались 
подвергнуть эту нечестивую автоколонну бомбардировке с воздуха, 
- продолжал Шеллиби, показывая свою удивительную 
осведомленность (а впрочем, что дивиться, ежели ему подчинялась 
лучшая часть во всей армии вавилонской!)
      - Вертолеты не долетают до пустыни, - рассеянно проговорил 
Гимиллу, - бензина не хватает. Падают на подходах к оазису Наид.
      - Бывшему оазису, - уточнил Шеллиби, кивая. Уж он-то об этом 
знал.
      - Нам не нужна эта автоколонна здесь, под стенами Дера, - 
сказал штабс-капитану Шеллиби командир его Гимиллу.
      - Разумеется, не нужна, - согласился Шеллиби.
      - Я хотел бы выслушать по этому поводу ваше мнение, - сказал 
Гимиллу. И глаза от карты поднял - воспаленные.
      - О, вам, как никому иному, должно быть известно, что я 
готов... всецело...  - начал Шеллиби и не договорил. Зачем 
договаривать то, что и без всяких слов известно.
      Гимиллу потер лоб, плюнул на карту, после бросил ее на пол 
и стал сапогами топтать, крича:
      - Ненавижу Элам, ненавижу, ненавижу!..
      После к кобуре потянулся и застрелиться хотел, ибо внезапно 
овладело им неистовое отчаяние. Шеллиби же наблюдал за этим, но 
ничего не предпринимал.
      А Гимиллу за Шеллиби наблюдал и в последнюю секунду дуло 
опустил ото лба своего. Вложил маузер свой обратно в кобуру 
свою, карту поднял с отпечатками сапог его и, как ни в чем не 
бывало, вновь изучать ее принялся.
      И сказал Шеллиби негромко, как если бы ничего не случилось:
      - Мой командир, пока владыка земли Хуме не признал еще 
официально Нуру как властелина земли эламской и не подписал с 
ним актов, пактов и контрактов, надлежит нам перехватить 
инициативу во славу Бэл-Мардука.
      Гимиллу брови нахмурил. Ничего не понял из слов хитроумного 
штабс-капитана танковых войск и потому сделал вид суровой 
озабоченности, неосведомленность свою скрывая.
      Шеллиби же мгновенно догадался о растерянности командира 
своего. И сказал Шеллиби по-армейски, прямо:
      - Нужно перехватить автоколонну на подходах к городу Дер.
      - Истребить? - спросил Гимиллу. И ноздри у него сами собою 
раздулись, без всякого участия воли его.
      - Вступить в переговоры и сманить на свою сторону, - 
раздельно произнес Шеллиби. Воистину, великий хитрец и мудрец 
был сей Шеллиби, коли такие стратегические замыслы роились за 
лысым лбом его. И оценил это командир его Гимиллу и восхитился 
втайне штабс-капитаном своим, однако внешне ничем этого не 
показал.
      Карандашом по грязной карте постучал в задумчивости, 
дважды обвел кружочком какой-то малозначительный населенный 
пункт. Думал. После к кружочку пригляделся - там написано было: 
"Укну". Спросил озабоченно:
      - Что это - Укну?
      - Населенный пункт, - отвечал Шеллиби. Сам недавно разведку 
в окрестностях проводил и взял там три с четвертью тысячи 
человек в плен. А чтобы в лагерь их не тащить, обнес город 
колючей проволокой, объявив его местом поселения военнопленных.
      - Отлично, - подытожил Гимиллу. - Действуйте, штабс-капитан.
      Шеллиби щелкнул каблуками, голову наклонил, пышными усами 
ветер при том подняв, и вышел из шатра. А Гимиллу карту со стола 
спихнул и за спиртом полез в свой походный сундучок.
      Шеллиби же первым делом в Укну отправился и со своими 
кавалеристами (бывшими танкистами) истребил все три с четвертью 
тысячи пленных, отрезав им головы. Затем останки их погрузили на 
верблюдов. На особого верблюда положили тело городского мэра и 
членов городского совета (тех не увечили, дабы могли опознать их 
при надобности), десяток книг учета расходов городского бюджета 
и пачку местных газет - на всякий случай.
      Все это в сопровождении семи тысяч отборных воинов штабс-
капитана Шеллиби двинулось на север по долине реки Дуалу и на 
пятый день похода, когда вонь от разлагающихся трупов 
становилась уже невыносимой, встретили автоколонну, что шла из 
земли Хуме на помощь пророку Нуре и ассасинам его.
      И остановилась автоколонна. Из передней машины вышел, 
одергивая на ходу мундир песочного цвета, главнокомандующей 
всея автоколонны, великая, малая и белая, генерал-лейтенант земли 
Хуме Кудурру. Был он мал ростом, худощав и все время задирал 
подбородок, так что клевал острым своим носом небеса, а кадыком 
надвигался прямо на личную охрану. Охрана же состояла из 
рослых полуголых молодцов, сплошь черных, как сажа, однако в 
армейских штанах песочного цвета с синими лампасами. Каждый 
нес в одной руке копье, украшенное перьями, а в другой миномет.
      Навстречу генерал-лейтенанту Кудурру штабс-капитан 
Шеллиби выступил. И сошлись они, и охранники с копьями и 
минометами окружили их, в то время как кавалеристы (бывшие 
танкисты) Второй Урукской кружили на своих лошадях, беспокойно 
надзирая за ходом переговоров.
      Шеллиби от Кудурру ничего не скрыл. Бедствия осаждающих 
описал красочно, однако же и из побед своих тайны делать не 
стал. Жестом велел верблюдов ближе подогнать и показал он 
Кудурру поклажу верблюдов своих (генерал-лейтенант земли Хуме 
нарочно на цыпочки поднимался и в сумы переметные заглядывал, 
отрубленные головы граждан города Укну офицерским стеком 
вороша).
      И согласился Кудурру, ибо был далеко не глуп, что следует 
поддержать под стенами Дера армию генерала Гимиллу, а пророка 
Нуру поддерживать не следует.
      И поцеловались они семь раз - во имя Бэл-Мардука, Сина, 
Шамаша, Наны, Нергала и Нинурты. (Во имя Бэл-Мардука дважды).
      И кричали ура как воины автоколонны хумейской, так и 
кавалеристы вавилонские. И вместе, священные гимны распевая, к 
стенам Дера обратно отправились.
      И отступила нищета в лагере осаждающих, ибо автоколонна 
привезла водки и картошки и соленых огурцов без счета, так что 
несколько дней у изголодавшихся и столь внезапно обожравшихся 
воинов был страшный понос и умерли от него тысяча и треть тысячи 
человек, но на это не обратили внимания.
      Общее воодушевление владело всеми теперь, когда победа 
была так близка, что ее можно разглядеть уже без всяких приборов 
дальнего видения.
      Пророк Нура, прознав про то, что Кудурру переменил 
решение свое и поддержал осаждающих, послал на помощь Деру 
другую автоколонну из глубины страны Элам. И еще часть 
воинскую, в Ашшуре завербованную.
      Однако всадники Шеллиби были повсюду и выведали они, что 
движется еще одна автоколонна на помощь осажденным. И решили 
атаковать ее на марше, что и было исполнено.
      Однако ашшурские наемники уже изучили тактику штабс-
капитана Шеллиби и потому действовали иначе, нежели все 
прежние. Они разделились на две колонны и двигались к городу 
двумя параллельными потоками, как если бы река разлилась на два 
параллельных русла, встретив на пути своем неодолимую преграду.
      Ничего не зная о том, храбро атаковали конники Шеллиби 
одну из колонн и бились беспощадно, рубя саблями вражеских 
пехотинцев. Пехота же, что сопровождала штабс-капитана 
Шеллиби, применила испытанный свой прием и бросилась с ножами 
под брюхо вражеским бронетранспортерам, вспарывая их на ходу. 
И многие бронетранспортеры погибли и экипажи их сгорели, 
однако и пехотинцы умирали во множестве под колесами и 
гусеницами.
      Но тут на помощь сотоварищам своим пришли ашшурйцы 
второй автоколонны и взяли таким образом храбрецов Шеллиби в 
железные клещи и, окружив, принялись истреблять.
      Верные адъютанты тут же, под огнем, то и дело погибая, 
выкопали блиндаж и спрятали туда штабс-капитана Шеллиби, дабы 
он уцелел. Шеллиби по рации вызвал подкрепление, и Гимиллу 
отважно пришел ему на помощь в сопровождении сорока трех 
тысяч солдат, конных и пеших. Ашшурцев же было двадцать четыре 
тысячи.
      Такова была ярость воинов священного похода при виде 
бесславной и множественной гибели товарищей их, что несколько 
бронетранспортеров порвали голыми руками и изуродованные 
части их раскидали по всей пустыне на много вавилонских 
парасангов вокруг.
      И отступили ашшурцы. А воины Гимиллу, преследуя их, 
добежали до города Дер и в священном одушевлении с ходу заняли 
подходы к городу, которые прежде удерживались ассасинами, 
перебив при том полторы тысячи воинов в черных плащах. Трупы 
их побросали в реку Дуалу, которой предстояло в этот день 
вздуться от пролитой крови и разлиться, ибо трупы загромоздили 
ее наподобие плотины.
      При виде приближающейся армии командир гарнизона города 
Дер велел закрыть все ворота, оставив таким образом всех 
ассасинов снаружи, у стен, сказав, что им надлежит победить или 
умереть. И умерли ассасины, о чем уже мы рассказали выше, славя 
Нуру. И многие умирали с улыбкой на лице.
      Однако и воины священного похода понесли немало тяжелых 
утрат, выказывая при том чудеса героизма. В этой схватке у ворот 
города Дер был ранен также и сам генерал Гимиллу, который 
бросился в бой столь отчаянно, будто искал выхода всем своим 
проблемам. И вражеские снаряды попадали в него во множестве, 
однако с оторванной левой рукой и правой ногой, с двумя только 
конечностями из положенных человеку от рождения двух пар, 
продолжал он бесстрашно сражаться, рубя врагов налево и 
направо. И только тогда позволил себе умереть, когда подоспел к 
нему Шеллиби. И сказал Гимиллу:
      - Отомсти же за смерть мою грязнобородым эламитам!
      И отлетела душа его, изойдя из окровавленного рта 
красноватым облачком.
      И когда всех ассасинов перебили, река Дуалу остановилась на 
миг, загражденная трупами, будто плотиной (о чем мы уже 
говорили) и вышла из берегов и смыла один осадный форт, что 
воздвигли осаждающие. И погибли в этом форте пятьсот двадцать 
два воина, трое же спаслись.
      Кроме того, смыло и унесло две шелковые палатки с 
офицерскими потаскухами. Но поскольку многие офицеры пали, то 
пропажу и не заметили.
      
      И вот, оставшись верховным главнокомандующим армии 
священного похода, решил Шеллиби пойти на военную хитрость, 
ибо видел, что силой не одолеть ему фанатиков Нуры, которых 
было в стране грязнобородых эламитов больше, чем капель воды в 
реке Дуалу.
      Для этого взял он испытанных и преданных воинов числом сто 
тридцать два по числу башен города Дер и каждому дал 
ответственное и секретное поручение - проникнуть ночью в башню, 
войти в сношение с командиром гарнизона этой башни и по 
возможности склонить его на сторону армии священного похода.
      На прощание семижды поцеловал он каждого из отважных и 
верных воинов своих и дал им последнее напутствие, как себя 
держать и что обещать этим командирам гарнизонов.
      И ушли воины; Шеллиби же остался ждать вестей.
      Пока длилась седмица, то и дело подъезжали к палатке 
Шеллиби ассасины с открытыми лицами. Смеясь, сбрасывали они со 
спин своих лошадей то, что привозили бывшему штабс-капитану, а 
ныне главнокомандующему (что Шеллиби возглавил воинство 
священного похода, в городе Дер уже знали, как знали и о гибели 
генерала Гимиллу в славном бою, когда остановлены были воды 
реки Дуалу).