порядок
навести. И ухнул передовой танк в колодец, только его и видели.
Сомкнулись вязкие мармеладные воды над люком, танкисты и
выбраться не успели. Захлебнулись и канули.
      И хохотал над крышами Нергал.
      Высокочтимый Гимиллу, завязнув на перекрестке, со всех
сторон глухими стенами колодезных домов окруженный, бутылками
с горючей смесью забрасываемый, охрип, крича в радиотелефон,
чтобы пехоту, пехоту прислали.
      К исходу четвертых суток мятежа с запада еще одна
дивизия в город вошла.
      А кого громить? Кого убивать-то? Сплошь мирные жители
кругом. И непонятно, кто тут бунтовал. Выбежали навстречу с
цветами: хвала вам, избавители!
      Солдаты дураками себя почувствовали. Для острастки
похватали двух каких-то угрюмых мужиков и пристрелили на
месте, на глазах у ликующей толпы: вот, мол, что с зачинщиками
мятежа будет. Но на том как будто и кончилось.


      Неделю еще интересно в Вавилоне было. То ловили на
улице какого-нибудь оборванца и вешали. То суд устраивали над
солдатами с башни Этеменанки, которые жрецов следом за
паломниками в пропасть низвергли, военными преступниками их
объявили. Потом рабов из Эсагилы пригнали, мост восстанавливали.
      Пробираясь между руинами, отправилась Тилли в офис -
поглядеть, как там дела у Верховного Холуя. Может, выплатит все-
таки, паскуда, денежки? Да какое там! От офиса одни развалины
остались, меж которых нашла разбитый надвое мраморный
письменный прибор с гравировкой "дорогому сослуживцу".
      Ни Марк, ни Элси не появлялись в Мармеладном Колодце. И
созвездие Алисы не восходило больше над ним. Один только Шляпа
уныло пялился с черного неба, крепкие нервы у небесного Шляпы,
ничего не скажешь. У созвездия Чайника, где Чайная Соня дрыхла,
во время подавления мятежа чертовы танки отбили носик и ручку,
защитники хреновы. И так-то мало звезд над колодцем восходит,
так и эти попортить надо было.
      Вечерами собирались у стола на кухне Лэсси, Тилли и
бабушка-хлопотунья. Жидкий чай хлебали и грезили: ушли вместе
Марк с Элси, как Тристан с Изольдой, в счастливые земли, залитые
солнцем, где в изобилии хлеба и мяса, яблок и красного вина с
виноградом для изнемогающих от любви. От этих разговоров
становилось у них тепло на душе. И уже не так глодала горечь от
того, что Верховный Холуй никогда не выплатит остаток денег по
договору.
      Лэсси сидела с ногами на подоконнике возле чахлого алоэ
(Тилли в порыве добрых чувств даже поливать несчастное растение
начала, так что оно благодарно распрямило все свои колючки и
теперь норовило ухватить Лэсси за локоть). Дымила дешевой
сигаретой, немилосердно отрясая пеплом свои колени.
      - Почему так получается? - говорила она, красавица Лэсси.
Разве у нее, Лэсси, не длинные ноги? Не большие глаза, не
правильные черты, не чарующая улыбка, будто с плаката "забудьте
про кариес"? - Почему не тебе, не мне счастье выпало, а
толстушке Элси? Только и одно было в ней прекрасно, что золотые
волосы.
      - А душа? - возражала Тилли. - Душа у нее была сонная, в
грезы погруженная, по сновидениям блуждающая. Нашла в
сновидении Марка и ушла с ним.
      - Нам-то, нам что осталось? - убивалась Лэсси.
      И вдруг усмехнулась Тилли.
      - Воспоминания, - сказала она.
      Лэсси мгновенно насторожилась.
      - Что ты хочешь сказать?
      - А ты что хочешь сказать? - фыркнула Тилли. - Сучка. Ты
ведь спала с Марком.
      - Так ведь и ты с ним спала, - засмеялась и Лэсси. - У
Марка было большое сердце.
      - И очень большой и очень красивый хуй, - мечтательно
проговорила Тилли.
      Подсела к сестре своей сиротке на подоконник, тоже
сигаретку взяла. Так посидели они, покачивая ногами и дым пуская,
совсем бабушку-хлопотунью отравили.
      Марка вспоминали.
      И такой-то он был. И такой. А это помнишь? И с тобой тоже
так было?..
      Ах, какой он был славный, этот Марк. Ну почему, почему
все одной только Элси досталось?
      Погрустили, попечалились. Потом к другим делам перешли,
более важным. Потому как на обед ничего, кроме грязного
мармелада не было. Судили и рядили, одно выходило: продавать
бабушку-хлопотунью придется.
      Бабушке о том сообщили. Повздыхала, пожевала губами, но
согласилась: деваться некуда.
      - Да и пропадете с нами, бабуля, - добавила Лэсси (ее
совесть вдруг грызть начала).
      - Э, нет, милая, - неожиданно возразила бабушка, - я за
восемьдесят с лишком лет не пропала, так что уж теперь... Года
мои не те, чтобы пропадать. А вот вам кушать нечего, это точно.
      И свели бабулю в храм Нергала, что в западной
оконечности города. Долго жрецов-привратников выкликали, пока
не явился сонный да жирный и не осведомился, чего, мол, надобно.
Бабулю оглядел и неожиданно интерес проявил. Другого позвал,
такого же жирного, но куда менее сонного. Тот, второй, в торг с
девицами вошел. Бабуля, девочкам доброе напоследок сделать
желая, себя всячески показала. И гимны Нергалу воспела, да так,
что жрец едва не прослезился. И о кулинарном искусстве своем
поведала - пятнадцать различных блюд из одного только мармелада
стряпать умела. Не служила ли когда богам? А то, милые мои,
служила. Нинурте бледному, Нергалу кровавому, Нане
прекрасногрудой. Всем понемногу. За восемьдесят лет и не тому
обучишься. Боги - они с человеком всю жизнь, куда бы ни пошел,
что бы ни делал, вот так-то, милые мои.
      Жрецу эта речь понравилась и он за бабку отломил
немалую сумму в шестьдесят сиклей. И увели бабушку-хлопотунью
за тяжелые кованые ворота храмовые, а девицы стоять остались,
сикли в руках держа. И ненавистны вдруг эти сикли им стали;
однако чувствам недолго предавались, ибо очень хотелось кушать.
      - Ну что? - сердясь, сказала Тилли. Первая от печали
совершенного очнулась. - Идем, что ли, жратву покупать.
      И, не оглядываясь на храм, побрели по Вавилону, с запада
на восток.
      Город как после болезни оправлялся. Везде кипела бурная
восстановительная деятельность. Ревели краны, ездили машины,
груженые тесом и камнем. На перекрестках, отчаянно дымя,
стояли, ожидая своей очереди, бетономешалки. Рабы, вопя, как
обезьяны, суетились на строительных лесах.
      Среди развалин и лихорадочного строительства уже
блестели свежими витринами и новеньким кафелем магазины и
конторы. Пробираясь меж мусора, брезгливо подбирая одежды и с
похвальной осмотрительностью ставя ноги, обутые в узорные
сапоги, входили в эти конторы и магазины вавилонские лучшие
люди.
      Девицы по сторонам не глядели, в свой район торопились, к
колодезным домам. В одном из колодцев хорошая дешевая лавочка
была, где мяса можно было взять. Там же хлебный магазинчик
имелся, где весь Мармеладный колодец хлебом разживался: у кого
деньги водились, те краюхой; у кого денег почти не водилось, те
черствыми корками (продавали на развес). Ну а кто совсем без
денег, тем иной раз от хозяйки перепадало обглодышей - щедрая
была. За то и любили ее.
      Шли вдвоем Лэсси и Тилли, о завтрашнем дне не думали, а
вместо того обсуждали, что из еды покупать будут.
      И вдруг остановилась Тилли, а Лэсси с размаху налетела на
нее.
      - Что?!.
      Тилли только рукой махнула, показывая на дверь,
выглядывающую из стены, сплошь покрытой разбитым кафелем.
      - Гляди!
      Пригляделась и Лэсси. Тогда только разобрала то, что
Тилли заметила с первого взгляда.
      "Интим-шоп". Уцелел-таки во время мятежа и даже торговлю
вел среди развалин. Правда, желающих усовершенствовать свою
сексуальную жизнь и разрешить все интимные проблемы было
маловато. И все же магазин был открыт.
      Девицы переглянулись.
      Потом Тилли пожала плечами и решительно толкнула дверь.
      Огляделась. Зеркальные стены, повсюду розовая драпировка
с фиолетовыми бантами, искусственные цветы, сделаные с
изумительным мастерством, оплетают потолок. Изысканно одетая
красавица любезно устремилась навстречу посетительницам.
      - Вам угодно?..
      - Да, - сказала Тилли.
      Красавица улыбнулась. Тилли слегка опешила. Она еще не
встречала подобного приема - ни в конторах, куда приходила вести
переговоры о работе, ни тем более в магазинах.
      - Это что, сервис такой? - прошептала Лэсси ей на ухо.
Она тоже была растеряна.
      Тилли покачала головой. Дело было вовсе не в сервисе. В
холщовой сумке на бедре у Тилли лежали шестьдесят серебряных
сиклей, от которых расходился тонкий, горьковатый аромат. На
него-то и отреагировала красавица в магазине. Это и называется
хорошо вымуштрованная обслуга: чуять запах сиклей, безошибочно
отделяя его от всех прочих городских и плотских запахов.
      - Прошу вас, оставьте смущение, - ворковала между тем
красавица. - Интимные проблемы вовсе не являются стыдными или
позорными, как это было принято считать в нашем ханжеском
обществе. Полноценный секс вовсе не удел одних только жриц
Наны и Эрешкигаль (для садо-мазохистского варианта).
      Тилли сообразила: красавица дословно цитировала ту
самую сопроводиловку, которую сочиняла Лэсси, выдергивая по
кусочку из всех книг, где имелось хоть немного сведений по
данному вопросу.
      - Возможно, вам стоило бы проконсультироваться у опытного
сексотерапевта, - продолжала красавица. - У нас открыт прием,
так что вы можете посетить его прямо сейчас. (Изящный жест
тонкой, в браслетах и кольцах, руки в сторону незаметной двери в
стене).
      - Да нет, - хрипловатым голосом отозвалась Тилли. - Мы,
собственно... А кому эта лавка сейчас принадлежит?
      Красавица слегка приподняла брови.
      - Достопочтимому Гимиллу, - ответила она.
      - И давно? - спросила Тилли.
      - Вторую седмицу.
      - А прежний владелец?
      - Вы были знакомы с прежним владельцем? - догадалась,
наконец, красавица. - Увы, он скончался. Все дела его были в
полном беспорядке, так что после смерти наследникам ничего не
оставалось, как распродать его имущество. Высокочтимый Гимиллу
был так добр, что оставил почти весь персонал.
      - Так и Верховный Холуй до сих пор функционирует? -
невежливо поинтересовалась Лэсси.
      - А? Нет, он погиб во время мятежа. - Красавица выдержала
краткую, приличную теме паузу.
      - А документы?.. - продолжала Тилли.
      - Сгорели, к сожалению. Офис был подожжен мятежниками,
так что фирма понесла значительные убытки. - Запах сиклей был
так силен, что красавица отвечала на все эти совершенно
неуместные вопросы. Ей не хотелось, чтобы девицы ушли, хлопнув
дверью. А девицы - особенно эта страшненькая, малорослая, - были
на это очень даже способны.
      Очень осторожно красавица поинтересовалась:
      - У вас были какие-то контракты с фирмой?
      - Были. - Тилли хищно поглядела на красавицу.
      Та с сожалением развела руками.
      - Мне очень жаль, но сейчас невозможно восстановить
практически ничего. В нынешней ситуации многие пострадали. - И
поскорей перешла к более интересному: - Не желаете ли что-
нибудь приобрести?
      Лэсси между тем подошла к полке, на которой были
выставлены приспособления - в том числе и литые из резины.
Заметив интерес, с которым девушка разглядывает продукцию
"Интима", красавица поспешила к ней на помощь, с облегчением
отвязавшись от противной Тилли с ее противными расспросами.
      - Харигата - древняя восточная традиция, которую давно
уже пора было освоить и нам, в Междуречье. Мы, можно сказать,
новаторы в этом деле. Ведь что такое харигата? Лучшая часть
мужчины, только без всего остального. Харигата никогда не устает,
он может быть ласковым и грубым, по вашему желанию...
      И как убедительно говорит! Лэсси слушала рассказ,
написанный ею самой, и млела. Не хотела, а млела. Красавица
будто извлекала рекламный текст из глубин своей души. Слова
исходили из розового ротика, словно рождаясь на глазах. Одно
наслаждение слушать. Слушаешь и как будто красавицу эту
трахаешь. Лэсси даже замечталась на мгновение под сладкую
музыку ее речей.
      - Да, - немного невпопад сказала Лэсси, перебив, наконец,
красавицу. Та послушно замолчала и с ласковой, понимающей
улыбкой уставилась на покупательницу.
      - Тилли, иди сюда, - позвала Лэсси.
      Тилли, метя подолом, приблизилась.
      - Ой, - проговорила она, оглядывая полку. - Сколько их
тут...
      - Вам угодно? - осторожно, чтобы не спугнуть, спросила
красавица.
      Тилли протянула руку, безошибочно взяв "Спящего
Тристана". Провела кончиками пальцев по упругому члену. Как
знакомо ей это прикосновение. Будто в тот день, когда она тайком
спустила джинсы со спящего Марка и осмотрела его член, чтобы
потом сделать копию.
      - Вот этот.
      Красавица с энтузиазмом поддержала:
      - Прекрасный выбор!
      - Знаю, - поворчала Тилли.
      - Тридцать сиклей, - сказала красавица.
      Девицы переглянулись.
      - Харигата - лучшая часть мужчины, - сказала Лэсси. - И
кормить его не надо. И не курит. И баб не водит.
      Тилли полезла в свою холщовую сумку и начала
отсчитывать сикли. Красавица деликатно глядела в сторону.
Маленькие ловкие руки Тилли выложили на столе перед
красавицей два столбика по пятнадцать сиклей. Та, очнувшись от
задумчивости, сноровисто пересчитала деньги, смахнула их в ящик
и снова улыбнулась обеим девицам.
      - Прошу вас, - произнесла она, вручая им покупку. И когда
только она успела так изящно запаковать Спящего Тристана?
Харигата был завернут в золотую бумагу с красными розами и
белыми маргаритками, перевязан полосатой лентой, покупка вкусно
хрустела и еле заметно пахла сладковатым дымом курений.
      Безжалостно сминая роскошный бант, Тилли сунула
харигата в свою сумку. Попрощавшись с красавицей, девицы вновь
очутились на улице.


      Вечером, поставив харигата на стол, они разлили свежий
чай по немытым чашкам. Полушубок, чуя настроение хозяйки,
приполз из прихожей и теперь лежал на коленях у Тилли, которая
рассеянно гладила его против шерсти.
      - Вот мы и остались с тобой вдвоем, - сказала Лэсси. Шумно
всхлипнула, потянула чай сквозь зубы.
      - Как ты думаешь, почему бабушка не продала себя в храм?
- спросила неожиданно Тилли. - Ведь за нее отвалили целых
шестьдесят сиклей. А она хотела служить у нас за одну только еду
и спальное место.
      Эта мысль не приходила Лэсси в голову. Она так и сказала.
      - Понятия не имею. Никогда об этом не задумывалась.
      - Мне кажется, ей не хотелось жить в храме. И вообще у
чужих людей. Ей хотелось иметь внуков, - сказала Тилли. - На
самом деле это не мы ее в дом пустили. Это она нас удоречила.
Вернее, увнучила. А мы ее продали.
      - Закономерно, - после краткого молчания подытожила
Лэсси.
      - Да, - согласилась Тилли. - Закономерно. Итак, мы проели
и пропили бабушку, а сейчас еще и потрахаемся, благослови ее
Нергал.
      И она погладила харигата.
      - Ну что, Марк, - сказала Тилли, - вот теперь ты от нас
никуда не уйдешь.




     Елена Хаецкая

     МИРРА И ДЬЯВОЛ

     Одни считают дьявола испанцем, другие - немцем. По этому
признаку люди разделяются на романистов и германистов.
     Поздней осенью 1941 года германистами были почти все.
     А Мирра, хоть и называлась "германистом", в дьявола вовсе не
верила и о нем почти не задумывалась. Она была коммунистом,
атеистом и сознательным научным работником.
     В Ленинграде свирепствовал голод. Брат Мирры ушел с
ополчением и сгинул где-то под Старой Руссой; от него вестей так
и не пришло, зато пришло письмо от сына соседки, с которым
вместе уходили. Соседкин сын тоже больше не отзывался, так что
решено было, что погибли оба. Только оплакали, как проклятые
фрицы разбомбили дом, и соседку свою Мирра потеряла.
     Перебралась в другое жилье, где все вымерли еще в середине
осени. И тут неожиданно привалила удача - свела знакомство с
одной чрезвычайно ушлой бабушкой. Та по давним партийным
связям получила доступ на помойку Смольного, о которой в городе
ходили легенды. Отбросы с той дивной помойки по дешевой цене
продавала Мирре, так что та почти что и не голодала.
     Что бы сказал дедушка, владелец часовой мастерской в
Витебске, если бы увидел, как все нажитое уплывает в жадные
лапки старушки-партийки? "Береги себя, Мирра", - вот что бы он
сказал.
     Кутаясь в необъятную, молью траченую, семейную шаль,
сидела Мирра в Государственной Публичной Библиотеке, под
черной, будто бы скорченной лампой. Сегодня дали свет и можно
было заниматься делом, а не в бомбоубежище время попусту
расходовать. Ее очень раздражали эти вынужденные отсидки среди
оцепеневших от страха людей с безнадежными глазами. Хотелось
совсем другого: в три рывка распахнуть три тяжеленные двери,
одну за другой (как в боксе детской поликлинике, куда ее водил
давным-давно покойный дедушка), в три прыжка подняться по
плоским, как в Критском дворце, ступеням, приспособленным к
степенной ходьбе, но никак не к бегу, схватить книги и погрузиться
в работу. Ибо любила Мирра свою работу, как ничто иное, и
потому могла быть счастлива в этом страшном, погибающем мире.
     Редкая красавица была Мирра, с огромными черными глазами в
махровых ресницах, которые росли, казалось, в три ряда, с
гордыми бровями, с большим, трагически изогнутым ртом.
Ежедневная близость смерти придавала ее прекрасному лицу почти
неземную одухотворенность. И многие - и женщины, и мужчины, и
особенно дети - провожали ее тоскующим взором, словно в
надежде, что этот ангел, сошедший с небес, подаст им руку и
заберет к себе на небеса, где нет ни Гитлера, ни голода, ни
бомбежек.
     В Публичной Библиотеке, несмотря на войну, было немало
читателей. Из-за холода окон не открывали, и потому в библиотеке
застоялся отвратительный запах бессильной человеческой плоти. К
нему было привыкнуть еще труднее, чем к постоянному чувству
голода.
     Поэтому когда рядом с Миррой, тихонько извинившись,
пристроился совсем уж вонючий старикашка, она недовольно
дрогнула ноздрями и отодвинулась.
     - Простите, - прошептал старикашка спустя некоторое время, -
позвольте полюбопытствовать, чем так увлеченно может заниматься
такая красивая девушка?
     Мирра бросила короткий взгляд на своего соседа. Оказалось,
что он был не так уж и стар. Волосы, которые она приняла было за
седые, были просто очень светлыми, льняными. Старили его две
резкие морщины вокруг прямого рта. На соседе был тулуп -
видимо, эта одежда и источала козлиный запах. Яркие синие глаза
уставились на Мирру с нескрываемым восхищением.
     - Меня интересуют некоторые лингвистические проблемы, -
нехотя сказала Мирра. Заставила себя быть вежливой.
     - А, вы научный работник? - Человек в тулупе страшно
оживился. - И как вы думаете, с научной точки зрения, почему этот
город проклят во веки веков?
     - Простите, - с достоинством сказала Мирра. - У меня мало
времени. Завтра меня могут убить, а я еще ничего не успела
написать толкового.
     - А вы должны, да? - Острый нос мирриного собеседника едва
не клюнул ее в щеку. - Должны? Задолжали всему человечеству?
     - Не могу же я прожить свою жизнь напрасно, - ответила она. -
Пожалуйста, отодвиньтесь. Вы меня совсем задушили.
     - Ах, пардон. - Человек в тулупе торопливо отодвинулся. И,
видя, что Мирра опять потянула к себе книгу, заговорил: - Вам ведь
известно, что в первые века существования Петербурга, ходили
юродивые и кричали: "Быть Петербургу пусту"?
     Мирра как германист ничего подобного не знала. О чем и
сообщила не без злорадства.
     - Это не входит в круг моих научных интересов, - добавила
она.
     - А крысы? - возбужденно спросил человек в тулупе. - Об
этом-то вы слышали? Крысы ушли из города прямо перед началом
блокады. Знающие люди уже тогда говорили...
     - Да, - нехотя согласилась Мирра. - О крысах моя соседка
много беспокоилась.
     - Так было и в Гамельне, - заявил странный человек.
     О Гамельне Мирра знала, ибо легенда немецкая. Возразила:
     - В Гамельне был еще этот крысолов с дудочкой, который
сманил не только крыс, но и детей.
     Сосед ее тихо засмеялся.