я во множестве с 
финиковых пальм, везде колосилась рожь и пшеница, повсюду шел 
обмолот, обработка пестицидами и сев, тарахтели трактора и сыто 
мычали волы, рыхлящие землю плугами, радостно стрекотали 
сенокосилки, ходили важно, как аисты по пашне, налоговые 
инспекторы с табличками, делая пометки, и семенили за ними, 
озабоченно глядя им через плечо, полуграмотные землевладельцы 
или надсмотрщики, силясь понять - сколько сдерут нынче, не 
больше бы, чем в прошлом году.
      Повсюду царило изобилие. И плыла в небе незримо золотая 
башня Бэл-Мардука.
      На пограничном посту в Укну встретили армию царя сволочи 
Аплы пограничники Нуры. Прежде никаких военных здесь не 
находилось, только таможенники стояли, хищно двигая челюстями и 
готовясь впиться в тюки с товаром. Теперь же никаких 
таможенников не было и в помине. В пятнистой желто-белой 
одежде, с закрытыми лицами, прикусывая покрывала желтыми от 
постоянного жевания табака зубами, стояли нуриты и недобро 
глядели на рвань, пьянь и срань вавилонскую. Многие трогали при 
этом свои винтовки и автоматы.
      И, недолго думая, вскричал Апла, царь сволочи:
      - Разнесем же в щепу во имя бога нашего Бэл-Мардука этот 
пограничный пост и всю обслугу его!
      Взревела армия, охваченная, как один человек, религиозным 
порывом, и смела пограничный пост, разорвав при том в клочья 
всех нуритов, писца и случившегося поблизости шофера. Нуриты 
отбивались, как львы, и убили пять тысяч человек, но остальные 
девятносто пять тысяч с криком радости устремились в глубь 
страны.
      А по пятам за сволочью вавилонской следовали стальные 
колонны Второй Урукской танковой дивизии во главе с 
многоопытным, осторожным и беспощадным Гимиллу.
      Не спешили.
      Сволочь же неслась вперед, круша все на пути своем и 
оставляя позади себя только трупы и развалины. Ночами стояли на 
пашнях, жгли костры и лакомились волами, коих целиком жарили, 
насаживая на огромные телеграфные столбы. И не было в армии, 
полной священного пыла, голодных или мерзнущих, нуждающихся 
или бедных. Все облачились в одежды, снятые с убитых эламитов, 
каждый обзавелся сапогами или сандалиями, а кое-кто и 
шнурованными ботинками на каучуковой подошве. Всяк украсился 
золотой диадемой или гривной, руки расцветились браслетами и 
кольцами, плечи - пестрыми шелками. И тела, вонявшие прежде 
лишь потом да мочой, умастились благовониями, такими крепкими, 
что обозные лошади чихали и беспокойно ржали.
      Нуриты тревожили сволочь Аплину ночами, наскакивая, когда 
все были уже пьяны, из темноты - десяток подвижных всадников в 
развевающихся бело-золотых плащах, с закутанными в покрывала 
лицами. Поднимали на пики, будто цыплят, бросали в костер, на 
объедки и кости. И во множестве гибли таким образом воины Аплы, 
однако нескончаем был их поток и потому, хоть и сокращаясь, 
продолжали неуклонно продвигаться к столице Нуры, пророка и 
террориста.
      И вот у реки Диалу, в пяти милях от города Сюзи, сошлись, 
наконец, Апла и Гимиллу. Восторгу не было предела. Пехотинцы 
валились на колени, целуя гусеницы танков, а после и губы своих 
собратьев по оружию, пришедших в эту чуждую страну вызволять 
священный золотой истукан Бэл-Мардука.
      Дальше вместе пошли, бок о бок, договорившись о 
взаимодействии и поклявшись священными именами, что будут 
выручать друг друга в битвах с неверными.
      Радостно было пехоте (ибо так отныне наименовалась сволочь) 
бежать за танками Второй Урукской. И предчувствием побед 
полнились сердца, ибо с тех пор, как танки соединились с людьми 
Аплы на марше, не осмеливались больше конные нуриты нападать 
ночами на опившихся и объевшихся воинов.
      Так шли негостеприимной землей эламской на выручку 
святыне своей. Ревели моторы, кричались песни и священные 
гимны, реяли знамена с изображением золотого тельца по 
лазоревому полю. Ни одного пленного не шло за воинством, ибо 
всех врагов убивали на месте. Где проходили, там пепелища 
оставались, и ничто живое не шевелилось за спиной у 
победоносной армии, только разве что какая-нибудь жестяная 
банка с жалобным глухим позвякиванием катится, гонимая ветром, 
по выжженной равнине.
      Затем поля кончились и началась пустыня.
      В глубоких песках увязли танки, и их пришлось оставить, а 
всех танкистов пересадить на лошадей. По счастью, в оазисе Наид 
случился конный завод, где сделали остановку, дабы обучить 
верховой езде непривычных к тому танкистов. После же всех 
конюхов эламских перерезали во славу Бэл-Мардука, возле танков 
оставили две тысячи постовых во главе с ротмистром Шарру, чтобы 
технику охраняли и берегли от ржавчины и рук воровских, а сами 
дальше двинулись, к городу Дер.
      И плыла, плыла, истаивая в знойных небесах эламских, над 
пустыней золотая башня...
      
      
      На подходах к городу Дер пехоте было велено разбить 
большой укрепленный лагерь, ибо предвиделась нешуточная осада. 
Конница же (бывшие танкисты Второй Урукской) рассыпалась по 
окрестностям, производя грабеж и рекогносцировку.
      Между тем нуриты видели, как пьянь, срань и рвань 
вавилонская, ныне называемая пехотой (нуриты о том еще не знали 
и потому кликали воинов Аплы по старинке сволочью), шатры 
разбивает и копает окопы полного и неполного профиля. Видели 
они это в приборы дальнего видения. Воины священного похода во 
славу Бэл-Мардука знали, что безумный пророк и террорист Нура 
запретил пользование вычислительной техникой, ибо марает мозги и 
оскверняет сознание, не допуская туда божественные речения. Но 
не ведали они, что собрал Нура совет и под взорами семидесяти 
двух мудрецов из банок постановил выделить касту смертников и 
отверженцев, коим дозволяется пользование любой техникой, в том 
числе и вычислительной. К этим отверженцам запрещено 
прикасаться, с ними запрещалось также садиться за один стол, 
преломлять хлеб, вкушать пищу, мыть руки в одном с ними сосуде, 
вытирать их об одно и то же с ними полотенце, а также 
испражняться ближе, чем в одной седьмой ашшурского парасанга 
от их испражнений.
      В знак того, что эти отверженцы отрешаются во имя Нуры от 
всего земного и небесного и сознательно предают тела и души свои 
в руки нечистого, будут носить они черные одежды, исписанные 
изречениями Нуры.
      И будут они благословенны в памяти потомства во веки веков. 
Имя же им будет ассасины, что означает - "смертники".
      Когда было объявлено о том во всеуслышанье, то много 
нашлось отважных молодых воинов, пожелавших стать ассасинами и 
отверженцами во имя Нуры - столь велик был фанатизм эламитов в 
то время.
      И стало по стране множество таких, облаченных в черные 
одежды, исписанные изречениями, и ни одного не удалось захватить 
в плен, ибо погибали прежде, чем касалась их рука вавилонская, 
унося с собою в могилу множество жизней. И пользовались они 
вычислительной техникой преискусно, на беду воинам священного 
похода во славу Бэл-Мардука, которые об этом не знали.
      Вот эти-то ассасины, числом сорок тысяч, видели в приборы 
дальнего видения, как окапывает свой лагерь пехота вавилонская.
      Между тем конница, ничего не подозревая, разгромила 
небольшой городок Пахирту и взяла оттуда много продовольствия, 
лошадей и женщин, ибо соскучились все по теплому женскому телу 
и душистым волосам. Итак, во исполнение обета похотливости были 
захвачены женщины числом три тысячи девственниц и зрелых 
матрон и, подобно скоту, погнаны по дороге вдоль реки Дуалу.
      В этот момент конница Гимиллу была атакована неожиданно 
ассасинами, которых было числом не менее двадцати тысяч. Точно 
черная смертносная саранча, что спустится с небес в конце всех 
времен, налетели они со всех сторон и везде были, обступая 
воинство священного похода, как вода. И никуда нельзя было 
повернуться, чтобы не увидеть черные одежды, покрытые 
письменами, грязные бороды, заплетенные в косы, и горящие 
фанатические взоры. И изрыгали пламя автоматы в руках их. 
Первой очередью скосили они пленниц и лошадей, и пали грудой 
на дорогу три тысячи девственниц и зрелых матрон, взятых в 
Пахирту. Тем самым загромоздили они своими трупами дорогу, так 
что конница Гимиллу оказалась в ловушке. Так оказали женщины 
последнюю услугу своему народу, и Нура плакал об их участи по 
региональному телевидению.
      Один оставался путь у кавалерии Гимиллу - пробиваться к 
лагерю, что возводили пехотинцы Аплы. И потому с громким пением 
священных гимнов устремились они вперед, на ассасинов Нуры, и 
гибли во множестве под автоматным огнем. Но наконец священное 
одушевление и героизм сделали свое дело и, оставив на дороге 
четыре тысячи павших, пробились конники Гимиллу к своему 
укрепленному лагерю.
      Пехотинцы, желая оказать поддержку своему генералу, 
выскочили из лагеря и вступили в бой с ассасинами. Конница, 
наскочив на свою пехоту, завязла, ибо длинные копья и секиры на 
длинных рукоятях, которыми вооружена была пехота (наилучшее 
оружие против конников), создавали как бы лес, не позволяя 
проскочить всадникам и развернуться для последующего маневра. 
Таким образом, сбивая с ног и топча собственных пехотинцев, 
всадники Гимиллу создали всеобщую свалку. И так под копытами 
погибли две тысячи воинов Аплы, остальные же сумели, наконец, 
расступиться.
      Ассасины между тем продолжали поливать воинов священного 
похода ружейным и пулеметным огнем. Убив семь тысяч человек, 
они отступили, ибо у них кончились патроны.
      Гимиллу же, одушевленный этой победой, двинулся дальше по 
долине Дуалу и вскоре вместе со своим воинством подступился к 
городу Дер.
      С востока защищает город этот мощная река Дуалу, которая в 
этой своей части весьма широка, глубока и быстра. С трех же 
остальных сторон возведены высокие стены с зубцами и башнями. И 
было этих башен сто тридцать две, каждая высотою до неба, так 
что в пасмурные дни рвутся об эти башни облака.
      Четверо ворот открываются в город. Были они массивными, с 
острыми шипами, а позади ворот еще устроены были решетки и 
еще одни ворота. Город защищало пятьдесят тысяч человек и еще 
тридцать пять тысяч спешило на выручку с северо-востока. Ибо 
Нура распорядился разрушить стены тех укрепленных районов, 
городов и крепостей, которые на чаял удержать в своих руках, и 
тем самым вынудил гарнизоны всех этих мест устремиться на 
помощь городу Дер. Ибо, рассудил Нура, если падет Дер, то не 
удержать и иных крепостей на территории Элама; если же Дер 
устоит, то прочим крепостям и городам не понадобится 
выдерживать осаду.
      Итак, большое воинство двигалось на подмогу городу Дер.
      И повсюду видны были черные плащи ассасинов, наводя страх 
даже на своих.
      От Нуры пришло слово ободрения городу Дер. Говорил Нура, 
что настало время отрешиться от всего земного и всем стать как бы 
ассасинами и отверженцами, ибо так легче будет встретить 
неизбежное и не дрогнуть перед ним. И многие приготовились 
встретить неизбежное и погибли, но те, кто не захотел погибнуть, 
храбро устремились в бой и погубили десять тысяч воинов 
священного похода, из которых почти все были пехотинцами (ибо не 
следовало ожидать многого от необученной сволочи на поле боя) и 
только шесть - конники Гимиллу.
      И прислал Нура в город Дер пачку газет и прокламаций со 
своими речениями. И сожгли осажденные эти газеты и 
прокламации, пепел их развели в чистой воде, взятой из реки 
Дуалу, и добавили в эту воду кровь ассасина, добровольно 
перерезавшего себе горло на центральной площади ради 
воодушевления остальных защитников правого - как они считали - 
дела. И получив таким образом чан священной воды с 
растворенными в ней речениями Нуры, дали каждому из 
защитников осажденного города Дер выпить из ложечки. И вошел 
дух Нуры в каждого из них, а было их тридцать тысяч (остальные 
погибли).
      На сороковой день осады к городу Дер подошла та армия, что 
спешила на подмогу нуритам с северо-востока. Когда увидел 
Гимиллу облако пыли, поднятое конями нуритского воинства, то 
обратился он с речью к своим конникам. И сказал, что во имя Бэл-
Мардука, истукана золотого весом не менее тонны, стоит полить 
своей кровью эту неблагословенную землю, да взойдут на ней одни 
плевелы. И Апла обратился, по примеру опытного полководца, с 
речью к своей пьяни, рвани и срани, обещав много баб и жратвы за 
стенами города Дер. Сволочь, которая давно уже не видела баб и 
жратвы, заревела радостно и изъявила желание погибнуть, но 
добыть завещанное и обещанное.
      Итак, изготовилось священное воинство к битве, хотя силы 
были неравны, ибо воинство, шедшее на подмогу городу Дер, было 
сыто и не истомлено долгой ратной работой.
      И когда налетели эти нуриты на священное воинство, подобно 
грому и молнии и граду небесному, храбрые пехотинцы Аплы стали 
подлезать под брюха мчащихся лошадей и на всем их скаку 
вспарывали им животы своими длинными кинжалами. И оттого 
вываливались кишки из животов конских, а всадники падали на 
землю под копыта других коней, что мчались прямо на них. И 
множество их было растоптано. Из пехотинцев Аплы погибли лишь 
немногие - те, кто запутался в выпавших кишках и был протащен 
умирающей лошадью, либо захлебнулся в хлынувшей крови.
      Эта военная хитрость с разрезанием животов бегущим в атаку 
лошадям была впоследствии не раз еще применена пехотинцами и 
всякий раз с большим успехом.
      Так была остановлена большая армия под стенами города Дер.
      Однако же победоносно завершить осаду до наступления зимы 
не удалось. Земля же эламская неплодородна и по большей части 
представляет собой пустыню. Оазисы же и ближайшие городки и 
деревни были ограблены и сожжены в первые дни осады. Так что 
по наступлении неблагодатного времени года осаждающим стало 
нечего есть и вся армия нарушила один из важнейших своих обетов 
- обет богатства.
      Гимиллу отправил экспедицию в глубь страны Эламской, дабы 
добыла продовольствия, ибо видел, что не одолеть зимнего голода 
без великих потерь. И вызвался идти некий Шеллиби, штабс-капитан 
танковых войск, один из испытаннейших офицеров Второй 
Урукской, а с ним пошли семь тысяч отважных добровольцев, все 
конные.
      Между тем голод в лагере осаждающих разрастался. И три 
тысячи пехотинцев Аплы были съедены сотоварищами своими, 
впавшими в людоедство. Ибо почитали этот грех за меньший, 
нежели грех голодания. И в горячечном бреду чудилась им черта 
бедности, которая неуклонно опускалась на лагерь осаждающих, 
особенно на пехоту, как бы грозя зарезать воинов священного 
похода, рассечь их пополам, вынудив нарушить все свои обеты.
      Но бесславная гибель этих трех тысяч пехотинцев в желудках 
сотоварищей их не привела к умалению голода, и голод продолжал 
разрастаться. Ежедневно холод, голод и разные болезни усиливали 
страдания Второй Урукской дивизии. Трупы требовали погребения, 
дабы не вспыхнуло настоящей эпидемии, поэтому все окопы полного 
профиля были заполнены телами и зарыты. Бледные, одетые в 
лохмотья фигуры некогда славных офицеров выкапывали саблями, 
кортиками, саперными лопатками и штык-ножами разные съедобные 
растения. Ели в том числе и несъедобный, но весьма сочный и 
сладкий машкин корень, от которого также гибли во множестве в 
желудочных коликах. Были и такие, что оспаривали в жестоких 
поединках травы у вьючных животных, и шесть рядовых 
кавалеристов (бывших танкистов) были забиты копытами озверевших 
лошадей, от которых те тщетно отнимали слабеющими руками 
несколько зеленых травинок.
      Боевым коням также был нанесен урон холодами и 
отсутствием фуража. В начале похода их насчитывалось семьдесят 
тысяч. В конце же зимы под стенами Дера бродило две тысячи 
одров, на тощие ребра которых невозможно было смотреть без 
слез.
      Международная организация защиты прав животных объявила 
протест, но под стенами Дера его не услышали.
      К весне, когда палатки лагеря осаждающих совершенно 
истлели от зимних дождей, вернулись части, посланные за 
провиантом во главе со штабс-капитаном Шеллиби.
      Ликованию не было предела. Все тотчас выразили 
непреклонную решимость начать штурм города. Распевая 
священные гимны и паля в воздух из табельного оружия, конники, а 
следом за ними и пехота, окружили героев.
      Всю зиму Шеллиби и его добровольцы кружили по стране 
Элам, всюду сея смерть и разрушение. Они привезли с собой 
несколько цистерн чистого спирта и десять телег сухарей, 
захваченных на мельнице, где на самом деле был склад ассасинов.
      Осада и взятие мельницы доблестным Шеллиби явились одним 
из важнейших событий священного похода и потому о них следует 
рассказать особо. Подойдя к мельнице, одиноко стоящей посреди 
пустыни и скрипящей лопастями своими на ветру, воины Шеллиби 
неожиданно были атакованы снайпером. Тот засел на самой 
вершине зернохранилища и снимал меткими выстрелами одного 
воина за другим. Тогда Шеллиби сразу догадался, что мельница 
принадлежит ассасинам и что, следовательно, неподалеку должна 
находиться их военная база.
      Всей массой воины его устремились в атаку, так что снайпер 
не смог причинить им большого вреда. Вскоре уже мельница была 
занята, а снайпер ранен и захвачен в плен.
      Разумеется, это был ассасин. Когда воины Шеллиби наложили 
на него руки, он только улыбнулся. Ибо будучи отверженцем, 
презренным и проклятым во имя благого дела Нуры, он своим 
прикосновением осквернил своих врагов и думал теперь, что и они 
подпали под власть его проклятия.
      Однако что толку передавать неразумные мысли фанатика. 
Немного в том благочестия, да и исторической ценности тоже.
      Лежал со связанными руками на пыльном полу мельницы, возле 
жерновов, улыбался таинственно мыслям своим (которые мы только 
что передали), глядел на врагов своих ласково и мутно, Нуре 
подражая. Черная одежда на нем была порвана и видны были 
красные полосы там, где кнут прошелся по поганому телу.
      И подошел к нему Шеллиби.
      Его благородие (а впоследствии и превосходительство, о чем 
мы расскажем в свое время) Шеллиби Мицирайя был рода не 
знатного и говорили даже, будто происходит он из пасти собаки, 
которая изрыгнула его на пороге приюта для мальчиков, где с 
самого младенчества из найденышей и незаконнорожденных 
сыновей взращивают солдат, а из наиболее достойных - и 
офицеров.
      Впрочем, другие говорили, будто Шеллиби родом из Мицраима, 
откуда и прозвание его - Мицирайя.
      Ростом высок был он, в плечах широк, голову брил наголо, 
бороды не носил, зато имел пышные усы, общей длиной в половину 
вавилонского локтя (который, как известно, на два пальца длиннее 
ашшурского). На крепком, выдубленном ветрами и дождями лице 
этого славного воина выступали скулы, углы широкого рта слегка 
припухли, будто он готовился улыбнуться. Мужественные морщины 
избороздили его нависающий к бровям лоб, причем горизонтальные 
складки, происходящие от удивления или насмешки, как бы 
вступали в единоборство с вертикальными, рожденными гневом.
      Наклонился Шеллиби над пленным и спросил, в безумные глаза 
его глядя, где база ассасинская. Засмеялся пленный и отвечал:
      - Так говорит пророк Нура: "Да осквернится всяк, кто 
прикоснется к ассасину. Да пребудет проклятие на потомках его и 
да не будет больше силы в его семени".
      Шеллиби только хмыкнул на это и в ухе поковырял. После же 
спросил:
      - База где?
      И отвечал пленный, заливаясь смехом:
      - Сказано в Скрижалях: "Передай мне хлеб, пожалуйста".
      И засмеялся Шеллиби. Так хохотали оба, Шеллиби и связанный 
ассасин, что у его ног корчился. И, все еще смеясь, пронзил 
Шеллиби пленного штыком. Поднял связанные руки пленный, 
коснулся штыка, в живот его вонзенного, и проговорил:
      - Спасибо, Шеллиби. Быть тебе великим вождем.
      Удивился Шеллиби, откуда этот отверженец имя его знает. 
Впрочем, поговарив