ак это
происходит в домах свиданий, а иным, более соответствующим
нашей свободной эпохе путем. Это исключительно тонкая сфера.
Деликатность и еще раз деликатность.
      - В таком случае, как будем впредь именовать хуи? -
деловито осведомилась Тилли.
      - Пенисовидная продукция, - предложил Верховный Холуй.
      Тилли кивнула, придвинула к себе альбом, вытащив его из-
под ухоженных ладоней Верховного Холуя, сделала пометку
карандашом в углу страницы - чтобы не забыть.
      - Какую партию вы желали бы получить? - спросила она.
      - Думаю, для начала пятнадцать штук.
      Они торговались недолго. Настаивая на уникальности
товара, Тилли взвинтила цену. Верховный Холуй, прекрасно
понимая, что и завышенная цена является бесценком - едва ли
десятой долей того, что будет стоит "пенисовидная продукция" в
"Интиме", цедил слова, объяснял Тилли, почему фирма оказала той
благодеяние и где, собственно говоря, место какой-то поставщицы
восковых заготовок для синтетических хуев.
      Поскольку оба они с Тилли видели друг друга насквозь, то
довольно быстро сошлись на сумме, которая устроила обоих. Тилли
прикинула в уме: с одного хуя они с девочками втроем могут
безбедно жить месяц в своем колодце. Или роскошно одну неделю.
Это было очень хорошо. Сохраняя кислый, мрачноватый вид, она
кивнула и встала, показывая, что считает разговор оконченным.
Верховный Холуй также поднялся, обещая подготовить проект
договора к послезавтрашнему утру.
      В дверях Тилли обернулась.
      - И пусть охранник запишет там в книгу, что мне
"назначено", а то сегодня я утомилась разговаривать с вашими
чрезмерно бдительными идиотами. В следующий раз пронесу в
офис бомбу, если будут доставать.
      И ушла, вскинув голову, - в длинной юбке с обтрепанным
подолом, в большом черном платке, накрест завязанном на
узенькой груди, с подпрыгивающими при каждом шаге соломенными
волосами - назад, к себе в колодец.


      В длинном, до пят, красном халате, широко расставив
толстые коленки, сидит на кухне за рабочим столом Элси, в одной
руке нож, в другой мармеладная заготовка. Ямочки на руках у
Элси, ямочки на щеках, ямочка между ключиц. В честь чего такая
она пухленькая, спрашивается, если живет, как и все в
Мармеладном Колодце, впроголодь и по утрам плюется кровью,
сочащейся из десен? Неведомо.
      Есть у Элси одна роскошь, наследственное золото волос -
косы у нее как у Изольды Прекрасной, да только давно уже
кажутся они серыми от пыли. И не прекрасна Элси. Да и кто
прекрасен в Мармеладном Колодце?
      В пустой кухне по радио извергаются разные глупости, но
кто их слушает? Пусть себе болтает, пока не вспомнила об этом
Элси и не выключила.
      - ...разбазаривание национальных ресурсов!.. - надрывался
между тем кто-то за динамиком, затянутым шпалерной тканью. -
...массовое обнищание трудящихся...
      - ...вы предлагаете?.. - осведомлялся другой (видимо, брал
интервью).
      - ...почему мы такие страдальцы? Почему устраиваем
голодовки, самосожжения? Почему себя не жалеем? Нет! Отныне
все будет иначе! Мы должны не себя - ИХ не жалеть!.. - ярился
первый голос.
      - ...но террор... - возражал другой голос, вкрадчивый.
      Первый резал:
      - ...справедливость!... Родина!.. Кровь сограждан!..
      Наконец Элси это надоело, и она все-таки выключила
радио. И тут же замурлыкала себе под нос, волны покоя источая:
      - Хуи, хуечки у меня в садочке...
      Лэсси спала в комнате на матрасе у окна, прижавшись
спиной к еле греющей батарее. Тилли где-то бегала - то ли
продукты покупала, то ли с Верховным Холуем переговоры вела. А
Элси работала, сидя на кухне под молчащим радио, сдвинув в
сторону десяток немытых чашек с налипшими чаинками. Созвездие
Мартовского Зайца уныло свесило уши до самого окна.
      Девочки всегда работали втроем. Тилли создавала эскизы -
у нее единственной было художественное образование (правда,
незаконченное). Лэсси специализировалась на заготовках. Вот уж
кто умел увидеть любую, самую фантастическую форму из
измысленных Тилли, в чем угодно - в старой восковой свече, в
комке глины, в обрезке кожи или брошенной на пол ленте. А
терпеливая толстая Элси доводила эту форму до совершенства,
прорабатывая детали и сглаживая неровности. И именно она давала
вещам имена.
      Вот и сейчас в ее руках оживал мармеладный пенис. Он
явно принадлежал сильному мужчине - Элси, погруженная в
странный транс, всегда сопутствующий такой работе, начинала
прозревать его образ, будто приросший к дивному хую: худощавый,
лысоватый (почему-то такие хуи всегда у лысоватых)... непременно
узкий зад и гибкое тело. Гимнаст? Скорее, легкоатлет. Бегун или
стрелок из лука. И у него ласковые темные глаза...
      "Нефритовый Победитель". Имя пришло само собой.
      О, как он прекрасен и ласков. Элси провела ножом по
головке Нефритового Победителя, делая ее гладкой, закругленной,
плавно расширяющейся ближе к стволу. Сила и нежность,
подумала она, сглаживая неровности рукояткой ножа. И могучий
стебель, никогда не склоняющийся, легко входящий в любые, самые
невероятные пещеры. Даже заваленные камнями.
      В дверь позвонили. С сожалением отставив Нефритового
Победителя, слегка раздраженная тем, что ее отвлекли и вывели из
транса, Элси встала из-за стола.
      На пороге стояла крошечная старушка, обмотанная серым
шерстяным платком. Из-под платка сверкали толстые очки.
      - Чего тебе, бабушка? - спросила Элси.
      Старушка подозрительно повернула очки в сторону ножа,
который Элси держала в руках, и скороговоркой произнесла:
      - Мардук с тобой, внучка.
      - Возможно, - сказала Элси. - Да только молись не молись,
а толку все одно немного.
      - Да и Мардук со всем этим, - охотно согласилась
старушка. - А вот не купишь ли меня, внуча?
      Элси надула пухлые губы. Много народу бродит сейчас по
Вавилону, предлагаясь в рабство, да только спрос на рабов сейчас
сильно упал. Самим бы с голоду не подохнуть.
      - У нас, бабуль, и денег-то нету, - сказала Элси.
      - А я без денег, за одну еду, - охотно пошла на сделку
старушка. И снова очками заблестела, головой в полумраке вертя.
      - Да нет, бабуль, у нас и еды нет, - сказала Элси. - Да и
Тилли мне голову оторвет. Шли бы вы, бабушка, в богатый квартал,
что к нищим-то ходить? Все без толку.
      - Да кому я нужна у богатых? - засокрушалась старушка. -
Я вот думала, может, за одну еду кто возьмет...
      Элси вдруг ощутила, что вот-вот расплачется. И так ей
захотелось, чтобы эта старушка в платочке была ее родной
бабушкой! Но спустя мгновение другая мысль посетила ее:
старушка будет занимать место на полу в комнате, где всего три
матраса. И каждый день ее нужно будет кормить.
      - Вы у нас через полгода загнетесь, бабушка, - сказала она.
- Да и Тилли мне голову оторвет.
      - Э-эх! - вздохнула бабушка. Легко так вздохнула. И
побрела вниз, точно серая бабочка с подбитым крылом.
      Элси закрыла дверь и вернулась к своей работе.
Нефритовый Победитель, отполированный рукояткой ножа, сыто
лоснился под желтым кругом лампы. Он был прекрасен.
      Элси поставила его на полку, где красовались уже Длинный
Морской Змей, Раздвигающий Теснину и Несущий Тишину.
Наклонилась и взяла из корзины следующую заготовку. Полистала
альбом эскизов Тилли, безошибочно определив под какой из
рисунков сделана заготовка. Повертела в пальцах мармеладный
стержень. Задумалась. Самое трудное - войти в новый образ. А без
этого начинать работу не имело смысла - Элси большую часть
жизни проводила в полусне, окруженная своими видениями. Они-то
и были источником ее вдохновения.
      Еще и эта бабушка, предлагавшая себя в рабство...
      Элси отложила заготовку. Подошла к окну, взяла с полки
частый гребень, медленно начала расчесывать волосы. Разобрала
на пряди, заплела. Расти, коса, до пояса, не вырони ни волоса. Как
же. Вон сколько их на гребешке осталось.
      Сняла один с гребня, расправила в пальцах. Длинный,
сквозь пыль золото светит. Прекрасны волосы у Элси - только это в
Элси и прекрасно. А что душа у нее сонная, по светлым ясным
мирам блуждающая - того со стороны не видно.
      Подобрала крошку хлеба, в волос завязала, а после, окно
растворив, на карниз положила. Села на подоконник боком,
пепельницу своротив по случайности, и смотреть стала - что будет.
      Поначалу ничего не было. Какие-то люди по дну колодца
прошли, мармелад на ходу жуя. Облаками затянуло созвездия, так
что было бы совсем темно, если бы не свет, из окон льющийся.
      И вот прилетела малая птица. Поскольку Элси за окном не
шевелилась, то пичуга осмелела. На карниз опустилась, прошлась
враскачечку, головку то влево, то вправо повернула, осмотрелась.
И вот уже такой вид приняла, будто карниз этот - ее личная
собственность. Порадовалась и позабавилась толстая Элси, на
птичку эту глядя. А птица вдруг крошку хлебную увидела и - раз! -
клюнула. И тотчас, будто устрашившись собственной дерзкой
отваги, взлетела и исчезла в темном небе.
      И волос золотой вместе с той крошкой унесла.


      "...Чувство Ливня из Облаков - неземное и божественное,
ибо в этот миг мы, смертные, находимся наедине с нашими богами.
Поэтому очень важно заставить это краткое мгновение длиться как
можно дольше. Любыми средствами оставаться наедине с богами
как можно дольше - наш долг, ибо это благочестиво и угодно
обычаю.
      Мы говорим, что харигата подобен мужчине, но лучше его,
потому что это его лучшая часть без всего остального. И они также
превосходны, ибо не все мужчины имеют такую силу, как харигата.
Они нам преданы, никогда не устают от нас, как мужчины. Они
могут быть какими угодно. Грубыми или мягкими, как мы пожелаем.
Харигата намного более выносливы, чем любой мужчина, им
неведома усталость или разочарование.
      Ведь не каждой женщине повезло встретить сильного
мужчину, но понятием об идеале наделена каждая. А это рождает
страдания. Не следует умножать страдания неудовлетворенными
желаниями.
      Есть два пути, одинаково мудрых, следуя которым можно
избежать страданий, рожденных неудовлетворенными желаниями.
Можно отказаться от желаний и можно удовлетворить их..."
      Лэсси отложила книгу.
      - Тилли, ты закончила, наконец, плескаться? - крикнула
она, приподнимаясь на матрасе и поворачиваясь в сторону ванной.
      Из ванной выбралась Тилли - в одной футболке, с
полосатым полотенцем на мокрых волосах.
      Она получила-таки аванс! Зубами выдрала, едва зубы те не
обломала - но выдрала. Верховный Холуй сообщил Тилли (та
названивала ему каждый день и не по одному разу, но все как-то
неудачно - то на совещании заседал Верховный Холуй, то уехал на
склады, то по другому телефону с хозяином, что на Канарских
островах, разговаривает, да мало ли еще причин найдется к
телефону не подходить), что, к сожалению, финансовое положение
фирмы таково, что никак не позволяет произвести авансирование в
размере 40% от общей суммы договора. Но 25 - это железно.
      И действительно. Когда Тилли явилась за железно
обещанными деньгами - встрепанная и настороженная, метя
обтепанным подолом безупречно чистый ковер, - ее встретили, как
именинницу. В кожаном кресле утопили, сигареткой угостили,
чайку предложили, а после и денежки вынесли. Эдакое чудо
серебряное, певучее. 225 сиклей, монета к монете. Брать
немаркированное серебро в слитках Тилли отказалась наотрез еще
в самом начале переговоров, ибо беспокоилась насчет подделки,
подозревая всех и вся, а уж Верховного Холуя и вовсе не
скрываясь почитала за отпетого мошенника. И унесла в тяжелой
холщовой сумке через плечо, по бедру бьющей, свои 225 сиклей -
25 процентов обещанного аванса. Верховный Холуй брезгливо
поморщился, поглядев ей вслед, и поскорей выбросил из головы эту
неприятную девицу из Мармеладного Колодца.
      А Тилли шла домой - и злая, и пьяная от денег. Еще бы!
Полгода ничего, кроме мармелада, почитай, и не ели и не пили.
Купила по дороге яблок и мяса, и красного вина с хлебом. Все три
девицы наелись, напились. Хмель сразил их, будто пуля
разбойничья.
      Пробудились на другой день. Радио заткнули
("...безответственные заявления угрожающего характера, столь
щедро расточаемые в последнее время оппозицией мар-бани,
недовольной мерами, принимаемыми достопочтенными рес-сари для
стабилизации ситуации в Вавилонии, заставляют задуматься о...")
      Насыпали серебра в ванну. И полезли по очереди купаться
в деньгах, как то и мечталось с того дня, что Тилли принесла,
пряча ликование под мрачной личиной, контракт на изготовление
пятнадцати моделей уникальных хуев, по шестидесяти сиклей за
штуку. Правда, серебра маловато оказалось - надул Верховный
Холуй с авансом. Да еще Тилли вчера по пути домой растратилась.
Но все равно здорово.
      Вон и некрасивая толстая Элси преобразилась, вся до пояса
золотыми своими волосами оделась, будто волшебным покрывалом.
А что говорить о Лэсси - та всегда красавица; теперь же и
подавно.
      Лэсси забралась в ванну, где терпко пахло сиклями. Ах,
какой горький запах у серебряных сиклей, аж горло сжимается.
Солью пахнут, древесной стружкой, дымом от сжигаемых в храмах
поленьев. Но больше всего солью - той, что в крови. Прекрасный
запах, изысканный. Так пахнет от богатых женщин, когда те,
разметав сверкающие волосы по вороту шубы, стремительно идут
от автомобиля к театру или ресторану. Но от тех, кого убивают
ради этих дорогих духов, так не пахнет никогда.
      Элси пошевелила ногой россыпи серебра, слушая его тонкое
пение под струями светлой воды.
      Прольется кровь, прольется пот,
      Прольется боль.
      Их ветер высушит - и вот
      Проступит соль.

      Ее кристаллам ночь и день
      Теперь сверкать.
      И склонит голову олень
      Ее лизать.
      Стихи были написаны у них на стенке кухни. Кто-то из
бесконечных тиллиных мужчин оставил по себе - а сам ли сочинил,
слышал ли где - того никто не знал. Да и имя того мужчины уже
позабылось. Один только хуй его не позабылся, остался в цепкой
памяти тиллиной. Вот уж кто воистину имел глаз художника. Коли
приметит выразительную или любопытную деталь - в человеке ли, в
явлении ли урбанистического свойства - непременно запомнит и
через несколько лет, буде необходимость такая возникнет,
воспроизведет в точности.
      Вышла после купания Лэсси, будто Вирсавия. Посидели
втроем на кухне, чаю выпили, полюбовались друг на друга, на
звезды за окном. После Тилли встала, чтобы опять в продуктовый
магазин идти, полушубку свистнула. Приполз старенький их, общий
(на трех сироток сразу) полушубок из искусственного желтоватого
меха, выбрался из кучи вещей, в углу сваленных, отряхнулся. Тилли
провела по нему рукой, подняла с пола, надела. Обнял ее
полушубок, теплом окутал. Ибо не забыл он, как с позорной
помойки его забрали, вытащив из-под орущего кота, как эти
маленькие крепкие руки очистили его от грязи, как дырки зашили.
Потому и предан был и на свист с готовностью бежал.
      Тилли взяла большую сумку и два сикля денег, еще мокрых
после купания.
      - Скоро приду, девки, - сказала она подругам своим. -
Ждите с едой.


      Тилли (с полными сумками, на темной лестнице, неожиданно
спотыкаясь обо что-то мягкое и бесформенное): Ой!
      Бесформенное (шевелясь на грязных ступеньках, сверкнув
толстыми стеклами очков, будто искрами брызнув): Благослови
Мардук, доченька!
      Тилли (устало): Ох, еб... Да отвяжись ты, бабусь...
      Бабка (с живостью): Да я уж отплачу, доченька, я уж
отплачу... Отработаю, довольна будешь... Неделю, почитай, один
мармелад со стен и соскребаю, тем и живу. Росту у меня не
хватает дотянуться до мест побогаче - те все высоко помещаются, а
внизу - что, внизу - одни поскребыши... (Долгий, почти звериный
всхлип). Милостями Нинурты жива лишь...
      Нинурта, бледный властитель времени. Видать, крепко
молилась тебе бабка, воссылая просьбы свои в храм Эпатутилы,
если Воитель Богов аж к Мармеладному Колодцу слух преклонить
изволил.
      И снизошел бледный Нинурта до бабки безвестной, никому
не нужной, ни к делу, ни к внукам не приставленной. Протянул
палец свой с ногтем твердым и синеватым, коснулся самого
зловонного дна Колодца, где как раз и стояла с полными сумками
еды ошеломленная Тилли. В мгновение ока понеслось для нее время
вкривь и вкось, заметалось перед взором ее то вперед, то назад, и
вдруг увидела она себя само„ таким же бесформенным кулем
тряпья, откуда и лица-то не разглядишь. Старой себя увидела,
голодной, на мармеладных поскребышах отощавшей. Будто стоит
перед злющей встрепанной девицей, умоляя принять под кров свой.
      Закружилась голова, потемнело в глазах у Тилли. Чтобы не
упасть, потянулась она рукой к стене, но не успела взяться -
пошатнулась да и рухнула прямо на бабку, едва не придавив ту
котомками.
      Тилли (со стоном): Ох, еб... Ох, еб...
      Бабка (перепуганно и полузадушенно): Спаси Нинурта,
доченька! Благослови Мардук, внученька!..
      Очнулись, друг друга руками ощупали, кое-как, друг за
друга и за стену хватаясь (перила-то на лестнице давно
обвалились), поднялись на ноги. И сказала Тилли бабке:
      - Черт с тобой, бабусь... Идем.


      Бабка поначалу словно ошалела от свалившегося на нее
счастья. Бродила из комнаты в кухню, руками стены трогала,
подоконники гладила, будто те живые. Все не верила, что крышу
над головой обрела, пусть на время. С голодухи две буханки хлеба
умяла, не заметив, что в кастрюле похлебка сварена. После,
немного освоившись, урон девицам по недомыслию своему нанесла
- сжевала две заготовки "пенисовидной продукции", взяв их из
корзины под столом. После узнала от мягкосердечной Элси, что
наделала, с перепугу на колени рухнула и взвыла тоненько,
головой о ножку стола биясь. Но тут уж и Элси перепугалась: а ну
как помрет сейчас бабка от переживаний! Взялась старушку
домашнюю поднимать; та тяжелой оказалась, костлявой, да еще
сопротивлялась. Желаю, мол, по полной программе прощение
вымолить и все тут.
      Так сражались: Элси старуху тащит, едва от ноши
непосильной не заваливаясь, старуха отлягивается и громко
причитает.
      И тут в дверь позвонили.
      Элси бабку богобоязненную выронила, через ноги ее
переступила, в юбке дерюжной запутавшиеся, сама едва не
споткнулась. Дверь поскорей отворила.
      - Входи, что на пороге стоять, - сказала тому, кто в темноте
перед нею замаячил. За знакомца одного приняла. Тот через порог
переступил, под лампочкой остановился, и только тогда поняла
Элси, что ошиблась она. Незнакомый был тот человек, ни разу не
виданый - ни в доме этом, густо населенном, ни вообще в
Мармеладном Колодце.
      - Ой, - вымолвила Элси смущенно.
      Молодой человек под копной русых кудрей имел лицо
открытое, веселое, рот улыбчивый, глаза светлые. И весь был он
светел и ладен на вид, а в горстях держал малую пичугу.
      - Гляди-ка, - сказал он, обращаясь к Элси, - что залетело
ко мне на рассвете в окно.
      И ладони раскрыл. Птица никуда не улетала, спокойно
сидела между его пальцев, работой не изувеченных, чистых.
Неприметная с виду, серая. А в клюве держала она длинный
золотой волос.
      Элси слегка покраснела, но в полумраке прихожей этого
видно не было.
      - Ищу красавицу с золотыми косами, - сказал молодой
человек. И глаза его светлые затуманились, будто кто в
керосиновой лампе фитиль прикрутил. - Кто она, та девушка, у
которой такие дивные волосы?
      - Почем мне знать, - прошептала Элси. А у самой сердце у
самого горла запрыгало, вот-вот в рот выскочит, о н„бо стукнется.
      - Где-то здесь она живет, в Мармеладном Колодце, -
продолжал юноша. - Я точно это знаю. Смотри. - Провел
осторожно пальцем по перьям серой пичуги, а после к самому
элсиному носу поднес.
      Та слегка отпрянула, поморгала, на пришельца диковинного
уставилась.
      - Мармелад, - пояснил он, облизывая палец. - Эх, найти бы
мне ту дивную деву!.. Взял бы за руку ее, к себе привлек,