К ней и обращался Пастырь, вознося свои молитвы, и
невидимый хор еле слышно пел откуда-то из-под крыши.
      Подросток мялся на пороге, не решаясь войти. Его разрывали
на части любопытство и страх. А хор продолжал петь, и Пастырь
продолжал читать, а светящаяся фигура парила над головами и
неожиданно вспыхнула, как будто в нее ударила молния.
      При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-
призрак - огромный город, почти до основания разрушенный
бомбежками. Он был виден как бы с высоты птичьего полета. На
месте стеклянного храма оказался другой, вернее, руины другого -
от него осталась только одна стена, наполовину рухнувшая,
похожая на сломанный зуб. На этой стене висело распятие. Оно
становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет
угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно
стало большим, горящим; оно словно впитало в себя весь
израсходованный на вспышку молнии свет, и медленно слилось с
повисшей в воздухе бесплотной фигурой.
      - Вот ты где, паршивец! - сказал кто-то в темноте и ощутимо
схватил подростка за ухо.
      - Ай! - вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.
      - Что ты здесь делаешь?
      - Ничего плохого, господин! - поспешно сказал мальчик.
      Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого
мужчины в военной форме. Щуплый азиатский подросток казался
рядом с ним совсем ребенком.
      - Пойдешь со мной, - распорядился мужчина.
      - Нет, пожалуйста, - взмолился мальчик. - Здесь так красиво.
      - Не рассуждать! - рявкнул мужчина и больно вывернул ухо.
Мальчик запыхтел. - Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка!
Беспризорникам здесь не место.
      - Я не беспризорный, - сказал мальчик.
      - Да? - Мужчина откровенно не поверил. - А чей же ты, в
таком случае?
      Долгая пауза.
      - Забыл, - признался мальчик.
      - А здесь как оказался? - хищно насторожившись, спросил
мужчина.
      - Пришел.
      - Как пришел? - продолжал допытываться мужчина.
      - По... облакам. Я...
      - Ты сбежал?
      Мальчик отвернулся.
      Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к
выходу - и вот он уже стоит в дверях.
      - Что здесь происходит? - осведомился он. - Неужели нельзя
было отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?
      - Божьего! - фыркнул офицер. - Скажите лучше - "моего", это
будет вернее.
      - Мое дело Божье, - твердо произнес Пастырь. - Прошу вас,
уйдите.
      Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых
рук офицера и бросился к Пастырю.
      - Господин! - закричал он. - Скажите ему, что я ничего не
делал. Я только подглядывал. Я ничего не украл.
      Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на
офицера.
      - Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем
вам не угодил?
      - Я... Черт побери, я не ополчался! - разозлился офицер. - Я
хочу забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего
ему шляться где попало.
      - Я и сам мог бы воспитать ребенка, - холодно произнес
Пастырь. - И получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере,
здесь не богохульствуют.
      - Еб твою... - начал офицер и споткнулся.
      Пастырь взял мальчика за руку.
      - Пойдем со мной, дитя мое.
      Но подросток присел и выдернул руку.
      - Нет, - сказал он тихо. - Пожалуйста, отпустите меня.
      - Он пойдет со мной, - сказал офицер. - Я и спрашивать
никого не стану. Я лучше вас знаю, где его место.
      - Какое место лучше храма? - вызывающе спросил Пастырь.
      - Рай, - сказал офицер.
      - Вы уверены, что мальчику будет там хорошо?
      - Меня не интересует, будет ли ему хорошо. Он должен
находиться там, где его место.
      - Кто определяет, где чье место?
      - Сам человек. Как правило.
      - В таком случае, давайте спросим его, - предложил Пастырь.
- Может быть, он выберет меня.
      - Еще чего! - возмутился офицер. - Я и спрашивать не стану.
Я сказал - "как правило". К тому же, и не человек он вовсе...
      - Вы противоречите сами себе, господин офицер.
      - Я представитель закона и не могу противоречить сам себе. Я
логичен, милосерден и справедлив, - заявил офицер.
      Пастор воздел руки.
      - Милосердие не бывает справедливым, - сказал он. -
Милосердие не бывает логичным...
      - Хватит болтать, - проворчал офицер, снимая с пояса
наручники. Но худые запястья подростка выскользнули из них, и
офицер бросил наручники себе под ноги, выругавшись последними
словами.
      - Хотели заковать в железо свободную волю? - осведомился
Пастырь.
      - Иди ты в жопу со своей свободной волей, - посоветовал
офицер. - Я здесь для того, чтобы соблюдался закон. Будешь много
болтать - я и тебя арестую.
      - Мальчик пойдет со мной.
      - Мальчик будет препровожден туда, где ему место.
      ....................................
      Так стояли у открытых ворот стеклянного храма и спорили о
душе Мирры смертный Пастырь, погибший в авиакатастрофе, и
бессмертный ангел-хранитель, и никак не могли договориться
между собой.

      Это был рай. Полный аромата цветущих кустов и деревьев,
полный благоухания трав и пения птиц. Это был рай, где все
любили друг друга и были прекрасны и молоды. Это был рай, где
не угасало солнце, где блаженство порой становилось
нестерпимым.
      И все чаще Аглая плакала по ночам от страха, и все мрачнее
становился Комедиант, и все тише играла шарманка Карусельщика,
и все яростнее звал "сестрицу" Упрямец с кровавой раной на
животе, и все сильнее сжималось сердце у Пиф, которая теперь
любила и жалела всех...
      Мирра бродила по саду и звала свою душу. Но она не знала,
какое имя носит ее душа, и потому кричала только:
      - Эй ты! Где тебя носит, ты?
      А Беренгарий, листавший свою черную книгу, поднимал
голову, слушая ее крик, и говорил вполголоса:
      - Ах, Мирра. Что есть человек, как не слепец на краю обрыва,
потерявший проводника и надежду?
      И все же они были счастливы - семь праведных в раю Хозяина.
      Ангел-хранитель забыл о них, и они стали процветать. Пиф
поняла это однажды, и тогда она сказала:
      - Сдается мне, мы потому и создали рай, что позабыл нас наш
ангел.
      Но всем остальным тотчас же показалось, что именно их
посетила та же мысль, и они стали ожесточенно спорить: кто
первым подумал о том, что без ангела гораздо лучше.
      Они сидели кружком на полу в полуразрушенном доме с
выбитыми стеклами и поносили своего ангела. И у каждого нашлась
своя обида.
      - Он издевался надо мной, - сказала Пиф, - в тот час, когда я
так нуждалась в поддержке, - в час моей смерти.
      - Он превратил мой Голос в животное, - прошептал Комедиант,
а Голос завопил не своим голосом.
      - Он не сказал мне ни одного слова, как будто я не человек, -
обиженно пробубнил Карусельщик. - Алкоголики - они тоже
чувствуют. У них тоже душа есть.
      И шарманка прохрипела несколько тактов, прежде чем
замолчать навеки.
      А Беренгарий сказал:
      - Он посмеялся надо мной, отправив сюда книгу, которую я не
могу прочесть.
      - Я думала, он мой отец, - сказала Аглая, - а он мне никто. Он
лжец.
      - Его попросту не существует, - заявил Упрямец.
      - Я покажу вам, подонки, как меня не существует! - заревел
страшный голос откуда-то сверху.
      Затрещал и обвалился потолок, жалобно звякнули последние
еще не выбитые стекла, и в потоке солнечного света, в фонтанах
пыли, щепок, осколков ввалился в дом ангел. Был он крылат и
прекрасен, и эта красота вызывала странное ощущение: как будто
пронзает тонкой иглой, смешивая ужас и наслаждение.
      - Разбаловались! Праведники, мать вашу!..
      Ангел топнул ногой, и стены рухнули.

      Подняв голову, Пиф увидела, что лежит в неловкой позе
посреди развалин, на пустыре, где полно мусорных куч, где к небу
возносят бессильные пальцы разломанные железобетонные
конструкции с когтями-арматурой. Безумная музыка пронеслась
над свалкой, как вихрь, и мгновенно стихла. "Все симфонии мира",
- смятенно подумала Пиф.
      Под развалинами шевелились люди. Ее товарищи. Ее близкие,
с которыми она прожила все эти годы. И только дочь лежала как
мертвая.
      Но ангел не дал ей времени оправиться от потрясения.
      - Пизденыш, - проговорил он с отвращением.
      Она увидела его ноги в сапогах. В хороших офицерских
сапогах, начищенных до блеска. И увидела свое лицо, отраженное
от их почти зеркальной поверхности. Впервые за все эти годы она
посмотрела на себя, и от красоты собственного лица у нее
захватило дыхание.
      А потом ее лицо исказилось, взмыло в воздух, и ангел изо всех
сил пнул Пиф ногой.
      - Ах ты, ленивая скотина!..

      Ослепительный свет.
      Детский крик.
      В это мгновение Пиф успела подумать: кричит новорожденная
Аглая. Но тут же вспомнила: дочь ее уже выросла.
      И тотчас навсегда забыла об этом.




      Е. ХАЕЦКАЯ

      ДЕВОЧКИ ИЗ КОЛОДЦА

              Фенькостроителям - незаметным героям наших дней



      Жили-были три сестрички, три бедных сиротки, и жили они
в колодце на самом дне. Конечно, нельзя по-человечески жить в
колодце. А никто и не говорит, что они жили по-человечески.
Поэтому их так и называли  - "бедные сиротки", понятно?
      Колодец находился в самом центре необъятного города,
никем еще не исхоженного из края в край. Куда ни кинешь взор со
дна этого колодца, повсюду отвесные стены, уходящие прямо туда,
откуда начинается мироздание. По желто-серым их щекам ползут
потеки, будто там, наверху, посреди мироздания, кто-то плачет
безутешно, позабыв о том, что ресницы густо накрашены дешевой
тушью.
      Как мы уже говорили, жили они в колодце на самом дне,
поэтому в сырое их жилье редко проникал солнечный луч. Но
никто из сестричек не жаловался. В Вавилоне не принято
жаловаться на житье-бытье в колодце. Беспощадный это город и
люди в нем черствые. И бедные сиротки отнюдь не исключение.
Попробуй надкуси такую - зубы обломаешь. Черствее сухаря, на
какой не всякая мышь позарится.
      Что хорошо в колодце, так это звезды.
      Разве ты не знаешь, Алиса, что если забраться в колодец,
на самое дно, то оттуда в любое время, даже в полдень, будут
видны звезды? Впрочем, тебе лучше не лазить в колодец. Ты
хорошо воспитанная английская девочка, какой перевод ни возьми -
Демуровой, Заходера или еще чей-нибудь. В любом переводе ты
домашняя, в фартучке, с бантом.
      Сестрички же, в силу того, что жили в самом центре
Вавилона, да еще в колодце на самом дне, были совсем-совсем
другими. Поэтому, кстати, их так и называли - "бедные сиротки", не
забыла?
      Так вот, в любое время суток (если стояла, конечно, ясная
погода) сиротки могли любоваться звездами, что восходили и
заходили над их колодцем. И горели там созвездия Шляпы и Чайной
Сони, а когда тускнели они, то восходила ярчайшая из звезд -
Альфа Мартовского Зайца, и все жители выходили во двор
полюбоваться ею.
      Ну вот. Звали наших сироток Элси, Лэсси и Тилли и там, в
своем колодце, они ели и лепили. Что лепили? Ну, разумеется, все,
что на букву "м". Ведь это был мармеладный колодец и лепили они,
конечно же, из мармелада. И ели они тоже мармелад, поэтому у
всех трех, как на подбор, были ужасно больные зубы.
      Словом, жили они и лепили мартышек, мормышек, мормонов,
мортиры и...
      - Муди, - сказала Тилли, задумчиво качая ногой. Она была
босая, в подвернутых у щиколоток джинсах.
      - Какие еще муди? - удивилась Элси, отодвигая от себя
чашку. Чашка была старинного тонкого фарфора, покрытого
изнутри сеточкой трещин. Чай, который пила Элси, был жиденький,
так что и пила-то она его просто чтобы чем-нибудь заняться, а не
ради тонизирующего эффекта или там от жажды. Облизав липкие
от мармелада пальцы, Элси уставилась на Тилли.
      - А что такое "муди"? - спросила где-то далеко наверху,
невидимая со дна колодца гигантская Алиса, которая одним
любопытным глазом безуспешно пыталась заглянуть в этот самый
колодец.
      Там, на небесах, неподалеку от начала мироздания,
огромная Чайная Соня сонно бормотала и бормотала свою сказку,
сидя в чудовищном небесном чайнике, куда запихал ее
запредельный Шляпа.
      - Потому что на букву "м", - расслышала космическая Алиса
и, ничего не поняв, прикусила губу. Она боялась, что ее сочтут
дурочкой.
      - Ты что, совсем дурочка? - сказала Тилли, продолжая
покачивать ногой. - Такие муди, какие у мужика между ног. Вернее
даже не муди, а хуи как таковые.
      - Выражайся яснее, - сердито сказала Элси.
      - Яснее некуда. Нет ничего однозначнее хуя. - Тилли смяла
в пальцах комок пластилина, отлепив его от чайника. - Я заходила
сегодня в "Интим-шоп". Ну, в тот новый магазин, который в Пятом
Колодце открылся.
      - Ты? На хуя? - спросила Элси, недоумевая.
      - Именно на хуя, - сказала Тилли. - Говорила с хозяином.
Не с самим, конечно.  Сам где-то на Канарах, задницу греет.  С
Верховным Холуем. Ничего мужик, толковый. - Она вздохнула. - В
общем так, девки. - Тут она подняла глаза на своих подруг,
которые слушали, приоткрыв рты. - Если дело выгорит и мы
действительно получим заказ, в деньгах купаться будем. Я почти
убедила его в том, что лучше нас ему ни одна фирма хуев не
налепит.
      - Хуев? - выговорила Лэсси. Она курила, сидя на
подоконнике.
      - Вот именно. - Тилли встала, протиснулась к плите между
буфетом и толстыми коленками Элси, налила себе еще чаю. С
сомнением посмотрела на плескавшуюся в чашке желтоватую
жидкость. - Я прочитала ему целую лекцию о культурном и
грамотном онанизме, - продолжала Тилли, небрежно плюхнувшись
обратно на табуретку.
      Пойдем отсюда, Алиса. Тебе не нужно слышать того, что
сейчас будет рассказывать Тилли. Пойдем отсюда, хорошо
воспитанная английская девочка с бантом в кудрявых волосах.
Смотри, Чайная Соня уже храпит в небесном чайнике. Больше ты
не дождешься от нее сказок. Стоит ли теребить ее за уши?
      И созвездие Алисы закатилось над колодцем, и только
Альфа Мартовского Зайца светилась прямо над тем домом, где
пили свой безумный чай три сестрички, три бедных сиротки, а это
означало, что уже наступало утро.
      - Древние сексуальные традиции Востока, - говорила Тилли,
прикладываясь то к чаю, то к "Беломору".
      - Снятие стрессов, особенно у деловых женщин, - говорила
Тилли, неприятно морщаясь, когда мармелад попадал на больной
зуб.
      - Неповторимые в своей индивидуальности хуи, выполненные
в технике утраченной мармеладной модели, - говорила Тилли, давя
окурок о край горшка, где чахло неубиваемое алоэ.
      Элси расплескала чай на свои толстые коленки.
      - Из чего он собирается лить хуи? - спросила она деловито.
- Мы же только по мармеладу работаем. Не из стали же?..
      - Нет, конечно. Что ты как дура, в самом деле. Из резины. -
Тут Тилли хихикнула. - Он, оказывается, прежде ремонтировал
автомобильные покрышки, ну вот из той резины и...
      - А санитарные требования?
      - Не твоя забота. И не моя. Равно как и резина. Наша
задача - поставлять ему неповторимые модели. Справимся?
      Элси потянулась и зевнула. День выдался трудный.
      - Идем спать, - сказала она, отставляя чашку на стол, где
громоздился уже десяток немытых чашек самого разного вида и
размера. - Утро вечера мудаковатее.
      И все три отправились в спальню, где рядком лежали три
матраса, в разное время украденные с разных кроватей. Кроватей
же в комнате не было. Ведь сестричек недаром называли бедными
сиротками - ничего-то у них толком не было, только жидкий чай в
треснувших чашках, краденые матрасы и еще немного всяких
вещиц, таких мелких, что разглядеть их сверху, заглядывая в
колодец одним только глазом, решительно невозможно.


      К Верховному Холую сперва не хотели пускать, придирчиво
осматривали посетительницу - и по монитору, пока Тилли топталась
у входа в офис и давила на кнопку звонка озябшим пальцем, и в
предбаннике - изучающе, сверху вниз, с высоты пятнисто-зеленых
богатырских плеч, щурясь с тем смешливым мужским
пренебрежением, которое так хорошо знакомо было малорослой,
щуплой, угловатой Тилли: на подростка похожа, впору снежками
насмерть забить, да и одета кое-как, в обноски чьи-то. Все это
знала Тилли наизусть и потому равнодушно и привычно крысилась,
прокуренным своим голосом Верховного Холуя добиваясь у
охранника и настаивая на том, что ей "назначено". А что в книге о
том записей не сделано, так оттого, что Младший Холуй зря свои
деньги получает и забыл вписать.
      И впустили Тилли в холеный офис. Сущим недоразумением
пошла она меж пластиковых стен по пушистому, почти домашнему
ковру, сердито встряхивая на ходу коротко стрижеными
соломенными волосами. Она знала, что охранник смотрит ей вслед.
      Верховный Холуй, загодя оповещенный охранником, сделал
вид, что визит Тилли для него отнюдь не является неожиданностью.
На самом деле он успел прочно позабыть напористую девицу
неприятной наружности, что налетела на него в магазине, окатив
духом дешевого табака, и вывалила кучу предложений, одно
другого грандиознее. Он тогда наскоро отмахнулся от нее визиткой
с адресом офиса. И вот на тебе: стоит на пороге, глазами сверлит,
носом заклевать нацелилась.
      - Входите, - сухо, без улыбки, произнес Верховный Холуй.
      Не поблагодарив и не поздоровавшись, Тиллши вошла и тут
же плюхнулась в необъятное черное кресло, заложив ногу на ногу.
Сплела пальцы, со злобой на Верховного Холуя глянула. И сам
собою оказался на столе под самым носом у него альбом эскизов.
      Рассеянно перелистывая страницы, кое-где покрытые
пятнами чая или липкими следами мармелада, Верховный Холуй
размышлял. Девица не торопила его, будто сгинув в недрищах
гигантского черного кресла. Рисунки были сделаны
профессионально. Интересно, где она училась, эта Тилли? В ее
работах чувствовалась рука мастера. Разнообразие же - при
вполне понятной однотипности предмета эскизов - поражало
воображение. Верховный Холуй украдкой бросил взгляд на девицу в
кресле. Той явно было едва за двадцать. Покачивая ногой, она со
скучающим видом разглядывала офис.
      Наконец Верховный Холуй отодвинул от себя альбом,
постучал пальцами по столу, как бы подводя черту своим
раздумьям.
      - Так, - вымолвил он. - Да. Все это чрезвычайно интересно,
Тилли. (Надо же, даже имя вспомнил! Экий сукин сын.) Возможно,
фирма вам сделает пробный заказ. Разумеется, небольшой. Малую
партию. Видите ли, - тут он с профессиональной доверительностью
глянул ей в глаза и тут же раскаялся: лучше бы не смотреть в
светлые, ненавистные глаза девочки из колодца. - Жесткая
конкуренция. Да-да, у вас есть конкуренты, причем, весьма
высокого класса.
      Тилли подняла бровь.
      - Шлюхи?
      Верховный Холуй слегка покраснел.
      - Нет, отчего же шлюхи? - Выговорил и поморщился, будто
дрянь какую-то съел. - Выпускники Академии Художеств,
профессионалы. Когда я говорил о высоком классе, я имел в виду
уровень их художественной подготовки.
      Тилли громко захохотала. Верховный Холуй заметил, что у
нее недостает двух зубов.
      - Что вас интересует, в конце концов? - спросила наконец
Тилли. - Разнообразие и достоверность хуев или левитановская
грусть в их прорисовке?
      Верховный Холуй твердо произнес:
      - Вот что, Тилли. Вы, несомненно, талантливы и компетентны
в... э... предмете, о котором идет речь. Фирма действительно
заинтересована в сотрудничестве с вами. То есть, я хочу сказать,
что вы получаете заказ, о котором только что хлопотали. Но я
очень попросил бы вас впредь воздержаться от ненормативной
лексики. Это просто этическое требование, применяемое ко всем
сотрудникам, ничего более. - Он сложил ладони на альбоме и еще
раз заставил себя заглянуть в глаза своей собеседнице. - Давайте с
вами, Тилли, договоримся с самого начала. Основная задача фирмы
- удовлетворять самые интимные потребности людей, способных
платить за это. Причем, не за счет других людей, к