редавшись  вместо  этого смакованию
тишины.
	Он  любил  тишину.  Любил и знал, умея различать десятки ее видов; а
еще  он  берег  ее  по  мере  сил  и  возможности, понимая, сколь редкое это
явление в большом городе. И потому в разговор первым вступил Патрик:
	- А что, сессии у нас не будет? - спросил он.
	- Как это не будет? Уже была, ты просто не заметил...
	- В смысле? - опешил Патрик.
	-  Ты  контрольную сегодня писал? Вот оценка за нее и будет итоговой
за семестр. Вы по всем предметам уже написали, или осталось еще что-то?
	-  По  истории  еще  нет...  -  машинально ответил Патрик. - То есть
вместо экзаменов и зачетов у нас будут контрольные?
	-  А  зачем  нужны  экзамены,  если  для продолжения учебы требуется
всего лишь твердое желание стать героем?
	-  Не  понял... - открыл рот Патрик. - Это даже если я "пару" схвачу
за контрольную, ничего пересдавать не надо?!
	-  Сигизмунд  считает,  что  для  героя  образование далеко не самое
главное,  и  я склонен с ним согласиться. Героем может стать каждый, будь он
семи  пядей  во  лбу  или  полный  тупица  - это главный принцип Школы. Ее и
создали-то   для  того,  чтобы  хоть  как-то  контролировать  численность  и
местопребывание  героев, а также координировать их действия. А образование -
это  так,  больше  для  проформы...  Помнишь, что я говорил вам тогда, после
церемонии?  Отсев  неспособных,  вот что важно! Ну и азы полезных знаний для
тех, кто не заканчивал Мадридский университет...
	Они  уже  приблизились  к  дверям на центральную лестницу, и так как
здесь  их  дороги  должны  были  разойтись - Феликсу предстояло подняться на
этаж  выше,  а Патрику наоборот, спуститься в вестибюль - они остановились и
продолжали беседу на месте.
	- Так что же это получается? Для героя упрямство важнее мозгов?!
	-  Именно  так,  - кивнул Феликс. - Это немолодые и отвоевавшие свое
герои,  уйдя  на  покой,  начинают  классифицировать  драконов и вампиров, и
писать  о  них  научные монографии. А практикующий герой должен знать только
как  этого  дракона  или  вампира  убить,  и быть готовым отдать свою жизнь,
пытаясь это сделать. Все прочее - суета и словоблудие...
	- Блеск! - восхитился Патрик.
	-   Только   я   тебя   умоляю,   -  просяще  сказал  Феликс,  -  не
распространяйся  об  этом в беседах со своими однокурсниками. Успеваемость и
так хромает на обе ноги...
	- А Себастьяну можно? Пусть порадуется, а?
	-  Вот  как  раз о нем я и хотел с тобой поговорить, - сказал Феликс
серьезным  тоном. - Что-то многовато он стал пропускать... В чем дело, ты не
в курсе?
	Вопрос  застал  Патрика  врасплох. Он замялся, мучительно подыскивая
слова  и  выдавливая  их  из  себя  с видом человека, врать не умеющего и не
желающего, но вынуждаемого к этому обстоятельствами:
	-  Он...  болеет.  Простуда,  и  жар... Доктор прописал ему покой, и
он...  ну,  решил  отлежаться,  чтобы,  значит... А потом у него начались...
эти,   как   их...   осложнения  -  нет-нет,  ничего  серьезного!  просто...
затянулась болезнь. Ну, вы же понимаете, какой может быть покой в общаге!
	-  Вы  все еще живете в общежитии? - спросил Феликс. Ему было больно
видеть,  как  изворачивается  Патрик, и он предпочел сменить тему разговора,
сделав себе зарубку на память: о Себастьяне надо будет навести справки.
	"Знаем  мы эту простуду, - ворчливо подумал он. - И колющую простуду
знаем,  и  режущую,  и  сквозную,  и проникающую... Во что он еще вляпался?!
Только   бы  обошлось  без  трупов,  Себастьян  слишком  хорошо  фехтует!  -
испугался  вдруг  он. - Хотя нет... После моего рассказа о кодексе героев?..
А, Хтон вас возьми!.."
	-  ...даже  весело, - продолжал увлеченно рассказывать Патрик о быте
студенческого  общежития.  -  В Мадриде Бальтазар снимал для нас квартиру, а
что  это  за  студент,  который  не  жил в общаге? И потом, вы же понимаете,
приезжать  по  утрам  в  Школу  в  карете  вместе  с  драконоубийцей и живой
легендой...
	-  А  что,  Бальтазар уже стал живой легендой? - обрадовался Феликс,
усилием воли отгоняя мысли о таинственной болезни Себастьяна.
	-  А  как же! Последний из драконоубийц! Да о нем такие слухи ходят!
Драконов  убивал, девиц спасал, магов истреблял, самому Хтону чуть голову не
отрубил! Ха!
	Феликс  поглядел  по  сторонам,  убедился  в  том,  что  они  одни в
коридоре, и сказал, понизив голос:
	-  Видишь ли, Патрик... Бальтазар действительно герой, драконоубийца
и,  быть  может,  легенда  для  студентов...  Но  еще  он  - пожилой и очень
одинокий  человек.  И  то, что вы отказываетесь жить с ним в одном доме, его
по-настоящему  обижает.  Он  никогда этого не проявит, но... Ты понял, что я
хочу сказать?
	Понял  ли  его  Патрик, так и осталось невыясненным. Сам же Феликс в
очередной  раз  убедился, что, будучи хорошим преподавателем, можно быть еще
и  посредственным  педагогом,  забывая  элементарные истины вроде той, что в
двадцатилетнем    возрасте   из   всех   нравоучений   наиболее   болезненно
воспринимаются   нравоучения   справедливые...   После  попытки  вразумления
заблудшей  молодости,  последняя  в  лице  Патрика  то  ли  смутилась, то ли
обиделась,   скомкано   попрощалась,   и   оставила  умудренную  старость  в
одиночестве  на лестничной клетке. Феликс вздохнул, мысленно обругал себя за
неуклюжесть  в  малопочтенном  стремлении  сунуть нос в чужие дела, поправил
под  мышкой  рулон  карты,  чуть  не  рассыпав при этом пачку контрольных, и
начал подниматься по лестнице.
	Лестница  была  пуста,  и  это  было  прекрасно.  Всего десять минут
назад,  во  время  массового исхода студентов, Феликса непременно толкнул бы
под   локоть  какой-нибудь  бесцеремонный  торопыга,  утративший  не  только
благоговейный  трепет,  но  и  элементарное уважение к благородной профессии
героя  -  подобная  метаморфоза  происходила со многими студентами как раз к
концу  первого  семестра, когда они решали раз и навсегда поставить крест на
своей  детской  мечте  о  борьбе  со  Злом, и забросить нудную и бесполезную
учебу,  подыскав  себе  другое, более взрослое занятие. После зимних каникул
первый  курс  редел  практически  вдвое,  и  Феликс  обычно терпеливо сносил
дерзости  от  разочаровавшихся  юнцов,  но  сегодня,  после трех контрольных
работ,  которые  еще  только  предстояло проверить, его миролюбие могло и не
перенести дополнительной проверки...
	Да,   лестница   была   пуста   и  безмолвна.  Но  не  успел  Феликс
обрадоваться  возможности  остаться,  пусть  ненадолго,  наедине с тишиной и
своими  мыслями,  как  где-то  на  третьем этаже скрипнула дверь и раздались
голоса,  причем  голоса  громкие,  насыщенные  эмоциями  и  смутно знакомые.
Феликс замедлил шаг и прислушался.
	Первый  голос  он  узнал сразу, да и мудрено было бы его не узнать -
ведь  это был голос Сигизмунда, причем с той слегка высокомерной и надменной
интонацией,  которой  старик  не  пользовался  уже лет двадцать, с тех самых
пор,  как оставил преподавание и посвятил себя административной работе. Слов
было  не  разобрать,  но если уж Сигизмунд снова прибег к надменно-холодному
тону,  то  это означало, что он в высшей степени разгневан. Феликс поежился,
припомнив  далекие годы своего ученичества и неповторимые разносы от старого
педанта,  и  посочувствовал  его  теперешним собеседникам, заодно попробовав
угадать,  кто же эти несчастные жертвы, и почему их голоса тоже звучат очень
знакомо?
	Жертвы  избавили  его  от необходимости напрягать память, появившись
на  лестнице  собственной  персоной.  Первым  страдальцем  оказался господин
префект  жандармерии,  одетый в парадный мундир с аксельбантами, эполетами и
прочей  мишурой;  а вторым был глава Цеха механиков в угольно-черной мантии,
на  которой  посверкивали  маленькие  золотые  пуговки-шестеренки  - эмблема
Цеха.  И  надобно заметить, что вид у обоих был самый что ни на есть жалкий,
несмотря на всю торжественность их убранств.
	Грубое  и  пористое, как пемза, лицо господина префекта, обрамленное
густыми  курчавыми бакенбардами, в данный момент исходило багровыми пятнами,
которые   медленно   расползались   от  картофелеобразного  носа  на  вислые
бульдожьи  щеки  и  приземистый  лоб; господин же главный механик, напротив,
был  крайне  бледен,  и  цветом  кожи  напоминал  вяленую  рыбу.  Маленький,
скошенный  подбородок  цеховика  предательски  дрожал,  а  глазки растерянно
помаргивали,  и  из этого можно было сделать вывод, что за минувшие двадцать
лет  Сигизмунд  не только не утратил, но и довел до совершенства свое умение
повергать людей в трепет силой одного своего слова.
	Поглощенные  своими  заботами,  обе жертвы словесной порки прошагали
мимо  Феликса,  не  удостоив  его даже взглядом, на что он, собственно, и не
очень-то  рассчитывал,  понимая,  в  каком  состоянии  они сейчас находятся:
господин  префект  маскировал  свою  оторопь  при  помощи  грузной и тяжелой
походки,  призванной  создать видимость утраченного самоуважения, а цеховому
главе  было  уже  не  до  таких тонкостей, и потому он мелко семенил рядом с
коренастым  жандармом,  временами  пытаясь  что-то заискивающе промямлить, и
совершенно не заботясь о том, как это будет выглядеть со стороны.
	А  выглядело  все  это  очень  и очень странно. Менее всего на свете
Феликс  ожидал  увидеть  этих  двух  людей  в  Школе в день, отличный от Дня
Героя,  и  уж  совсем  немыслимо  было  представить  себе,  каким образом им
удалось  навлечь  на  себя  гнев  Сигизмунда. Оставался только один, и очень
простой способ это выяснить...
	-  Опять?!  - проскрежетал Неумолимый Пилигрим, когда Феликс отворил
дверь  деканата.  - Ох, Феликс, голубчик, извини, - быстро смягчился он. - Я
было  подумал,  что эти скудоумцы решили вернуться... Чтоб их Хтон побрал! -
снова повысил голос он.
	"Ого!  -  мысленно  присвистнул  Феликс,  украдкой  разглядывая лицо
Сигизмунда.  -  Поминать Хтона всуе старик ой как не любит... Как же это они
умудрились-то?  -  Он  постарался вспомнить заученные со студенческой скамьи
приметы:  -  Правое  веко  не  дергается,  жилка  на виске пульсирует, но не
сильно, поясницу он не потирает... пожалуй, можно рискнуть!"
	-  А  чего  им  было  надо?  -  спросил Феликс и тут же пожалел, что
спросил:  жилка  на  виске  Сигизмунда  снова  затрепыхалась,  и веко опасно
прищурилось,  а  хуже  всего  было  то,  что  старик  оскалил  желтые зубы и
заговорил саркастическим тоном.
	-  Надо?  Ты  спрашиваешь,  что  им от меня было надо?! - Годы взяли
свое:  рецидива  приступа  ярости  не  вышло,  и Сигизмунд, вздохнув, сбавил
обороты:  - Ладно. Я тебе расскажу. Ты мне, конечно, не поверишь, я и сам до
конца  поверить  не могу, но я тебе расскажу. Ты готов? Тогда слушай. Эти...
эти...  эти  безмозглые,  пустоголовые,  самоуверенные,  напыщенные...  - со
вкусом  начал  перечислять  он,  -  зазнавшиеся  и  окончательно обнаглевшие
кретины явились ко мне за помощью!
	- Ну и?..
	- Не нукай, я тебе не лошадь! - окрысился старик.
	- Извините...
	-  Кгхм,  -  прочистил  горло  Сигизмунд. - А, чего уж! Это ты меня,
старика,  извини.  Кричу  тут на тебя, злость срываю... - Он пригладил рукой
растрепавшиеся  волосы  и сказал совсем уже спокойно: - Давно меня так никто
не  выводил...  В  общем,  слушай.  Минут эдак десять назад, сюда, в деканат
Школы  героев,  заявляются  префект жандармерии и глава Цеха механиков. Без,
разумеется,  предварительной  договоренности.  Они отрывают меня от работы и
доводят  до  моего  сведения,  что  сегодня,  в  семь часов вечера, в Городе
состоится   некое  массовое  мероприятие.  Причем  настолько  массовое,  что
жандармерия не в состоянии обеспечить порядок на улицах...
	- Какое еще мероприятие? - нахмурился Феликс.
	-  Феликс,  мальчик мой, ну откуда мне знать? То ли демонстрация, то
ли   народные  гуляния...  Да  и  какая  разница?!  Ты  меня  не  перебивай,
пожалуйста,  а  то  я еще раз сорвусь... Словом, господину префекту пришло в
голову  обратиться  за  помощью  ко  мне.  Не  могу  ли  я,  в  виду  особых
обстоятельств,   поспособствовать   силам   охраны  правопорядка?  Каким  же
образом,  вопрошаю я? О, от вас потребуется сущая малость, отвечают они мне.
Я,  всего-навсего,  должен  приказать  студентам Школы (желательно всем) при
оружии  и  в  полной  боевой  готовности  поступить  в  распоряжение  самого
господина префекта.
	Феликс так и сел.
	-   В  качестве...  э...  как  же  он  назвал...  вот:  добровольных
дружинников!  А  уж  за  префектом  дело  не  станет, он ими распорядится по
своему  усмотрению  и на благо общества. Тут в разговор вступил этот заморыш
из   Цеха  механиков,  и  пообещал  утроить  финансирование  Школы,  если  я
соглашусь  на  предложение  господина  префекта.  Вот  и все. Остальное тебе
известно.
	Феликс  почесал  бровь  и попытался осмыслить услышанное. Получалось
плохо.
	-  Они что... совсем? - сказал он с недоумением и покрутил пальцем у
виска. - Или наполовину? Они нас за наемников держат?!
	Сигизмунд благосклонно покивал.
	- Я и сам удивляюсь, - сказал он, - как я их с лестницы не спустил?
	-  Погодите... - проговорил Феликс. - А что за гуляния-то? В смысле,
массовое мероприятие? Я первый раз слышу...
	-  А,  -  махнул рукой Сигизмунд. - Декабрь! - изрек он таким тоном,
словно это все объясняло.
	- Что - декабрь?
	Сигизмунд раздраженно крякнул и снизошел до пояснений:
	-  Конец  года.  Начало холодов. Лучшее время для массовых психозов:
зима  уже  началась,  а конца-края ей не видать, и неизвестно даже, будет ли
он,   этот   конец.  Вспомни  историю:  в  декабре  друиды  отмечали  зимнее
солнцестояние,  римляне  устраивали  сатурналии,  у  иудеев  была  ханука, у
мусульман  -  рамадан,  а  христиане  праздновали  рождество  своего мессии.
Тенденция  налицо.  И  то, что мы считаем себя цивилизованными людьми, вовсе
не   мешает   устраивать   декабрьские   гуляния   с  факелами,  плясками  и
песнопениями...  А  впрочем, это все мои домыслы, но выяснять, насколько они
далеки от истины, я не намерен!
	- Вы все еще изучаете древние формы мракобесия?
	-  Не  такие  уж  они и древние... Все названные секты существуют до
сих  пор, и хотя не обладают таким влиянием, как прежде, но сдается мне, они
просто  ждут своего часа... Прямо как я - ты же знаешь, заговаривать со мной
о  религиях,  это  все  равно  что  спрашивать  Бальтазара о драконах. Потом
будешь жалеть, что связался, - усмехнулся Сигизмунд.
	- Да, - вдруг вспомнил Феликс, - а Бальтазар еще не ушел?
	Вытянув  шею и проведя длинным желтым пальцем по строчкам, Сигизмунд
изучил расписание, лежавшее под стеклом на столе, и сказал:
	-  У него сегодня четвертая пара. Фехтование. - Он пошамкал губами и
добавил,  насупившись:  -  И  если  ты  намерен с ним встретиться, окажи мне
услугу,  напомни  ему,  пожалуйста,  что  книги в библиотеку надо возвращать
вовремя! - В конце фразы его голос опять поднялся до скрежета.
	-  Сделаю,  -  кивнул  Феликс,  пряча  улыбку. Среди многих привычек
старого   педанта,   успевших   войти   в  фольклор  Школы,  именно  строгая
требовательность   по  части  библиотечного  фонда  пользовалась  наименьшей
популярностью  среди  студентов;  и если Бальтазар по наивности полагал, что
звание  героя  и  драконоубийцы дает ему какие-либо привилегии в пользовании
библиотекой,   то   в   самом   скором   времени   ему   предстояло  жестоко
разочароваться.   И   Феликс  втайне  обрадовался,  что  именно  ему  выпала
возможность поставить на место зазнавшегося испанца.
	"А нечего лезть в живые легенды!" - мысленно ухмыльнулся Феликс.



3

	Поразмыслив,  Феликс  решил  обождать  до  конца  четвертой  пары  и
перехватить  Бальтазара  на выходе: во-первых, испанец терпеть не мог, когда
его  отрывали  от  занятий, а во-вторых, стопка контрольных требовала к себе
внимания,  и  откладывать  проверку на завтра не было резона, а брать работу
домой он всегда считал верхом идиотизма. Дом - это место, где надо отдыхать.
	Феликс  примостился  за  столом  у окна, разложил контрольные на три
аккуратные  стопки,  достал  красный  карандаш, придирчиво осмотрел грифель,
после  чего  извлек  из  ящика стола перочинный ножик и стал затачивать свой
главный  рабочий инструмент с тем же тщанием, с каким, бывало, водил оселком
по  лезвию меча. В другом конце комнаты Сигизмунд энергично клацал дыроколом
и   шелестел   бумагами.   В  остальном  же  тишина  в  деканате,  к  вящему
удовольствию Феликса, стояла поистине гробовая.
	Спустя  некоторое  время  он  попробовал  пальцем  остроту  грифеля,
смахнул  стружку  в  корзину  для  бумаг  и  приступил  к  самой  рутинной и
однообразной  учительской  работе.  Благо,  из-за  этих своих качеств работа
почти  не  требовала  умственных усилий и позволяла параллельно размышлять о
чем угодно.
	Например,  о  том,  что  тупая  зубрежка  давно устаревших учебников
никакой  практической  пользы  студентам  не  приносит,  если,  конечно,  не
считать  таковой  тренировку  памяти  и выработку усидчивости. Все кодексы и
уложения  Ойкумены  были  написаны около двух столетий назад, одновременно с
конвенцией  о магах, и к реально существующему положению дел отношение имели
весьма  и  весьма  косвенное,  как  и  сама  конвенция.  Но  программа Школы
недвусмысленно  указывала  на  то,  что  каждый студент был обязан обогатить
свой  разум  четкими  представлениями  об  истории,  законах  и политической
географии  Ойкумены,  и  Феликс, на чьи плечи была возложена ответственность
за  эти  дисциплины,  честно  старался  программе  следовать,  иногда  - как
сегодня  - утешая себя надеждой, что вместе с ворохом бесполезных фактов ему
удается передать студентам крупицы своего бесценного опыта.
	Но  если  быть  откровенным  до  конца,  то следовало признать и тот
прискорбный  факт,  что  и  он  сам, и его жизненный опыт устарели ничуть не
меньше!  Максимум,  на что годились его россказни - это увеселение скучающей
молодежи,  и  когда  Феликс  думал  об этом, ему становилось страшно: Школа,
взрастившая   не  одно  поколение  героев,  на  его  глазах  превращалась  в
малопрестижное  и  второсортное  учебное  заведение  наподобие  ремесленного
училища,  за  тем  только  исключением, что сегодня найти применение ремеслу
героя было куда труднее, чем ремеслу, скажем, плотника...
	При  помощи  таких  нелестных  и,  скажем  прямо,  до чрезвычайности
обидных   рассуждений   Феликс,  следуя  принципу  "клин  клином  вышибают",
старался  отвлечь  себя  от  навязчивой мысли о простуде Себастьяна, которая
(мысль,  а  не простуда) прочно засела у него в голове и не давала покоя его
фантазии,  заставляя  находить  все  новые  и  новые  причины  для  прогулов
Себастьяна  и  неискусной  лжи  Патрика.  Внезапно  он обнаружил, что уже не
первую  минуту таращится на собственное отражение в стеклянной дверце шкафа,
напрочь  позабыв  о  контрольных,  и  думает  о  том,  что  делиться  своими
опасениями  с  Бальтазаром, конечно же, не стоит, чтобы импульсивный испанец
не   наломал   дров,  а  вот  навести  у  него  справки  о  Себастьяне  надо
обязательно,  не  может  такого  быть,  чтобы  он  не  поддерживал контакт с
сыном...  Ключи  от  старого рассохшегося шкафа, в дверце которого отражался
Феликс,  были  потеряны  много  лет  тому  назад,  и стекло изнутри покрывал
толстый  слой  пыли,  отчего лицо Феликса казалось серым и тусклым, будто бы
от забот.
	Феликс   украдкой   вздохнул,   обозвал  себя  старым  параноиком  и
отправился на поиски Бальтазара.
	Оказалось,  что  за  проверкой  контрольных работ и думами о будущем
Школы  незаметно  пролетели первые сорок пять минут четвертой пары, и Феликс
понадеялся  было  перехватить  друга во время коротенькой переменки, но зря:
переменка оказалась столь короткой, что Бальтазар ею попросту пренебрег.
	Из  амфитеатра  доносились  звуки, равно далекие как от лязга боевой
стали,  так и от стука учебных деревяшек. Больше всего они напоминали работу
топора  дровосека,  или  скорее  топор