урга, и
теперь  приходилось  зябко  ежиться  и  пританцовывать  на  месте в ожидании
обледенелого  омнибуса. Манера Ильзы без спросу наводить порядок в его вещах
приводила  его  в  бешенство,  но  как раз бешенство Феликс всю жизнь учился
сдерживать...
	Омнибус  не  появлялся. Феликс чувствовал, как мерзнут пальцы ног, и
втягивал  голову  в  плечи,  чтобы уберечься от ветра. По мостовой шелестела
крупчатая  поземка.  На афишной тумбе, среди многолетних наслоений красочных
плакатов  и  рекламок,  трепетала,  как  вымпел,  плохо  приклеенная  желтая
листовка.  Феликс,  чтобы дать хоть какую-то работу немеющим ногам, прошелся
до  тумбы  и  обратно, заложив руки за спину. Потом повторил этот маневр еще
раз. И еще... Омнибус по-прежнему не появлялся.
	"Хтон  знает  что такое!" - раздраженно подумал Феликс, и машинально
подхватил  сорванную  ветром  листовку.  Она  тут  же  прилипла к пальцам, и
Феликс,  выругавшись,  попытался разобрать в густеющем полумраке, что же это
за бумаженция?
	Отпечатанный  на мимеографе кусок дрянной оберточной бумаги призывал
всех  сочувствующих  рабочему делу явиться к семи часам пополудни на площадь
Героев,   что  перед  ратушей,  и  принять  участие  в  демонстрации  против
нечеловеческих  условий труда на фабриках - из чего Феликс сделал вывод, что
демонстрация  была  заказана  и  оплачена  цеховиками.  Теперь стало ясно, о
каком  народном  гулянии  говорил Сигизмунд. "Разведут костры, сожгут чучело
фабриканта  и  упьются  на  дармовщину,  -  вспомнил  Феликс подобную акцию,
организованную  Цехом  ткачей  позапрошлым  летом. - Непонятно только, зачем
жандармам  понадобилась  помощь? Хотя, конечно же, в такую погоду напиваться
до  беспамятства  куда  опаснее,  чем  делать  это  летом.  Видимо,  префект
испугался,  что  его молодцы не смогут подобрать всех сочувствующих рабочему
делу...  Как  бы не померзли пьянчужки до смерти. Да и цеховики хороши: тоже
удумали, такие гулянья зимой устраивать!"
	У   остановки   зацокали  копыта  и  всхрапнула  лошадь,  и  Феликс,
оторвавшись  от раздумий, поспешил обратно. Но это был не омнибус, а карета,
оборудованная  двумя  парами  полозьев  вместо  колес, и, очевидно, печуркой
внутри,  так  как над крышей кареты торчала труба и из нее поднимался дымок.
Дверь  кареты  отворилась,  выбросив  облако пара, и наружу высунулась рябая
физиономия Огюстена.
	- Тебя подбросить? - дружелюбно спросил он.
	"Заманчивое   предложение,  -  подумал  Феликс,  -  но  терпеть  его
разглагольствования всю дорогу? Нет уж, увольте!"
	- Спасибо, не надо, - вежливо, но твердо ответил он.
	- Точно? У меня тут тепло. И вино есть. А?
	Видно  было,  что  Огюстена  распирает  от  желания  выговориться  и
рассказать  обо  всех  сплетнях и слухах, которые он ухитрялся узнавать чуть
ли  не  раньше  их  появления. У него можно было бы уточнить детали вечерней
демонстрации,  но  Феликс  предпочитал  узнавать  новости  из  газет: те, по
крайней мере, в любой момент можно было свернуть и отложить в сторонку.
	- Нет, спасибо, - повторил он.
	-  Ну,  как  хочешь!  -  обиделся  Огюстен и хлопнул дверцей кареты.
Кучер  щелкнул  кнутом,  лошадь  еще  раз  всхрапнула  и  сани взвизгнули от
соприкосновения  с  булыжной мостовой. Опасно кренясь на поворотах и высекая
полозьями искры из булыжника, карета унеслась вниз по улице.
	Феликс  стащил  перчатку,  сунул  руку  за  пазуху,  вытащил  часы и
присвистнул  от  удивления.  Было  уже  около четырех, и солнце почти совсем
закатилось  за  горизонт.  Все  вокруг  как-то  незаметно налилось сумрачной
синевой,   тени  удлинились  и  расползлись  чернильными  кляксами,  отъедая
потихоньку  подворотни и подъезды домов, а небо опасно провисло над головой,
цепляясь  грязными,  цвета  сажи,  бурунами  туч за флюгера на крышах домов.
Ветер  разгулялся  вовсю,  высвистывая  унылую  мелодию на печных трубах. Из
темноты  приковылял  старик-фонарщик со стремянкой на плече. Он с кряхтением
взобрался  на  лестницу,  отворил  стенку фонаря, чиркнул спичкой и повернул
вентиль.  Пламя  забилось,  затрепетало  на  ветру,  но  старик  уже  закрыл
стеклянную  призму, и над остановкой разлился тусклый ржавый свет. Почему-то
сразу   стало  понятно,  что  омнибуса  дожидаться  нет  смысла,  и  Феликс,
отчаявшись, махнул рукой проезжавшему кэбу.
	Как  назло,  ехать  пришлось  навстречу  ветру,  от  которого никоим
образом  не  спасали маленькие дверцы кэба, и Феликс забился в угол экипажа,
обмотал  лицо  шарфом  и  просидел  так  всю  дорогу,  лишь однажды глянув в
окошко,  когда  там  стали  мелькать белые матовые шары фонарей на Троллином
мосту.  Река  была  похожа  на  туго  натянутое  полотно. У берегов изо льда
торчали   крепко   вмороженные  лодки  и  баржи,  а  середина  полотна  была
расчерчена  спиральными  завитушками от коньков. Катание на льду было совсем
новой  забавой  для  столичной  ребятни,  и  самые  упорные  конькобежцы  не
оставляли  тренировок  даже после захода солнца, катаясь с факелами в руках.
Со   стороны   это   зрелище  действительно  напоминало  какой-то  языческий
праздник,  и  если бы не отсутствие друидов и прочих волхвов, Сигизмунд имел
бы все основания радоваться своей прозорливости...
	Когда  кэб подъехал к дому, Феликс сунул деньги в отверстие в крыше,
с  трудом  выбрался  наружу  и  понял,  что совершенно окоченел. До двери он
почти  добежал,  но что толку, если Освальд - старый добрый Освальд, который
никуда  и  никогда  не  торопился - соизволил открыть только через минуту, и
Феликс,  выбивая  зубами  дробь  и с трудом удерживаясь, чтобы не оттолкнуть
верного,  но медлительного слугу, с порога окунулся в блаженный аромат дома,
тепла  и  (он  принюхался) тушеного мяса с грибами. Поднимаясь по лестнице и
на  ходу  расстегивая куртку, он мысленно пообещал себе, что завтра - а нет,
завтра  не  выйдет...  тогда  в  среду  - что за черт, и в среду он занят!..
тогда  в  воскресенье он обязательно сходит к портному и закажет себе зимнее
пальто.  А  лучше  -  шубу.  "А  если  Ильза, - постановил он, откручивая до
предела  кран  горячей  воды,  - еще раз сунет свои шаловливые ручонки в мой
гардероб..."
	Додумывать  он  не стал: ванна приняла его в свои горячие объятия, и
он,  закрыв  глаза  и  откинув  голову на специальную подушечку, приступил к
процессу  отмокания, а вернее даже - отпаривания. От резкой смены температур
кости  слегка  ломило,  а онемевшее лицо будто натирали наждаком, но все это
было  ничто  в сравнении с иглотерапией, которой подвергались ступни ног. "И
к сапожнику, - вяло подумал он. - Пусть сошьет мне валенки. Если сумеет..."
	Выбраться  из  воды  оказалось  куда  сложнее, чем запрыгнуть в нее.
Мышцы  будто  раскисли,  голова  потяжелела  от  пара,  и  весь  он  размяк,
растворился  в  горячей воде... Кольнуло сердце - раз, другой, а потом уколы
сменились  ровной  тяжестью,  которая  мягкой  ладонью  надавила на грудь, и
Феликс,  кряхтя,  вылез из ванны и закутался в мохеровое полотенце. Он редко
позволял  себе  выпивать  до  обеда,  но  сегодня,  в терапевтических целях,
сделал  поблажку: в ящике трюмо под наволочками и простынями была припрятана
плоская  фляжка  со  шнапсом,  и  он  хлебнул  маленько, отсалютовал фляжкой
своему  троекратному  отражению  и  скривился  от отвращения. Из трельяжа на
него  глядел  растрепанный  и  неопрятный  старик с красными, как у кролика,
глазами. "Дожил, - сокрушенно подумал он. - Кошмар!"
	Фляжка  вернулась  на  свое  место, полотенце улетело на пол, Феликс
широко  распахнул  окно,  сгреб  с  подоконника снег и с фырканьем растер им
лицо  и грудь. По комнате бритвой полоснул ледяной ветер, и окно было сию же
секунду  захлопнуто,  а  Феликс,  приплясывая на месте, облачился в домашний
пиджак  со  стегаными  обшлагами,  слегка  лоснящиеся,  но  крепкие  брюки и
поношенные  тапочки.  Он сполоснул ванну, развесил полотенце на змееобразном
сушителе   (Йозеф,   по   счастью,   с  уважением  относился  к  любой  идее
бургомистра,  в  том  числе  -  и  к отоплению паром), поправил покрывало на
кровати,  старательно,  но быстро причесался, с неудовольствием отметив, что
какое-то  число  волос  все  же  осталось  на расческе, сунул руки в карманы
пиджака  и  снова  поглядел  в зеркало. На этот раз результат оказался более
благопристойным:   не   денди,  нет,  дворянского  лоска  и  высокомерия  не
доставало  для  такой оценки, но по крайней мере, и не престарелый пропойца,
а очень даже представительный мужчина...
	В  таком  виде  не  стыдно  было  выйти  к  обеду,  что он и сделал,
повстречав в столовой первого незваного гостя за этот вечер.



5

	После  долгих  лет  дружбы  Феликс  пришел  к  выводу, что более чем
пренебрежительное  отношение  Бальтазара  к  таким светским условностям, как
приглашение  в  гости  или  этикет  поведения  в чужом доме, является прямым
продолжением  юношеского  протеста  против донельзя регламентированного мира
испанской  знати.  Даже  такую мелкую формальность, как ожидание в прихожей,
пока  о его появлении доложат хозяевам, Бальтазар считал оскорблением своего
достоинства,  и  поэтому  Освальд  был  заранее  проинструктирован  впускать
развязного  испанца  без  лишних  церемоний.  Подобные  привилегии Бальтазар
воспринимал  как  должное,  и  сходу  начинал  чувствовать  себя  как  дома:
требовал  вина,  приставал  к  Тельме, подсмеивался над Йозефом и при помощи
лексикона  уличных чистильщиков обуви вгонял в краску Ильзу, которая терпеть
его  не  могла  с  первой  же их встречи, когда ее мечты свести знакомство с
настоящим  аристократом  разбились вдребезги об откровенно плебейские манеры
драконоубийцы.
	Единственным,  что  как-то  компенсировало  фамильярность идальго по
части  неожиданных  визитов, было то, что он никогда не приходил в чужой дом
без  подарка.  Поэтому штопор и два стакана с толстым дном в руках Освальда,
направляющегося  из  кухни  в  столовую, выглядели вполне закономерно. А вот
толедский  палаш,  небрежно  засунутый  в  подставку  для  зонтиков,  поверг
Феликса в глубочайшее недоумение.
	-  С  каких это пор ты... - начал было он, намереваясь решить вопрос
без  обиняков,  и  тут  же  отказался от своего намерения из-за Агнешки. Она
сидела   на   коленях   у  Бальтазара  и  увлеченно  рассматривала  огромный
манускрипт.
	-  Привет!  -  дружелюбно  сказал  Бальтазар, отрываясь от пояснений
Агнешке.
	- Виделись уже... - пожал плечами Феликс.
	- Ой, деда, смотри, что мне подарил дядя Бальтазар!
	Феликс  посмотрел. На пожелтевшем пергаменте среди убористых строчек
угловатых  готических  букв  была всего одна иллюстрация: на золотой финифти
синий дракон обвивался вокруг розового слона.
	- Абердинский бестиарий?
	- Он самый, - подтвердил Бальтазар.
	"Англия,    раннее    средневековье,    сохранилось    всего   шесть
экземпляров...  -  машинально  вспомнил Феликс. - Нечего сказать, подходящий
подарок для маленькой девочки!"
	- А почему дракон здесь похож на змею? - спросила Агнешка.
	- Потому что это не дракон, - ответил Бальтазар, - а виверн.
	- А какая разница?
	- У виверна всего две лапы, а у дракона - четыре!
	- А если лап вообще нет, а есть только крылья?
	- Тогда это линдворн. Или амфиптер, кому как больше нравится.
	-  Ты  зачем  приволок  свою  игрушку?  -  все-таки  спросил Феликс,
которому не давал покоя палаш в стойке для зонтов.
	-  На,  полюбуйся!  -  Бальтазар  вытащил  из-за  манжета  свернутую
треугольником  записку  и  протянул  ее  Феликсу таким жестом, будто она все
объясняла.
	- А если крыльев нет, зато голов много? - допытывалась Агнешка.
	- Тогда это гидра...
	Написанное  быстрым  и  небрежным  почерком послание гласило: "Папа!
Отпусти  прислугу  и  подожди  меня  у Феликса! Дома не оставайся! Это очень
важно!!!  Себастьян".  Обилие  восклицательных  знаков,  торопливо  скачущие
буквы  и трижды подчеркнутая просьба не оставаться дома говорили не только о
спешке,  в которой это было написано, но и о душевном смятении, овладевавшем
автором  записки.  Феликс даже не представлял себе, что могло так вывести из
равновесия Себастьяна - если, конечно, не считать споров о природе Зла...
	- И что сие означает? - спросил Феликс.
	-  Понятия  не  имею,  -  ответил  Бальтазар. - Это было под дверным
молотком.  Забавно, правда: мой сын назначает мне свидание у тебя в гостях и
вдобавок  требует  -  не  просит,  а  требует!  - чтобы я не ночевал дома! Я
сначала  подумал,  что  он решил устроить пьянку и пригласить всех друзей, а
престарелого отца сплавить куда подальше, но чтобы так в наглую?!
	- А что, Себастьян тоже придет? - затаила дыхание Агнешка.
	-  Ну,  раз  написал,  то обязательно придет. Попробует он у меня не
прийти! Шутник выискался, записки он мне будет писать... "Отпусти прислугу!"
	- Деда, а можно я его подожду?
	- А уроки ты сделала?
	- Сделала! - гордо кивнула Агнешка. - Могу показать!
	-  Покажи,  -  согласился Феликс, и когда девочка, промычав себе под
нос  что-то о старых занудах, оставила героев наедине, сказал: - Странно все
это. И чем дальше, тем страньше... Так зачем тебе меч?
	- На всякий случай. Ты же меня знаешь!
	-  Я-то  тебя  знаю, - задумчиво сказал Феликс. - А вот что подумает
Ильза?
	-  Чихать  я  хотел  на  то,  что подумает Ильза! - в сердцах бросил
Бальтазар.  -  И вообще, я тебя не узнаю! Почему два друга не могут посидеть
по-стариковски,  вспомнить  былые  деньки и побряцать железом без оглядки на
то, что подумает Ильза?!
	-   Посидеть   по-стариковски,   говоришь...  -  Феликс  скептически
посмотрел  на  выстроенные  в  боевом порядке стаканы, штопор и завернутый в
бумагу  сосуд  знакомой  формы. Надежды скоротать спокойный вечерок у камина
таяли, как дым. От предчувствий заранее заныла печень.
	-  Не  криви  так  морду,  я  вовсе не собираюсь напиваться и ломать
мебель!
	Вернулась  Агнешка  и,  задрав  нос,  вручила дедушке пять тетрадок;
одновременно   в   столовую  заглянула  Тельма  и,  без  удержу  кокетничая,
уточнила,  будет  ли обедать сеньор Бальтазар. Тот двусмысленно облизнулся и
заявил,  что очень голоден; Феликс украдкой показал ему кулак. Ильза к обеду
не  вышла,  сославшись  на  недомогание,  Йозеф,  как  обычно, задержался на
работе,  Агнешка  отобедала  по  возвращении  из гимназии, и потому жаркое с
трюфелями  Феликс  и  Бальтазар  дегустировали  вдвоем,  не забывая отдавать
должное  бутылочке  хереса,  пока  Агнешка  листала  бестиарий,  то  и  дело
встревая с вопросами об очередных магических тварях.
	После  обеда,  когда  часы  в прихожей пробили половину шестого, оба
героя  предались  своим  любимым занятиям: Феликс стал растапливать камин, а
Бальтазар   приступил   к   хирургической   операции  по  вскрытию  бутылки.
Естественно,  на  то,  чтобы  наколоть  щепок для растопки и развести огонь,
потребовалось  больше  времени,  чем  на  выдергивание  пробки,  и Бальтазар
недовольно заворчал:
	- Ну что ты там копаешься? Это же "Гленливет"!
	-  С  каких это пор ты полюбил виски? - спросил Феликс, оттирая руки
от  сосновой смолы и возвращая на место каминную заслонку, за которой весело
приплясывали язычки пламени. - Ты же всегда предпочитал коньяк!
	-  О,  это  целая  история!  -  сказал  Бальтазар,  наливая янтарный
напиток  в  стакан.  - Когда я был молодой и глупый, то провел целый месяц в
шотландском  городке  Ивернессе, залечивая сломанные ребра и отбивая привкус
гнилой озерной воды этим сказочным нектаром...
	Феликс  подтащил  два  кресла и крошечный столик к камину, Бальтазар
поставил  бутылку  на  столик,  вручил стакан Феликсу и, усевшись поудобнее,
продолжил  рассказ.  Агнешка оккупировала скамеечку для ног, преданно внимая
истории  охоты  молодого  и  глупого Бальтазара на водного дракона, а Феликс
приступил  к  смакованию  великолепного виски, пропуская байки приятеля мимо
ушей  до  тех  пор,  пока  испанец  не поименовал свою несостоявшуюся жертву
"первостатейной  сукой".  Тогда  пришлось  обратить  внимание  Бальтазара на
связку  поленьев  и  кочергу возле камина и пригрозить жестокой расправой за
каждое   крепкое   словцо.  Бальтазар,  к  удивлению  Феликса,  извинился  и
пообещал, что это больше не повторится.
	Тепло  от камина поднималось волнами, укутывая ноги словно пледом, и
весело  потрескивали поленья, стреляя искрами; Феликс блаженствовал. История
Бальтазара  лилась  все  так  же  плавно  и  размеренно,  на  ходу  обрастая
подробностями  и перенося действие из Шотландии в Африку, а оттуда - в Индию
и   Афганистан.  Драконоубийца  как  раз  приступил  к  волнующему  описанию
перехода  через  Гиндукуш,  когда  в  дверь постучали. Агнешка, завороженная
байками  о  подвигах  Бальтазара,  вздрогнула, а Феликс отставил стакан и со
стенаниями выбрался из кресла.
	- Если это мой отпрыск, - сказал Бальтазар, - то давай его сюда!
	Но это был не Себастьян.
	Много  лет  тому  назад, сразу по возвращении Бертольда из Китая, он
читал  в  Школе курс теоретической алхимии. Читал он его очень недолго, пока
Сигизмунд   личным   распоряжением   не   отменил  лекции  как  "не  имеющие
практической  ценности";  да  и среди студентов эта странная дисциплина, где
наука  в  равных  пропорциях  переплеталась  с  магией  и  шарлатанством, не
пользовалась  особой популярностью - но вопреки всему этому в памяти Феликса
прочно   застрял   один   эпизод:   Бертольд   своим  хрипловатым  баритоном
рассказывает  о  веществах,  которые  сами по себе безвредны и не опасны, но
будучи  соединены  вместе,  трансмутируют  в  горючую  и взрывчатую смесь. А
причиной,  по  которой  Феликс  вспомнил  этот,  казалось  бы, давно забытый
эпизод из лекции по алхимии, стал его незваный гость номер два.
	Для  Феликса было не в тягость принимать у себя в гостях Бальтазара,
пока    тот    соблюдал    умеренность    в   возлияниях;   а   пребывая   в
снисходительно-терпеливом  настроении,  Феликс  не  отказался бы выслушать и
даже   согласно   покивать   очередному  суесловию  Огюстена;  но  оказывать
гостеприимство  Бальтазару  и Огюстену одновременно?! Ситуация грозила выйти
из-под  контроля и полыхнуть не хуже тех вонючих химикалий, которые смешивал
на лекциях Бертольд...
	Лунообразный лик Огюстена утопал в пушистом воротнике песцовой шубы.
	- Принимай гостей! - заявил он и шмыгнул носом.
	Феликсу  оставалось  только  посторониться  и  пропустить Огюстена в
дом.  Следом  за  вальяжным,  пахнущим  одеколоном и мандаринами французом в
дверь собственного дома бочком протиснулся посиневший от холода Йозеф.
	-  Добрый  вечер,  папа,  -  пробормотал он, разматывая заиндевевший
шарф.  -  Ильза  наверху?  -  спросил  он  и,  получив утвердительный ответ,
направился к лестнице, попросив Тельму подать наверх горячего вина.
	Огюстен  тем временем принялся избавляться от шубы. В прихожей сразу
стало  тесно,  и  Тельма  пару  раз ойкнула, задетая размашистыми движениями
француза.  Как ни странно, но Огюстен во время этой процедуры молчал! Вместо
обычных  прибауток,  хохмочек  и  язвительных выпадов раздавалось только его
сосредоточенное сопение. Потом взгляд Огюстена упал на меч среди зонтов.
	-  Ага,  -  сказал он задумчиво и огладил лацканы сюртука. - И долго
ты намереваешься держать меня в дверях? - спросил он без тени сарказма.
	Слегка  удивленный и заранее напрягшийся Феликс жестом пригласил его
войти.  Огюстен  манерно  поклонился  и  проследовал  в  столовую. Здесь он,
по-прежнему  храня  молчание,  прошелся  вокруг стола, учтиво поздоровался с
Агнешкой  и  Бальтазаром, внимательно посмотрел на портрет Эльги на каминной
полке, после чего плюхнулся на софу и переплел пальчики-сардельки на животе.
	"Не  захворал  ли он часом?" - обеспокоено подумал Феликс. Бальтазар
настороженно  потягивал виски, а Агнешка ерзала на месте, ожидая продолжения
истории  о  кровожадных  горцах и снежном человеке с перевала Кхебер. Слышно
было, как тикают часы в прихожей. Пауза становилась неловкой.
	- Выпить хочешь? - спросил Феликс.
	-  Хочу,  - с