услышав  характерного  скрипа)  уяснил,  что
необходимости в повторном бритье нет, и приступил к собственно одеванию.
	Облачившись  в  нательное  белье  и  надев  белоснежную  сорочку, он
открыл  платяной  шкаф  и  начал  раздвигать вешалки, подбирая костюм в меру
неброский  и  в  то  же время - нарядный. После недолгого размышления Феликс
остановил  свой  выбор на темно-серых брюках и коротком камзоле с множеством
крошечных  серебряных  пуговиц.  Когда  последняя  из  пуговок размером чуть
больше  булавочной  головки скользнула в предназначенную ей петельку, Феликс
поправил  воротник  и  манжеты сорочки и, обреченно вздохнув, извлек из недр
шкафа  куртку  в  тон  брюкам.  Длинная,  до середины бедра, приталенная, со
стоячим  воротником  и  накладными  плечами,  куртка  (подарок  от невестки)
являла  собой  наглядный  пример  того, как одежда безусловно красивая может
быть  еще и чрезвычайно неудобной. Но не идти же, в самом деле, на церемонию
в повседневном замшевом пиджаке затрапезного вида!
	"Воистину,  только  бес  тщеславия  может  подвигнуть людей на такие
жертвы..."  -  подумал  Феликс,  вытряхивая  скомканные  газеты  из парадных
сапог,  целый  год  покоившихся  в  картонной  коробке  на дне шкафа. Феликс
надевал  эти  сапоги  с высокими и жесткими голенищами исключительно на День
Героя,  отчего  они  так  и  не  успели толком разноситься. "Старый дурак, -
обозвал  себя  он,  глядя в зеркало и вертя в руках берет с белым пером. - И
куда  ты так вырядился? Щегольнуть перед другими старыми дураками и безусыми
сопляками?  Ох,  а  еще  говорят,  что  к старости люди умнеют... Стоп, я же
забыл самое главное!"
	Чертыхаясь,  он  пододвинул  пуф,  встал  на  него  и  снял со шкафа
длинный  футляр  из  карельской березы, покрытый тонким слоем пушистой пыли.
"Как  же  я  мог  про  тебя забыть?" - удивился Феликс. Он спустился на пол,
положил  футляр  на  кровать,  сдул  пыль  и  щелкнул  замками. В футляре, в
углублениях  синей  бархатной  подкладки,  лежали  два клинка: эсток - узкий
прямой  меч с ажурной гардой, и дага - кинжал для левой руки. Поверх холодно
поблескивающей   стали  валялась  пара  небрежно  брошенных  перчаток,  одно
прикосновение  к  которым  воскресило в памяти массу воспоминаний. В отличие
от  парадных  сапог,  перчатки довольно часто бывали в употреблении и потому
облегали  руки как вторая кожа. Отполированные годами прикосновений рукоятки
меча  и  кинжала  привычно  легли  в ладони, ноги сами собой встали в первую
позицию,  ангард,  парада,  финт,  рипоста, длинный выпад!.. В правом колене
нехорошо  хрустнуло.  Феликс  мысленно  выругался, присел на пуфик и перевел
дыхание.
	- Н-да... - сказал он. - А куда я задевал ножны?
	И  действительно,  ремень,  к  которому Феликс обычно крепил оружие,
сиротливо  покачивал  опустевшими хлястиками. Феликс застегнул пряжку ремня,
подтянул  раструбы  перчаток,  пропустил  лезвие  даги  сквозь  переплетение
стальных  полосок  на  гарде эстока и, перехватив меч как трость, отправился
на поиски ножен.
	Их  не  было  ни в кабинете (зайдя в который, Феликс убрал окованный
фолиант  в тайник за книжными полками), ни в библиотеке, ни в гостиной, ни в
столовой,  ни  даже  в  детской. Их не было нигде. Отчаявшись, Феликс позвал
Освальда.  Старый  слуга  явился  незамедлительно,  неся плащ в левой руке и
ножны  -  в  правой,  и  Феликс  тут  же вспомнил, что он сам не позднее чем
неделю  назад  просил  Освальда  отнести  ножны  к  мастеру, дабы тот сменил
тесьму. "Я что-то совсем память потерял", - недовольно подумал Феликс.
	- Бальтазар уже приехал? - спросил он, прикрепляя ножны к ремню.
	-  Так  точно. Сеньор Бальтазар сейчас изволят беседовать с Агнешкой
в саду, а карета дожидается у ворот.
	- Вот и славно. Тогда я ушел...
	Пространство,  отделяющее  фасад дома от чугунной ограды, за которой
уже  гремела  улица,  можно было назвать садом лишь с большой натяжкой. Но в
этом  крошечном  дворике  росли  две  чахлых акации и - вдоль ограды - кусты
ежевики,  а  возле ведущей к дому дорожки Феликс соорудил для внучки качели,
где сейчас сеньор Бальтазар и изволил беседовать с Агнешкой.
	Сеньор  Бальтазар  ослеплял.  От  него  трудно было оторвать взгляд.
Пурпурные   бриджи  были  заправлены  в  тупоносые  ботфорты  с  квадратными
пряжками,  бархатное  полукафтанье  того  же  пурпурного  оттенка стянуто по
диагонали  шикарной  перевязью из кожи амфисбены, черный плащ оторочен мехом
горностая,  широкополая  шляпа  украшена пучком павлиньих перьев, левая рука
возлежит  на  эфесе,  правая - упирается в бок... Неудивительно, что Агнешка
внимала  ему,  открыв  рот.  Драконоубийца  выглядел  как  заядлый  франт  и
прожженный сердцеед.
	- Пижон, - оценил его наряд Феликс.
	-  А то! - подбоченился Бальтазар. - В кои-то веки я выбрался на эту
дурацкую  церемонию - так хоть оденусь поприличнее. Не то что некоторые... -
Он окинул Феликса скептическим взглядом.
	-  Если  ты  еще  раз выругаешься при Агнешке, - меланхолично сказал
Феликс, - я тебя зарублю.
	- Да ладно тебе, дедушка!
	-  Ой-ой-ой, как страшно, - запричитал Бальтазар. - А вот это видал?
- Он обнажил до половины свой палаш толедской стали.
	- Вот им и зарублю...
	-  Вы прямо как дети малые! - сказала Агнешка. - Хватит ссориться, а
то еще опоздаете.
	-  Дело  говоришь,  -  кивнул  Феликс  и поцеловал внучку в лоб. - А
теперь  иди  домой,  иначе  простудишься.  И  не  вздумай меня дожидаться, я
вернусь поздно, так что ложись спать, а завтра я тебе все расскажу.
	- Завтра мне в гимназию...
	- Тем более, тебе надо выспаться. Все, марш в дом!
	-  Экий  ты  строгий,  - удивился Бальтазар, - Пусть ребенок помашет
дедушке платочком!
	-  Пусть,  -  согласился  Феликс. - Из окна своей комнаты. И никаких
разговоров! Не хватало тебе только заболеть в самом начале учебного года.
	- Да ну... - разочарованно протянула Агнешка.
	-  В  самом  деле,  вечерок  обещает  быть  прохладным, - подтвердил
Бальтазар. - А ты даже плед не захватила. Нас-то карета ждет...
	Карета,  ожидающая  у  ворот,  уступала  лучшим  экипажам Метрополии
только  в  одном:  на  дверцах  не  было  гербов. Во всем же прочем она была
эталоном  роскоши  и  вернейшим  признаком  себялюбия  ее хозяина. Содержать
собственный  выезд  - так называлась эта дворянская привычка, от которой так
и  не  смог отказаться испанский идальго. В понятие "выезд" помимо очевидных
кареты  и  четверки  лошадей,  входили еще кучер, конюх, два форейтора и два
холуя   в   ливреях;   обязанности   последних  сводились  к  своевременному
открыванию  дверец  и  откидыванию подножек для удобства пассажиров, а также
стоянию  на  запятках  во  время  езды и глотанию дорожной пыли... Бальтазар
вообще  был  склонен к излишнему, с точки зрения Феликса, мотовству: дома он
держал  просто  немыслимое  количество  челяди,  включающее  в  себя повара,
садовника  и  даже  личного  цирюльника, не говоря уже о регулярно сменяющих
друг  дружку  горничных.  Учитывая  кочевой  образ  жизни  Бальтазара, из-за
которого  он  проводил  дома  от силы два-три месяца в году, расточительство
испанца  превышало  разумные  пределы  даже  по  меркам  Столицы.  С  другой
стороны,  профессия драконоубийцы всегда обеспечивала ее обладателю достаток
и благополучие...
	-  Не  может  быть,  -  заявил  Феликс,  оказавшись  в  карете  и не
обнаружив там ни Патрика, ни Себастьяна. - Неужели ты смог их отговорить?
	-  Как же! Держи карман шире... Трогай! - крикнул Бальтазар кучеру и
карета,  мягко  качнувшись  на  рессорах,  поехала  по  освещенной  газовыми
фонарями  улице.  -  Представляешь,  полчаса  назад  заявляются  ко  мне эти
балбесы  и  ставят  меня  в  известность,  что  они-де  не намерены ехать на
церемонию  в  моей  карете,  дабы их будущие однокурсники не подумали, будто
они   -   мои   балбесы   -   пользуются  протекцией  со  стороны  именитого
драконоубийцы... Протекцией! Ха! Да была б моя воля...
	Феликс  поерзал, поудобнее устраиваясь на диванчике. Движение кареты
внутри  почти  не  ощущалось.  "Да,  это  вам  не  кэб..."  -  подумал  он и
благодушно изрек:
	- Будет тебе сокрушаться! Ничего ведь уже не изменишь.
	-  И  то  правда. А ну-ка, привстань! - Бальтазар приподнял седушку,
пошарил  в  дорожном  сундуке  и  вытащил  оттуда толстого стекла штоф и два
лафитных стаканчика. - Держи.
	-  Не  сочти  за  грубость,  -  сказал Феликс, поглаживая лафитничек
пальцем, - но все-таки, ответь мне на один вопрос.
	-  Спрашивай!  -  Пробка  выскочила  из  горлышка  штофа  со звонким
"пум!", и воздух наполнился дразнящим ароматом дорогого коньяка.
	-  Тебя не пугает судьба Бертольда? - спросил Феликс, имея в виду их
общего   учителя,  когда-то  -  героя,  а  ныне  -  окончательно  спившегося
завсегдатая кабачка "У Готлиба" и автора песни о Дне Святого Никогда.
	-  Не пугает, - очень серьезно ответил Бальтазар. - У Бертольда были
свои  причины  спиваться.  Не  суди о том, чего не знаешь... К тому же, я не
пью, а выпиваю, - продолжил он в своей обычной манере.
	- И очень часто...
	-  Ты  кто,  моя  мать?  -  возмутился  Бальтазар.  -  Может,  я для
храбрости хочу выпить!
	Такое  признание  от  бесстрашного  драконоубийцы повергло Феликса в
шок.
	- Прости, не понял? - на всякий случай переспросил он.
	-  Я  же  не  был  никогда  на этой проклятой церемонии - откуда мне
знать, смогу ли я переносить пафосные речи на трезвую голову!



5

	Насчет  пафоса  Бальтазар, конечно же, преувеличил. Церемония приема
новых  студентов,  проводимая ежегодно в День Героя на протяжении тридцати с
лишним  лет,  даже  не  обзавелась  достойным и громким названием, продолжая
именоваться  скромно  и  просто:  "церемония".  Кроме  студентов - будущих и
настоящих,  а  также  Сигизмунда - главного и бессменного (никто другой и не
претендовал  на эту должность) устроителя и распорядителя церемонии, на ней,
как  правило, присутствовали немногочисленные герои и почетные гости, и если
среди  последних  считалось  высокой  честью получить приглашение в Школу на
торжественный  прием,  то  господа  герои отлынивали от подобных мероприятий
как только могли.
	Сегодня  все  было  не так. Миновав угрюмых алебардистов у парадного
крыльца,  Феликс  и  Бальтазар  очутились  в вестибюле, где вновь поднятая к
потолку  люстра  сияла тысячью огней, а надраенного паркета попросту не было
видно  под  переминающейся с ноги на ногу толпой. В глазах рябило от плащей,
шляп,  перевязей,  эфесов, пряжек, перстней и расшитых позументами кафтанов;
пламя  свечей  колыхалось  от  гула  разговоров,  раскатов  хохота  и громко
выкрикиваемых приветствий давно не виденным друзьям.
	Оторопевший  Бальтазар  помянул Хтона, пробормотал себе под нос пару
слов  по-испански,  продолжил  на  мелодичном итальянском, плавно перешел на
греческий,  ввернул  несколько  емких  русских  выражений и завершил длинную
тираду   энергичным   немецким   оборотом.   Смысл  сказанного,  за  вычетом
эмоционально окрашенных идиом, сводился к следующему:
	- Не стоило мне сюда приходить...
	Феликс,  в  первое  мгновение  растерявшийся,  осознал,  что  толпа,
заполонившая  вестибюль  Школы,  состоит преимущественно из тех самых господ
героев,   что   так  старательно  игнорировали  просьбы  Сигизмунда  "прийти
приличия  ради",  а  сейчас  заявились в полном составе и при полном параде.
"Здесь,  пожалуй,  собрались  все,  -  прикинул  Феликс.  - Все, кто живет в
Столице,   и   почти  все  представители  командорий  из  других  городов...
Интересно, как он их заманил? Ай да Сигизмунд..."
	-  Смелее,  - сказал он и увлек Бальтазара за собой по направлению к
гардеробу,   на   ходу  раскланиваясь  со  старыми  знакомцами,  отвечая  на
рукопожатия  и  дружеские  похлопывания  по  плечу  и удерживая вспыльчивого
испанца  от  соблазна  вступить  в перепалку с теми, кто посмел подтрунивать
над его перевязью из кожи амфисбены.
	Совершенно  замученный  небывалым  наплывом клиентов Алонсо принял у
них  плащи  и  головные уборы, лихо развернул свое кресло и укатил в сторону
лабиринта  вешалок,  чтобы через секунду вернуться и вручить им два номерка.
Задержавшись  у  зеркала  и  приведя  в  порядок  свой внешний вид, Феликс и
Бальтазар  начали  подниматься  по  широкой  лестнице,  преодолев которую им
предстояло  пробиться  сквозь  узкий  и темный коридор, освещаемый, согласно
традиции,  коптящими  факелами  на  стенах,  а  оттуда,  еще  раз пройдя под
острыми  лезвиями  алебард,  попасть  в амфитеатр - где, собственно, и имела
место быть ежегодная церемония.
	Амфитеатр,  построенный,  как  это  и следовало из названия, в форме
чаши,  был  заполнен  уже на три четверти - и это при том, что большая часть
героев  еще  толклась в вестибюле. Спускающиеся уступами скамейки, замкнутые
кольцом  вокруг  посыпанной  песком  арены,  обычно  делили на четыре равных
сектора:  в  одном находились желающие поступить в Школу, в другом - те, чье
желание  уже  сбылось,  в  третьем - почетные гости, а в четвертом, наименее
многолюдном,  полагалось  пребывать героям. Сегодня пропорции были нарушены.
Студенты  и  абитуриенты  ютились  на  пространстве едва ли превышающем одну
восьмую  часть  возможного.  Почетные  гости, представленные бургомистром со
свитой,  главами  всех  Цехов,  несколькими  особо щедрыми меценатами и даже
группой  карикатурно-напыщенных фабрикантов, державшихся особняком, занимали
первые  два  ряда,  будучи  рассеяны  по  всей  окружности  и терпя от этого
определенные  неудобства.  Все оставшиеся скамьи были отданы в безраздельное
владение  героям - а они, звеня шпорами и громогласно выражая свою неприязнь
ко  всякого рода церемониям и ритуалам, неторопливо занимали удобные места и
жаловались на отсутствие мягких кресел.
	- Вон они, - мотнул головой Бальтазар. - Балбесы чертовы...
	-  Ага,  вижу...  -  сказал  Феликс,  отыскав  взглядом Себастьяна и
Патрика.  Он  даже  не  сразу  их узнал: юноши, одетые в одинаковые суконные
кафтаны,  были против обыкновения строги и серьезны. - Да не сиди ты с такой
постной  физиономией!  -  Феликс толкнул друга локтем. - Иди лучше с Абнером
поздоровайся. У него там, кажется, внук сидит...
	- Это который? - заинтересовался Бальтазар. - Вон тот, щуплый?
	-  Откуда мне знать? Я его внука последний раз в колыбели видел... У
Абнера и спроси.
	-  Это идея... Ты мое место придержи пока, ладно? А то публика здесь
собралась... нехорошая. Сплошные герои.
	-  Иди-иди...  -  Феликс  отстегнул  ножны с мечом и положил рядом с
собой на скамейку. - Абнеру привет!
	Воздух  под  куполом  амфитеатра  становился гуще, влажнее и жарче с
каждой  минутой. Герои все прибывали. Феликс вспотел; жесткий воротник начал
натирать   шею;   желание   скинуть   к  чертовой  матери  неудобные  сапоги
становилось непреодолимым. "И это только начало", - философски подумал он.
	-  Какое  жалкое  зрелище, не правда ли? - прозвучал у него над ухом
знакомый голос, и Феликс с трудом подавил стон.
	"А  вот и продолжение", - подумал он, оборачиваясь с тайной надеждой
обознаться.   Увы.  За  спиной  маячил  Огюстен  собственной  персоной.  Его
одутловатое  лицо,  усеянное  мельчайшими оспинами, выражало крайнюю степень
довольства.  Глазенки  весело поблескивали, губы маслились, а нос жил своей,
независимой жизнью, вынюхивая аромат грядущего скандала. Огюстен предвкушал.
	-  Весьма любезно с твоей стороны занять для меня место, - сказал он
и  протянул  Феликсу  эсток.  -  Откровенно  говоря,  я очень рад тебя здесь
видеть.  Единственное  дружелюбное  лицо среди всего этого зверинца. Леденец
хочешь?
	- Нет, спасибо. И это место...
	-  Не хочешь - как хочешь. Сам съем. - Огюстен засунул конфету в рот
и  принялся  отряхивать  рукава  своей  сиреневой блузы и поправлять бант на
груди.  - И вше-тахи шлавно, што ты шдешь. - Он вытащил леденец и продолжил:
- Хоть будет с кем поговорить!
	"А  я-то, дурак, думал: чего мне не хватает для полного счастья? Вот
его,   родимого...   Ох,  лишь  бы  он  Бальтазара  не  начал  задирать",  -
обеспокоился  Феликс,  высматривая драконоубийцу в постоянно растущей толпе.
Идальго  оживленно  беседовал  с Абнером - скрюченным, одноглазым стариком с
жуткими   шрамами  во  всю  правую  половину  лица.  Как  раз  сейчас  Абнер
рассерженно  указывал  протезом куда-то в сторону студентов, а Бальтазар ему
сочувственно  поддакивал,  ожидая  своей  очереди  посетовать  на  нерадивых
отпрысков.
	-  Я  говорю:  жалкое  это  зрелище,  - повторил Огюстен. - Смотреть
противно.  Средний возраст присутствующих - лет пятьдесят, не меньше. Да тут
стариков в десять раз больше, чем молодежи! Отвратительно!
	- Что - отвратительно?
	-  Старики  эти.  Ну ты только взгляни на них: вырядились, железками
увешались,  расфуфырились  как  я  не знаю кто... Им дома надо сидеть, кости
греть. Из них песок уже сыплется... Эх, одно слово - герои!
	- Огюстен, дружище, это все очень интересно...
	-  Человек  должен  встречать  старость  усталым,  - безапелляционно
заявил  Огюстен.  -  И,  по  возможности, удовлетворенным прожитой жизнью. А
эти?  Им  пора мечтать о кресле у камина, да о теплом молоке на ночь. Внуков
надо  нянчить  в  таком  возрасте,  и врать им о своих подвигах. А они хотят
вернуться.  В молодость. Снова подвиги совершать, чудовищ истреблять и магов
искоренять.  Мало им было... Седые уже стали, все, поголовно, кроме тех, что
лысые,  а  туда  же.  Мечами помахать захотелось. Последние мозги с волосами
потеряли!
	- Кгхм...
	-  А  ты  на  мою  прическу  не  намекай!  -  Огюстен пригладил свои
зализанные волосины. - Очень модная прическа, "солнце в дымке" называется!
	-  Вообще-то,  я  хотел тебе сказать, что ты сейчас сидишь на месте,
которое  я  занял  для Бальтазара. Вон он, как раз сюда идет. И если тебя не
затруднит,  сделай  мне одолжение: не провоцируй его. Он и так весь день сам
не  свой.  Там сейчас его пацаны сидят, так что его настроение ты себе и без
меня  представить  можешь...  Короче говоря, лучше бы тебе... гм... поискать
другое место.
	-  Понял,  не  дурак, - понизил голос Огюстен. - Уже ухожу... Добрый
вечер,  сеньор  Бальтазар!  -  сладкоречиво  пропел он. - Как поживаете? Как
здоровье?  Как  дети?  Я  тут для вас местечко попридержал, а теперь не смею
вам мешать...
	-  Ему  что  здесь  было надо? - проворчал Бальтазар, присаживаясь и
кладя палаш поперек колен.
	- Как всегда. Потрепаться.
	- И почему ты его терпишь?
	- Из вежливости... Ну что там Абнер?
	- Думает, - важно ответил Бальтазар.
	- О чем?
	-  Чего  ему больше хочется: напиться или подраться. Я ему обещал на
банкете подумать вместе. А там - что решим...
	-  И  не  стыдно,  перед  детьми-то?  -  укоризненно покачал головой
Феликс.
	- Ни капельки! Пусть знают, как ведут себя настоящие герои!
	-  Какие  люди!!!  -  взревел  у  них за спиной полузнакомый герой с
моржовыми  усами  пшеничного  цвета.  -  Бальтазар!  Старый ты пердун! Давно
вернулся?!
	- Хтон тебя подери, Дугал, а можно не орать? - прошипел испанец.
	- Ой, какие мы стали нежные и ранимые! Представь меня своему другу!
	-  Феликс,  познакомься,  это  Дугал,  очень шумный человек, - кисло
сказал Бальтазар. - Дугал, это Феликс, очень тихий человек.
	-  Рад!  -  бросил  Дугал  Феликсу  и повернулся к Бальтазару: - Ну,
рассказывай! Когда вернулся?..
	-   Взаимно,  -  пробормотал  Феликс,  украдкой  ослабляя  ремень  и
расстегивая  воротник.  "Где  Сигизмунд,  хотел  бы я знать, - подумал он. -
Скоро  тут  дышать  будет нечем... Пора бы и приступить к церемонии. Все уже
собрались.  Или,  как  будет  точнее,  вернулись.  Это слишком глубоко в нас
сидит: привычка возвращаться... Нет, но каков Огюстен!.."
	Неторопливый  ход  мысли Феликса был прерван появлением в амфитеатре
Сигизмунда.  Оное появление вызвало восторженный ропот со стороны студентов,
почтительное  молчание  гостей  и иронические смешки господ героев. Причиной
столь   разнообразных   реакций   послужила  привычка  Сигизмунда  од