вший молчание.
	-  Да,  -  кивнул  Феликс. - Ты абсолютно прав. Именно поэтому мы не
сражаемся  с  бандитами  и оставляем их жандармам. Людская душа - потемки, и
иногда  трудно  понять,  кто  больший  подлец  -  вор, укравший кошелек, или
жандарм,  готовый  избить  за  это  вора до смерти... - Тут Патрик почему-то
насупился  и машинально потер костяшки пальцев. - Если искать Хтона в каждом
человеке,  то рано или поздно он поселится в тебе самом. Герои же занимаются
тем,  что  попроще... - При этих словах Себастьян заулыбался. - ...а именно:
магами  и  чудовищными  порождениями магии. А магия - это Зло, и данный факт
не  подлежит сомнению. Я сейчас открою вам маленький секрет, ребята: в Школе
не  учат  тому,  как  стать  героем. Этому нельзя научить. В Школе отсеивают
тех, кто героем быть не способен.
	- Каким образом?
	-  Чтобы  стать  героем,  надо  убить  чудовище.  И  этим  выпускным
экзаменом  проверяется  отнюдь  не  мастерство владения мечом, но готовность
рискнуть  своей  жизнью  ради  борьбы  с  философской абстракцией. Ведь люди
ведут  себя  по-разному,  столкнувшись,  допустим, с вампиром: адепты логики
пускаются  в  рассуждения  о том, что пора бы научиться находить мирные пути
сосуществования;   эстеты   восхищаются   мрачной   романтикой  отверженного
охотника  в  ночи;  а герои понимают, что вампир - это Зло, и его необходимо
уничтожить!  И  чтобы  это  понять,  героям  ни к чему громоздить логические
цепочки  и  доказательства.  Это происходит само собой: достаточно тебе один
раз  взглянуть  на  ребенка,  из  которого  вампир  высосал  всю  кровь  - и
понимание природы Зла навсегда останется в твоей памяти.
	- Но вампиров больше нет... - сказал Себастьян.
	- Ты в этом уверен? - спросил Феликс, и они надолго замолчали.
	К  этому  времени  они  уже  оставили  за  спиной полутемные боковые
тропинки,  выйдя  на центральную аллею парка, залитую ржавым светом фонарей.
Здесь  все носило следы только что отгремевшего фестиваля: земля была изрыта
колесами   повозок,   у   каждой  урны  возвышались  терриконы  мусора,  под
скамейками  поблескивали  пустые  винные  бутылки, а возле деревьев валялись
скомканные  одеяла  и  корзинки для пикников... Отсюда уже было рукой подать
до площади Героев, и Феликс первым нарушил неловкое молчание:
	- Вы сейчас куда, ребята?
	Себастьян, помявшись, ответил:
	- Да мы, собственно...
	- ...пока не решили, - договорил Патрик.
	- А что, есть много вариантов? - заинтересовался Феликс.
	-  Ну,  мы  можем  нагнать однокурсников и вместе с ними загреметь в
тюрягу за непристойное поведение... - задумчиво допустил Себастьян.
	-    ...потому    что   нехорошо   отрываться   от   коллектива,   -
прокомментировал  Патрик  и  добавил:  -  Или лучше отправиться домой и лечь
баиньки, чтобы отоспаться перед учебой?
	- А отец припрется под утро с веселой компанией...
	-  Да, ты прав... А не сходить ли нам к мадам Изольде? - мечтательно
предложил Патрик. - Там и поспать можно...
	- В заведении мадам Изольды? Поспать? Ты, должно быть, шутишь...
	-  Тогда  нам  остается  залезть на колокольню ратуши и провести всю
ночь в ожесточенных спорах о природе Зла...
	- Твои насмешки неуместны! - сразу ощетинился Себастьян.
	- Да ладно тебе, - примирительно сказал Патрик.
	-  Нет,  не  ладно.  Есть  вещи, над которыми не шутят! Тебе пора бы
научиться воспринимать жизнь всерьез...
	-  Стоп, - сказал Феликс. - Отставить свару. Как человек, умудренный
опытом  прожитых  лет,  рекомендую вам остановиться на первом варианте - как
самом  традиционном  и  наиболее  отвечающем  праздничному духу Дня Героя. К
тому  же,  не  стоит лишать себя возможности лично познакомиться с префектом
жандармерии...  А  ну-ка,  помогите мне, ребята, - сказал он, налегая плечом
на створку парковых ворот.
	Патрик  и  Себастьян  навалились  рядом, и массивные ворота неохотно
поддались, издав при этом душераздирающий скрип давно не смазанных петель.
	-  Теперь...  я  понимаю...  почему...  их  не заперли... на ночь! -
пропыхтел  Патрик, скользя подошвами сапог по земле, - Ф-фух, - выдохнул он,
когда  ворота  наконец-то открылись. - Итак, вы советуете кутузку. А чем она
лучше борделя? Помимо традиций и этого... праздничного духа?
	-  Вам  может  показаться  это  странным,  -  сказал  Феликс, - но в
тюремной  камере  вы встретите массу удивительно интересных собеседников для
диспута  о природе Зла... Это шутка, Себастьян, и не надо смотреть на меня с
таким  обиженным  видом.  У  вас впереди годы лекций настолько занудных, что
Мадридский  университет  покажется  чем-то  вроде заведения мадам Изольды. И
тратить  последнюю  ночь  свободы  на философские споры... Словом, настоящие
герои так не поступают, - подмигнул он.
	-  Вы  еще скажите, что надо брать пример с отца, - криво усмехнулся
Себастьян.
	-  Ну,  в  крайности  ударяться  не  стоит... - рассудительно сказал
Феликс и воскликнул: - Эге! Я и не подозревал, что уже так поздно...
	Во  всей  громаде  оперного  театра - как и в ратуше, музее и прочих
строениях,  окружавших  площадь  - не было ни единого освещенного окна. Сама
площадь была пустынна и безмолвна. Карет поблизости не наблюдалось.
	-   Так-с,   -   пробормотал  Феликс.  -  А  я  рассчитывал  поймать
извозчика... Теперь придется идти пешком.
	- Ничего себе! Это мили две, а то и больше! Давайте мы вас проводим?
	- Обойдусь. Валите в кабак. Вас там заждались...
	-  Ага!  - осклабился Патрик. - Прям так и вижу: все сидят и без нас
не начинают...
	- Ну, мы пойдем, что ли? - неуверенно спросил Себастьян.
	- Готлибу от меня поклон...



9

	Хмель  выветрился  из  головы  где-то через полчаса, и Феликс понял,
что  переоценил свои силы. Заодно он понял, что ему уже не двадцать лет, как
этим  двум  жеребчикам,  обеспокоенным природой Зла, и не тридцать, как было
ему,  когда  он  месяц  блуждал  в  ледяных  торосах Белого моря, выслеживая
сбежавшую  креатуру  швейцарского  мага,  и  даже  не  сорок,  как  во время
памятного  перехода через Высокий Вельд - а намного больше: ровно настолько,
чтобы  возвращение  домой  превратилось  из приятной прогулки в изматывающее
испытание  воли,  нервов и пяток. Да-да, именно пяток! Парадные сапоги, будь
они  трижды  неладны,  на деле доказали свою непригодность для дальних пеших
походов:  они  не  только натирали пятки, но еще и лишали подвижности стопу,
стискивая  ногу  до  колена,  и скоро каждый шаг стал отзываться мучительной
болью   в  пятках,  щиколотках  и  икроножных  мышцах...  Оставалось  только
стискивать  зубы и вспоминать свои легкие, удобные, прочные, разношенные и в
то  же  время  -  сносу  не  знающие башмаки, в которых он истоптал половину
дорог  Ойкумены,  и  которые  Ильза  еще в прошлом году выкинула на помойку.
Башмаков  было  жалко  до  сих  пор.  Ведь  обувь для героя, если вдуматься,
поважнее меча будет...
	"Была,  -  поправил  себя  Феликс.  - А теперь для меня важнее всего
поймать пролетку. Только куда они все подевались?"
	Невероятно, но факт: Столица Метрополии к ночи будто вымерла.
	Та   самая   Столица,   построенная  на  драконьей  крови,  овеянная
легендами  и  воспетая  в  песнях, прославленная не только и не столько тем,
что  на протяжении веков именно она была сосредоточием всей культурной жизни
Ойкумены  и  всего  богатства ее, способного затмить сокровищницу Фафнира, а
скорее  тем, что здесь еще совсем недавно каждый праздник становился поводом
для  диких  и  необузданных всенощных кутежей, где вино лилось рекой, цехины
швырялись   горстями,   а   жандармы,  призванные  оберегать  ночной  покой,
встречали рассвет в обнимку с гуляками, будучи пьянее вина...
	Как  захудалый  провинциальный городишко еще до полуночи погружается
в  глубокий  сон,  так и Столица этой ночью полностью обезлюдела. Еще гудели
за  ставнями  таверн  пьяные голоса, и болезненно желтели подернутые тюлевой
пеленой  окна  вторых  этажей, где угасали застолья лавочников, но на улицах
было  темно,  пусто  и  даже  жутковато.  Газовые  фонари, рассерженно шипя,
пытались  побороть  тьму,  но  все,  что  им  удавалось - так это бросить на
тротуары  круглые,  размытые  островки  света,  чем-то похожие на Огюстенову
проплешину;  а  между  этими островками клубился промозглый ночной туман. Он
забирался  под плащ, холодил поясницу, царапал горло и заставлял поеживаться
и мечтать о чашке горячего глинтвейна...
	Лишь  однажды  до  слуха  Феликса донесся отдаленный грохот колес по
булыжной  мостовой  и щелканье кнута, сопровождаемое гортанным покрикиванием
кучера.  Чуть  позже он услышал женский взвизг из подворотни и собрался было
вмешаться,  но  женщина заливисто расхохоталась, а вторил ей испитый мужской
баритон,  и  Феликс  передумал. Потом он сам едва не стал объектом нападения
со  стороны  ночных  хищников:  стайка юнцов вынырнула из темноты, неприятно
гогоча  и  готовясь покуражиться всласть над беззащитным прохожим. Разглядев
меч  у  бедра  намечаемой  жертвы,  юнцы  сочли за лучшее нырнуть обратно, и
поступили  весьма  благоразумно:  продрогший  и  обозленный  на  собственную
немочь  Феликс  церемониться  бы  с ними не стал, надолго отправив каждого в
клинику  для  малоимущих.  Он  даже  пожалел, что инцидент не состоялся. А в
остальном  его  прогулка протекала без происшествий, если не считать таковым
появившуюся хромоту и острые уколы боли в правом колене.
	Поначалу  боль  была  достаточно незначительной, чтобы ее можно было
игнорировать,  но  когда  Феликс  добрался  до  Троллиного  моста, проклятое
колено  начало  причинять  ему  беспокойство.  Позади  была  только половина
дороги,  а  впереди  его  ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и
Феликс решил устроить передышку.
	На  мосту  туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на
них  влаги  были  осклизлыми  на  ощупь,  а  над рекой, густой и черной, как
смола,  курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои
тяжелые  от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их
о каменные быки моста. От быков пахло плесенью.
	Опершись  на  перила,  Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет
утомил  его  сильнее,  чем  он  ожидал,  а  беседа  с Патриком и Себастьяном
разбередила  ненужные  воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать
давно  перегоревшими.  И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком
шумным  для  старого  усталого  героя; и самое обидное, что этот день еще не
кончился.  Дома  его  ждали  полтора  десятка  гостей  Йозефа - не друзей, а
"нужных  людей",  для  которых  Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке -
диковинка,  достопримечательность,  реликвия  ушедших  времен; редкий зверь,
случайно  перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего... Возвращаться
не  хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт,
рассказывать о подвигах... Не хотелось, и все тут.
	Лучше  стоять  на  мосту  и  смотреть на воду, ожидая, когда утихнет
боль  в  ногах,  и  дыхание  перестанет  вырываться  из груди с простуженным
сипом,  чтобы  превратиться  в  облачко  пара,  и  пройдет  покалывание  под
ребрами,  и  сердце  вернется к нормальному ритму... И это все - из-за одной
мили пешком! Уму непостижимо...
	"Ничего-ничего,  -  успокаивал  себя  Феликс.  - Это даже полезно. В
терапевтических  целях.  Дабы  не  отрываться  от  реальности. Одна прогулка
пешком,  и  тяга  к  совершению  подвигов сменяется желанием погреть кости у
камина...  Чертов  Огюстен!  Все,  больше  никакой  ностальгии  по прошлому.
Отныне  и  впредь  я  буду возвращаться только домой - к повседневной скуке,
ценить  которую  дано  только  героям.  Осталось  только доковылять до этого
самого  дома  и  вынести  полтора  десятка  потных  рукопожатий, фамильярных
похлопываний  по  плечу  и  пьяных  слюнявых поцелуев... Тоже ведь подвиг, в
каком-то смысле!"
	Однако  было еще кое-что, что препятствовало возвращению в скучную и
размеренную  жизнь.  Маленькая заноза в памяти, засевшая там после разговора
с  Сигизмундом.  Отодвинутая на задний план миротворческими заботами Феликса
на  банкете,  сейчас  она  напомнила  о  себе, пробудив смутное предчувствие
где-то в области груди.
	Феликс  извлек портмоне и достал из потайного кармашка полученный от
Сигизмунда  ключ  к  фолианту.  Точный дубликат этого ключа сейчас лежал под
развалинами  замка  Каринхале... Стало быть, ключ не только открывает книгу.
"Я  мог  бы  и  сам  догадаться,  -  подумал он. - "Сувенир из Нюрнберга"...
Старый ты перестраховщик, Сигизмунд. Ну на кой оно мне?"
	Он  покачал  ключ  на  ладони,  и  ему вдруг очень сильно захотелось
швырнуть  его  в  реку. Феликс даже представил себе тихий всплеск, с которым
маленький  серебряный  ключик  упадет  в  воду,  унося  с собой все то, чему
полагалось  оставаться  в прошлом. А следом за ключом можно отправить и саму
книгу...  Он  грустно  усмехнулся,  понимая, что никогда этого не сделает, и
спрятал ключ в портмоне.
	"К  Хтону  все  предчувствия!  -  решил он. - Самое большее, что мне
может  угрожать - это проснуться завтра от ломоты в суставах и гложущей боли
в  костях,  потому  что  нельзя  так  долго стоять на сырости и холоде. Надо
возвращаться!"
	Как  он  преодолел  оставшуюся  часть  пути,  ему  даже  не хотелось
вспоминать.  Восхождение на Брокенберг стоило ему меньших усилий - правда, и
совершил  он  его,  будучи  вдвое моложе, но сейчас каждый шаг стал для него
пыткой.  Одно  было  хорошо  -  боль  в  стертых  до  крови  пятках  сделала
эфемерными  все  попытки разыгравшейся интуиции напомнить о себе. Интуиция -
штука  хитрая,  для героя она как палка о двух концах: если ей следовать, то
героем  лучше  вовсе  не  становиться,  а  если  пренебрегать, то недолго им
пробудешь...  Но  в  настоящий  момент,  когда  Феликсу ничего не угрожало и
угрожать  не  могло,  интуиция  явно  работала  вхолостую, и Феликс решил не
обращать  на  нее  внимания.  Истрепанное  годами интенсивного использования
шестое  чувство  могло как притупиться, так и обостриться сверх меры; вполне
возможно,  что  причиной  дурных  предчувствий  было  отвращение  Феликса  к
поджидающим его "нужным людям".
	И  уже  у  самой  двери, когда Феликс взялся за дверной молоток, его
вдруг  опять  скрутило,  как  перед  банкетом, только на сей раз это была не
физическая,  а скорее душевная слабость: еще не страх, а приближение страха,
чувство  опасности,  неясной,  смутной  угрозы...  Феликс  приложил голову к
холодному  кольцу и стал ждать, пока это пройдет. Прошло быстро; он суеверно
покосился на молоток и открыл дверь своими ключами.
	Проскользнуть  незаметно  через  прихожую ему не удалось, да он и не
очень-то  рассчитывал  -  там  как  раз  кого-то провожали, и Йозеф, даже не
подав гостье манто, бросился навстречу отцу.
	- Ну где ты ходишь?! - воскликнул он с упреком. - Почему так долго?
	- Быстрее не мог...
	Йозеф  был  чем-то  взволнован  и  оттого излишне суетлив; у Феликса
екнуло сердце.
	- Что-то случилось? - спросил он.
	- Ничего не случилось. Просто я так рад, что ты его пригласил!
	- Кого? - не понял Феликс.
	-  Господина Нестора, конечно! Почему ты никогда не говорил мне, что
вы знакомы?



 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕНЬ ТОЛПЫ *



1

	Приход  декабря  ознаменовался  обильными и никогда доселе в Столице
не  виданными  снегопадами.  Снег  обычно  шел  ночью:  уже  к вечеру с неба
начинали  сыпать  мелкие  колючие  снежинки, а когда совсем темнело, в свете
фонарей  кружились  и  танцевали  лохматые белые хлопья. После полуночи снег
валил  уже  непрерывно,  укутывая Город пуховым одеялом, и к утру все вокруг
сияло  белизной  в  ярких  лучах холодного зимнего солнца: на покатых крышах
домов  (карнизы  которых  были  украшены  бахромой крошечных сосулек) лежали
огромные  белые  шапки,  черные  ветви  деревьев  гнулись  к земле под весом
пушистых  гребешков,  а на улицах было не пройти и не проехать из-за рыхлых,
иссиня-белых   сугробов,  покрытых  весело  похрустывающей  корочкой  наста.
Ступив  на  такой вот обманчиво твердый ледок, можно было провалиться в снег
по  пояс;  колеса  карет  в  сугробах увязали напрочь, и все надежды горожан
возлагались  на  злых, как черти, дворников с их большими фанерными лопатами
и  Цех  кузнецов,  который  грозился в спешном порядке наладить производство
саней для муниципального транспорта.
	Впрочем,  если  взрослому  населению  Столицы небывалые причуды зимы
принесли  одни  только  хлопоты,  то  ликованию  детворы  не  было  предела.
Георгиевский  спуск,  став  совершенно  непреодолимым  для  карет и лошадей,
мигом  превратился в излюбленное место малолетних виртуозов лыж и салазок, а
более  пологие  улицы  Города  за  один день украсились кривобокими фигурами
снеговиков,  застывших,  словно  часовые,  у  ворот  почти  каждого  дома. В
городском  парке  из  снега  были  воздвигнуты два бастиона, где с утра и до
вечера  кипели  потешные  сражения,  а  рядом  с  полем  боя  самодеятельные
художники,   испросив  дозволения  бургомистра,  устроили  выставку  ледяных
скульптур.   По   какой-то  странной  причине,  все  без  исключения  фигуры
изображали  магических  тварей,  и чем безобразнее была тварь на самом деле,
тем  удивительнее  и  чарующее  выглядела  она,  будучи  вырублена  из глыбы
сверкающего  прозрачного  льда.  Достаточно  заметить,  что  самым  красивым
обитателем  ледяного зверинца был признан тролль восьми футов роста, ставший
любимцем  всех  детей  и  ласково  прозванный  Клыкачом. Побывав на выставке
вместе  с  Агнешкой  и  своими  глазами  увидев,  как малышня обожает своего
Клыкача,  Феликс  решил,  что  в  мире что-то серьезно перевернулось: раньше
тролли  любили  детей,  но никак не наоборот! Причем тяга троллей к людскому
молодняку  всегда  носила  исключительно гастрономический характер, и именно
эта  склонность  к  каннибализму вкупе с угрожающим видом монстра вызывала у
ребятни большее восхищение, нежели скрупулезная работа скульптора...
	Как  бы  то  ни было, но ледяной зверинец оставался самым популярным
аттракционом  в  заснеженной  Столице  вплоть  до  того  дня,  когда  погода
испортилась.  С северо-запада подул холодный порывистый ветер, небо затянуло
седыми  космами;  сделалась  метель, и Город утонул в снежной круговерти. Не
стало  ни  дня, ни ночи - круглые сутки за окнами была серая каша. Загудело,
завыло  в  трубах,  подняло  в  воздух  и  развеяло  в прах лежалые сугробы,
хлестнуло  по  крышам  и  ставням  черной  крупой,  и закачались, заскрипели
деревья,  рухнули  неприступные  снежные бастионы, попадали и разлетелись на
мелкие  кусочки  ледяные  монстры, и забушевала в ухоженных некогда парковых
аллеях настоящая лесная пурга.
	Три  дня  Город  находился во власти стихии. Три дня никто и носу не
высовывал   на  улицу.  Закрылись  лавки  и  трактиры,  разошелся  по  домам
магистрат,  замкнулись  двери  цеховых  мастерских,  приостановилась учеба в
Школе  и  гимназиях, и даже фабричные трубы перестали дымить! Буран захватил
Столицу  врасплох, посрамив все прогнозы, и безраздельно властвовал в ней на
протяжении  трех  суток, гоняя по узким улочкам тучи сухого снега и сшибаясь
на площадях пружинными спиралями вихрей.
	На  четвертый день все стихло: ударил мороз. Не тот легкий, игривый,
щиплющий  нос  холодок,  которым  забавлялась  зима до метели - а настоящий,
лютый,  трескучий мороз упал на Столицу, и впервые на памяти старожилов река
покрылась   толстым   слоем   темного,  с  алебастровыми  прожилками,  льда.
Выглянуло  в  прорехи  облаков  стылое  солнце,  подернулся  молочной дымкой
Сивардов  Яр, а оттуда туман пополз на Нижний Город, и воздух стал звонким и
хрупким,   и  немыслимо  было  любое  движение  во  всей  этой  звонкости  и
хрупкости,  и  даже  дышать  было  боязно,  ибо  на  вкус  новый, стеклянной
прозрачности   воздух   оказался  колючим  и  обжигающим.  А  пока  горожане
приходили  в  себя  после  трехдневного  неистовства метели, мо