душу  вынимающего  безделья,  одолеть  которое  не помогали даже философские
рассуждения  о глубинной зависимости степени пафоса в газетных заголовках от
повышения цен на продукты...
	-  Ой!  -  Тельма  выпорхнула из кухни с подносом на руках и едва не
налетела   на  Феликса.  Поднос  опасно  накренился,  но  Феликс  успел  его
подхватить. - Извините, пожалуйста...
	- Что это?
	- Бульон для Агнешки. Но госпожа Ильза просила...
	- Передай госпоже Ильзе, что я сам его отнесу, - сказал Феликс.
	"Всяко  лучше,  чем  философствовать..."  -  подумал  он  с грустной
усмешкой, взял поднос с чашкой бульона и стал подниматься по лестнице.



2

	У  самой  двери он помедлил. Медлить уже вошло у него в привычку: он
завтракал  медленно,  и  газету  листал  неспешно,  и по лестнице поднимался
размеренно  и  не  торопясь  - и дело было вовсе не в одышке, как можно было
подумать;  одышка  -  пустяк, мелочи жизни, а главным его врагом, невидимыми
путами  спеленавшим  ноги  и  заставляющим  все  делать медленно, стало само
время.
	Привыкнув  к  стремительному мельканию дней в юности, он ожидал, что
с  возрастом,  как  это  следовало  из  рассказов старших, время еще сильнее
ускорит  свой  бег.  А  вышло  все в точности, да наоборот: дни, исполненные
тягучего,  муторного  ничегонеделания,  удлинялись  до  тех пор, пока каждый
прожитый  час  не  превращался  в  изнурительную  битву со временем. Убивать
свободное  время  Феликс  наловчился  не  хуже,  чем  чудовищ, и главным его
оружием  в  этой  бесконечной битве была новая привычка все делать медленно.
"Неправильный  я старик, - подумал он. - Все у меня не как у людей. И память
вместо  склероза  крепчает, и время отказывается лететь вольной птицей, и на
пенсии мне тошно... И кряхтеть толком не умею. Неправильный я старик!"
	Он  постучал  и  осторожно отворил дверь в агнешкину комнату. В носу
засвербило от резкого аптечного запаха.
	- Ты спишь?
	- Сплю, - тихо сказала Агнешка, не открывая глаз.
	-  Это хорошо, что ты спишь. - Удерживая поднос на вытянутых пальцах
одной  руки,  Феликс  по-балетному  выгнул спину и грациозным движением ноги
захлопнул  за  собой  дверь.  -  Кушать  подано,  сударыня,  -  сказал  он с
французским прононсом.
	Агнешка  захихикала.  Феликс,  заложив  левую  руку  за спину и неся
поднос высоко над головой, важно прошествовал к кровати.
	- Изволите выпить бульон сейчас или пускай остынет?
	- Пускай остынет.
	-  Как  вам  будет  угодно,  -  Феликс низко поклонился. Позвоночник
треснул,  как  сухая  ветка.  Потешно  выкатив глаза, Феликс взял, оттопырив
мизинец,  чашку  с  бульоном  и  бережно  поставил ее на столик у кровати. -
Какие  еще  будут  пожелания? - не разгибаясь спросил он, двумя руками держа
поднос перед грудью и подобострастно глядя на внучку.
	- Никаких.
	-  Вот  и  славно!  - Он отложил поднос, завел руки за спину, уперся
кулаками  в  поясницу  и с громким хрустом выпрямился. - Что-то твой дедушка
совсем заржавел... А где стул?
	- У окна.
	-  Ага...  Слушай,  а  может, его открыть? Окно? Свежий воздух и все
такое прочее... Весна на дворе! А? Ты как, не против?
	- Не получится, - покачала головой Агнешка.
	- Это еще почему?
	- Заколочено. Этот новый доктор думал, что у меня пьет кровь вампир.
	Феликс  оторопел.  Он  машинально  подергал  оконную  раму и пощупал
пальцами  гирлянду  цветов,  укрепленную  на  карнизе  для  штор. "Чеснок, -
определил он. - Самый настоящий чеснок!"
	- Бывают же на свете такие кретины, - с чувством произнес он.
	Агнешка опять хихикнула.
	- Мама его уже выгнала, - поделилась она.
	-  И  правильно  сделала... Вампир! Это ж додуматься надо! - все еще
не  мог  прийти  в  себя  Феликс. - Сегодня же попрошу Освальда выкинуть эту
дрянь и открыть окно. Чеснок! Что за идиот!
	Переставив  стул  от окна поближе к кровати, Феликс тяжело опустился
на него, вздохнул и провозгласил:
	- Откуда такие только берутся?
	-  Да ладно, деда, - вступилась Агнешка. - Он хотел как лучше. Он же
доктор!
	-  Болван он, а не доктор. Знаешь, почему вампиры так долго живут? В
смысле, не умирают?
	- Почему?
	-  Да  потому  что  от героев держатся как можно дальше! А в Столице
вампир  и  пяти  минут бы не прожил! Ему бы тут мигом осиновый кол в грудину
забили...  Я  бы  и  забил, объявись он возле моего дома. Нет, все это бред.
Просто  доктор  твой - дурак, вот и выдумывает невесть что... Хоть бы у меня
спросил, тоже мне, специалист по вампирам. Чеснок он развесил!
	- А что, про чеснок - это выдумка, да?
	-  Почему  выдумка?  Носферату  он отпугнет. Инкуба - вряд ли, разве
что  молодого.  Ну  еще бруксу там, лугата какого-нибудь, альпа или мурони -
запросто.  А  вот  асанбосам, или экимму, или утукку - плевать они хотели на
чеснок.  Упыри,  Агнешка,  они  ведь  разные  бывают. И к каждому нужен свой
подход. Я в них не очень разбираюсь, а вот, скажем, Сигизмунд...
	- Деда... А ты мне книжку почитаешь?
	- А ты бульон выпьешь?
	- Ох... Куда я денусь? - вздохнула Агнешка.
	-  Вот  и  умница,  -  похвалил  внучку  Феликс  и  поднял чашку. На
поверхности остывающего бульона подрагивали золотистые колечки жира.
	С   отвращением   отхлебнув  густую  жидкость,  Агнешка  затравленно
посмотрела на дедушку.
	-  Надо, солнышко, - сказал Феликс виновато. - Знаю, что не хочется.
Но  -  надо.  Давай  потихонечку...  Молодчина!  А  теперь  можно  и  книжку
почитать.  Где  наша  книжка? Что, вот эта? - с ужасом уточнил он, взвешивая
на  ладони  Абердинский  бестиарий.  -  О-хо-хо.  И  про  кого  же ты хочешь
почитать?
	- Про феникса.
	-  Ладно,  будет  тебе  про  феникса...  -  пробормотал  он,  листая
громоздкий  манускрипт.  -  Вот,  нашел.  -  Он  набрал  воздуху в грудь и с
выражением  начал  читать  вслух:  -  Fenix  Arabie  avis dicta quot colorem
feniceum habeat...
	- Деда! Нехорошо издеваться над больной внучкой!
	-  А над старым дедушкой издеваться хорошо? Я латынь последний раз в
гимназии учил! Давай я тебе лучше своими словами расскажу...
	- Давай... - сказала Агнешка и зевнула.
	-  Как  феникс возрождается из пепла - не знаю, не видел, и врать не
буду.  И  без  меня  наврали  уже  с  три  короба,  про яйцо из мирры да про
целебные  свойства  снадобий  из  гнезда  и  пепла  феникса. Собственно, я и
самого  феникса  никогда  не  видел, не довелось, а вот Гектор, которому эта
птаха  однажды чуть глаз не выклевала, потом рассказывал, что феникс - птица
злобная  и  уродливая,  вроде  грифа,  хотя если смотреть издалека, то можно
подумать,  что  и красивая. Это потому, что перья у нее красные с золотом, и
вообще  она  пестрая  очень.  И  глупая, кстати. Размерами она чуть поменьше
орла, зато когти... Эй, внучка! - позвал он шепотом. - А ты часом не уснула?
	Тихое  сопение  свидетельствовало,  что  не слишком связный дедушкин
рассказ  о  фениксе  убаюкал  девочку  не  хуже колыбельной. Феликс нахмурил
брови  и  подозрительно  принюхался  к  пустой  чашке  из-под бульона. Ильзе
достало  бы  ума подмешать туда опиумной настойки... "Да нет, вроде чисто...
-  с  облегчением  подумал  он. - Да и зачем? Она так ослабела, что никакого
опиума уже не надо..."
	Теперь,   когда  внучка  уснула,  можно  было  расслабиться.  Феликс
бессильно  уронил  плечи,  прикрыл глаза и ссутулился, разом постарев лет на
десять.  Ладони  слепо  поглаживали  шероховатый  пергамент  манускрипта. По
затылку  разлилась  свинцовая  тяжесть,  а  на  лбу,  у  самых корней волос,
проступила  испарина.  Изображать  бодрый оптимизм становилось все труднее и
труднее...  "Будь  оно  все  проклято!  -  подумал он. - Будь оно все трижды
проклято!!!"
	Агнешка  спала  чутко  и  нервно,  еле  слышно постанывая во сне. Ее
бледное,  изможденное  личико,  окруженное разбросанными по подушке длинными
прядями  когда-то  золотистых,  а теперь потемневших от пота волос, казалось
таким  же  белым, как и подушка, и только на щечках пылал нездоровый румянец
-  будто  внутри  этого  маленькой  тельца  горело жаркое пламя, и пламя это
сжигало ребенка изнутри... Агнешка таяла, как воск.
	"Вампир...  - с горечью подумал Феликс. - Версия не бредовее прочих.
Сколько  их  уже  было  - докторов и версий? Десятки? Сотни? За пять месяцев
здесь  успели побывать все столичные лекари и знахари. А толку? Кроме самого
первого,   ни  у  кого  из  них  не  хватило  смелости  признаться  в  своей
беспомощности.  Солидные  и  представительные  эскулапы, светила медицинской
науки;  согбенные  бабки, шепчущие себе под нос какие-то липовые заклинания,
почерпнутые  из кладезя народной мудрости; пожилые фельдшеры, по части опыта
способные  дать  сто  очков  вперед любому светилу; бородатые и вечно пьяные
целители,  за  милю  разящие  водкой  и  шарлатанством;  молоденькие медики,
вчерашние  студенты  с университетскими дипломами, самонадеянные и глупые; и
прочие,  прочие,  прочие...  А  в  результате  - гирлянда чеснока на окне да
теория о вампире. Будь оно все проклято!"
	Кощунством  -  нет, хуже! - трусостью было бы сидя у постели Агнешки
убегать  от  реальности  в  зыбучие пески памяти, но Феликс просто ничего не
мог с собой поделать...
	...Все  это  началось  зимой. В январе Ойкумену обожгло, как кнутом,
страшным  словом  -  Чума! Слово это, полузабытое и оттого во сто крат более
страшное,  появилось  в  газетах  в самом конце января, вместе со старинными
гравюрами,  на  которых  доктора  в плотных балахонах и странных, похожих на
клювы  фламинго,  масках, окуривали дымом горы обезображенных трупов. Черная
Смерть  пришла  в  Европу  из Китая, принесенная в Англию на борту одного из
баснословно  быстроходных  клиперов.  Неслыханной  удачей можно было считать
то,  что  первая  вспышка  эпидемии  произошла в островной Британии. Ла-Манш
перекрыли.  Извлеченные  из  музеев  Лувра  баллисты  и  онагры топили любое
суденышко,   дерзнувшее   нарушить  карантин  и  покинуть  берега  туманного
Альбиона  -  и  таким  варварским  способом Чума была остановлена. Потом был
пожар  в Лондоне, и вся Метрополия вздохнула с облегчением, услыхав о гибели
одного  из  крупнейших  своих  городов.  Феликс  хорошо  запомнил  по-детски
радостные  улыбки  на  бледных  от испуга лицах докторов при известии о том,
что   двести  тысяч  человек  за  одну  ночь  погибли  в  бушующем  пламени.
Метрополия,  оцепеневшая от ужаса перед древним врагом, ликовала, когда враг
пожрал самое себя; Агнешке становилось все хуже.
	Весной,  с первой оттепелью на традиционные ярмарки вместе с изрядно
поредевшими  караванами  полупустых  крестьянских  повозок пришел, скромно и
без  фанфар,  тощий  убийца  по имени Голод. Его появление не вызвало такого
ажиотажа,  как скоропостижный приход и кончина Чумы; Метрополия, несмотря на
все  внутренние  встряски  и  реформы,  оставалось богатой и процветающей, и
могла  себе  позволить закупать продовольствие по любым ценам, хотя, конечно
же,  определенные  проблемы  возникли,  как,  например,  длинные  очереди за
продуктами  и  стихийные приступы паники, когда еды попросту не хватало - но
ничего  такого,  с  чем  не  смогли  бы  справиться  доблестные уланы. Феоды
пострадали  сильнее. Регулярных известий из глубинки не было, но были слухи,
и  слухи  внушали  трепет.  Пустые,  вымершие  до единого человека деревни и
участившиеся  до обыденности случаи людоедства стали на время одной из самых
популярных  тем  для  беседы горожан в очередях. Во всем винили отупевших за
века   духовного  рабства  крестьян,  попросту  не  способных  работать  без
повеления  мага;  к  этому  времени даже самые упрямые доктора отказались от
теории о затянувшейся на два месяца простуде Агнешки.
	Истинных  причин Голода так никто и не разузнал; вскорости с берегов
Волги  и  Днепра  докатились  отзвуки  событий настолько невероятных, что их
поначалу   приняли  за  сплетни.  О  Войне  отказывались  говорить  всерьез,
предпочитая   отделываться   анекдотами  об  ордах  оголодавших  крестьян  и
каких-то  непонятных  "казаков", которые вот-вот повторят маршрут Чингисхана
и  сметут все и вся на своем пути. В газетах впервые за последние двести лет
появились  сводки  с  полей  сражений,  и  сводки  эти  были неутешительные.
Регулярные  войска  Ойкумены  проигрывали  одно сражение за другим, и захват
Киева  бандой разбойников заставил Палату Представителей заикнуться о созыве
добровольного   ополчения.  К  счастью,  крестьянские  бунты,  переросшие  в
полномасштабную   Войну,  вскоре  выдохлись,  и  уланы  Метрополии  получили
возможность  вздернуть  на  фонарных столбах перепившихся бунтовщиков; Йозеф
впервые  завел  разговор  о  частной  клинике,  где  Агнешка  будет окружена
любовью и заботой профессиональных врачей и медсестер.
	Вслед  за Чумой, Голодом и Войной в Ойкумену пришла Смерть. В апреле
стали  умирать  дети.  Симптомы были в точности те же, что и у Агнешки: жар,
слабость,  иногда  - кровавый кашель. Но Агнешка заболела в конце декабря, и
то,  что  она  дожила  до апреля, все без исключения доктора называли чудом.
Дети  заболевали и умирали в течение недели. Тысячи родителей в одной только
Столице  повредились  рассудком.  Это  не  было  эпидемией; это не было даже
инфекционной   болезнью.   Дети   просто  умирали.  Уличный  беспризорник  и
наследник  богатого  семейства  сгорали  в лихорадке за одинаковый срок. Все
лекарства  и  процедуры  оказывались бессильными против неумолимой Смерти; в
апреле Агнешке было худо, как никогда.
	Но  сейчас  стоял май, и Агнешка все еще была жива. Или честнее было
бы  сказать  -  все  еще  умирала?  Феликс чувствовал, что вот уже несколько
месяцев  балансирует  на грани безумия. Собственное бессилие доводило его до
изнеможения.
	"Я  так  больше  не  могу",  - подумал он. Его взгляд упал на богато
разукрашенную  страницу  бестиария.  С трудом разбирая средневековую латынь,
он  попытался  перевести одну из напыщенно-витиеватых фраз: что-то об Иисусе
Христе,  который,  как  феникс,  умер  и  потом  снова  воскрес,  после чего
похвастался,  что ему дана власть над жизнью и смертью... "Как все просто, -
подумал  Феликс.  -  До чего же все было просто и ясно для того абердинского
монаха,  который  переписывал  Плиния  и  Геродота,  сопровождая  свой  труд
восхвалениями  в  адрес своего небесного патрона. Есть добрый, хотя и слегка
юродивый  бог,  который  обладает властью давать и отнимать жизнь. Богу надо
молиться,  и  тогда  все  будет хорошо. А если будет плохо, то это все равно
хорошо.  Потому что бог - он добрый. Даже когда злой. Эх, встретить бы этого
Иисуса, да поговорить с ним о жизни и смерти..."
	Феликс   с   трудом   удержался,   чтобы  не  захлопнуть  бестиарий.
Накипевшая  в  душе  ярость  требовала выхода, но он заставил душу сжаться в
кулак.  Он встал, аккуратно и бесшумно закрыл толстый фолиант, и положил его
на  столик  у  кровати.  Потом  нагнулся  и  поцеловал  горячий  и сухой лоб
Агнешки.  К горлу подкатил комок. Он медленно выпрямился и повернулся. Когда
он уже взялся за дверную ручку, в спину ему арбалетным болтом ударил вопрос:
	- Деда?
	- Что, внучка?
	- Я умру?
	- Нет.
	-  Деда,  - укоризненно сказала Агнешка. - Как тебе не стыдно! А еще
говорил, что никогда не врешь...



3

	С  Патриком  он  столкнулся  нос  к носу уже на улице, едва выйдя за
ворота,  и  это было... это было как холодный душ; или нет, скорее, как если
бы  ему  плеснули  в  лицо водой из ведра - окатили с ног до головы ледяной,
кристально  чистой  родниковой  водой,  смыв  то  липкое, удушливое, гнусное
ощущение собственного малодушия, приведшее его в состояние исступления.
	"Куда  я  иду?"  -  спросил он себя и не нашел ответа. В ушах слегка
шумело.
	- Здравствуйте, Феликс, - сказал Патрик.
	Его  голос  с  трудом пробился сквозь гул прибоя. "Как в раковине, -
подумал  Феликс.  -  Я однажды привез Агнешке большую и красивую раковину из
розового  перламутра.  И  мы  вместе слушали море. Агнешка никогда не видела
моря".
	- Феликс?
	Феликс  сглотнул.  Морской прибой отступил куда-то далеко-далеко, но
не  пропал  совсем,  превратившись  в ровный монотонный шум на самом пределе
восприятия. Феликс попробовал улыбнуться и кивнуть. Улыбка вышла натужной.
	- Феликс? Вам нехорошо?
	"Мне?  Мне хорошо. Это-то и плохо, что мне хорошо. Мне, старику, чья
жизнь уже позади. Мне - хорошо..."
	-  Нет, Патрик. Все в порядке. Я просто задумался. - От слов саднило
горло. Язык ворочался с трудом.
	- Вы плохо выглядите, - озабоченно сказал Патрик.
	- Правда? Это пройдет. Я не выспался. Вот и...
	- Вы очень бледный.
	- Это пройдет, - настойчиво повторил Феликс, разглядывая Патрика.
	Последний  раз  они виделись на похоронах Абнера. Голова юноши тогда
была  еще  забинтована, и Феликс запомнил, как дергалось его правое веко при
каждом  ударе лома о мерзлую землю. Сейчас бинтов уже не было, и Феликсу был
виден  тонкий  белый  шрам,  пересекающий лоб и правую бровь Патрика. Правый
глаз  так  и  остался  кривым: внешний уголок века был опущен, словно Патрик
все  время  щурился,  и  Феликс, осматривая стоящего перед ним полузнакомого
парня,  то  и  дело возвращался к этому увечью, не забывая отмечать краешком
сознания,  что  за  минувшее  время  Патрик заметно похудел - черты лица его
заострились,   и   щеки   казались   впалыми,  но  это  не  было  признаками
болезненного  недоедания,  напротив,  Патрик  выглядел  возмужавшим  и  даже
окрепшим  -  худым и жилистым, как молодой леопард. Такое впечатление только
усиливалось  тем,  что  присущая  ему  от  природы кошачья гибкость движений
теперь  обрела некую завершенность в виде расслабленной осанки опытного и ко
всему  готового бойца и холодного, равнодушно-внимательного взгляда, который
из-за вечно прищуренного века казался еще и оценивающим.
	Патрик выглядел опасным.
	-  Это  чепуха,  -  сказал  он, прикоснувшись к окривевшему глазу. -
Вижу  я  нормально, а шрам меня не беспокоит. Женщинам даже нравится. Что-то
вроде  визитной  карточки,  -  улыбнулся  он вдруг так светло и открыто, что
Феликсу   на   мгновение   показалось,   что   перед  ним  снова  стоит  тот
жизнерадостный  русоволосый  ирландский  мальчик,  который  больше  всего на
свете  любил  подшучивать над дядей и двоюродным братом. Впечатление длилось
всего секунду и рассеялось без следа.
	-  Я рад тебя видеть, - сказал Феликс и потрепал Патрика по плечу. -
Я очень рад тебя видеть, - повторил он.
	- Как Агнешка?
	- Как всегда, - сказал Феликс. - Не будем об этом, хорошо?
	-  Хорошо, - понимающе кивнул Патрик, и они вместе двинулись вниз по
улице.
	-  Постой,  -  вдруг сообразил Феликс. - А ты как здесь очутился? Ты
меня искал? Что-то случилось?
	-  Да,  я  вас искал, и нет, ничего не случилось. Точнее, случилось,
но   давно.  Феликс,  я  хочу,  чтобы  встретились  с  одним  человеком.  Не
спрашивайте  меня ни о чем, пожалуйста. Просто поедемте со мной, хорошо? Это
не  отнимет  у вас много времени. Я мог бы сам рассказать, но лучше, если вы
услышите все от очевидца. Вы сейчас не очень заняты?
	-  Совсем не занят, - недоуменно сказал Феликс. - Патрик, что это за
игра в шпионов?
	- Это не игра. Вы скоро все сами поймете. Быстрее, вон омнибус!
	Омнибус  пришлось  догонять. Было что-то около девяти утра - час пик
в  самом разгаре: в это время сотни лавочников, достаточно зажиточных, чтобы
обитать  в  Верхнем Городе, и слишком прижимистых, чтобы ездить в пролетках,
забивали  муниципальные  транспорт  под  завязку,  и переполненные омнибусы,
доставляющие  добропорядочных бюргеров к месту работы на другом берегу реки,
даже  и  не  думали останавливаться, чтобы подобрать еще парочку пассажиров.
Патрик  легко,  почти  не  касаясь  земли,  догнал  неповоротливый  омнибус,
вскочил  на  подножку, распихав озлобленно пыхтящих пассажиров, ухватился за
ременную   петлю  и  свесился  наружу,  протянув  руку  Феликсу.  Феликс,  с
колотящимся  сердцем  и сладкой, полузабытой мышечной болью в икрах, на бегу
протянул  руку Патрику и был буквально вдернут в омнибус, мимо