на пленных мусульманских повстанцах,  включая
невинных  детей, вы заражаете  их инфекциями и  раком, вы  вырезаете  из них
органы, вы выращиваете  в них новые  органы,  как в  инкубаторе, чтобы потом
снова  вырезать.  Статейка  была  мигом  перепечатана в  московской  "Лучшей
газете". Затем тексты  превратились  в куда более мощную  вещь,  в картинки.
Были  прокручены  схожие  сюжеты  по  СNN  и  трем  немецким  телекомпаниям,
общеевропейскому  "Euro-Space",  откуда   пролились  баннерами  на  миллионы
веб-страничек,   ну  и   перекочевали  на  российские   каналы  медиа-группы
"Благовест".
     "Короли  картинки"  постарались   вовсю.   Прокрученная   через  мощные
мультимедийные компьютеры  фотокарточка  молодого  Шермана  -- там где  он с
бородой -- обернулась новым  Распутиным.  Нью-Распутин  многократно  вонзает
шприц  в беззащитного  ребенка повстанческой наружности,  какие-то  плачущие
женщины,  какие-то  ревущие  младенцы,  какие-то  препарированные трупы.  На
каналах "Благовеста", рассчитанных на православную аудиторию,
     Нью-Распутин за счет увеличения  носа был превращен в  Нью-Иуду, и упор
был сделан не на повстанцев-пиздорванцев, а на богомольных старушек...
     Затем случился этот вызов в прокуратуру и обыск в центральном офисе.
     Наши  менты и  прокуроры,  несмотря  на большие  отличие от французов и
немцев  в  толщине  морды  и  словарном  запасе,  повторили  все  забугорные
обвинения. Ну, конечно, добавили свои аранжировки. "До  Ближнего Востока  ты
теперь вряд ли долетишь, голубь толстопузый." Удивительно совпало по времени
нападение  на  "Шерман-Слободу"  тонких  западных  гуманистов,  приверженцев
глобализации,  и грубых отечественных  жидоморов,  сторонников  национальной
идеи. Городской прокурор (кто он там антисемит или гуманист?), готов сожрать
его с дерьмом.
     А после  того, как  случилось  все Это,  он слышит  от них одну и ту же
нудянку -- "ведутся оперативно-розыскные мероприятия"... Чушь, ничего они не
делают, хотя он уже не раз платил губоповцам...
     Два  раза пискнул в  кармане мобильник,  значит  втягивает  электронную
почту. Ну, что там  еще?  Десяток интересных, что говорится, предложений  от
лиц  еще не  пронюхавших,  что он  банкрот. А это  еще что  такой.  Некто  с
бесплатного  электронного  адреса freund@yahoo.com. Сообщает, что  в  желтом
пакете Вам подарок, дорогой господин Шерман. Да  ведь, уходя с работы он еще
захватил  охапку  бумажной  почты. Где  этот  пакет.  Что  там, пластид?  А,
наплевать,  пускай  снесет  полчерепа,   в   оставшейся  половине  останется
достаточно  тоски. Из пакета  с  поролоновыми прокладками к нему  на  ладонь
сполз.. палец.
     Такое может быть только на экране телевизора.
     Но палец был без сомнения настоящим, очень грязным и детским...
     Стало  трудно дышать, он дернул за ворот рубашки. Случилось  то, что не
могло рассосаться и  исчезнуть, с чем  невозможно  было  жить.  Несмотря  на
мягкое  бээмвэшное  сидение, он утратил опору и стал  падать  в  бездну.  Он
ухватился  за мобильник как будто  тот мог  хоть  на мгновение задержать его
падение и снова проверил электронный почтовый ящик.
     Пришел еще один е-мейл с того же адреса.
     "Ну, что, господин  Шерман,  признал плоть от плоти  своей? Из-за твоей
жадности,  скотина,  мы будем отрезать  каждую  неделю по  кусочку от  твоей
дочурки. Через месяц у  нее не останется ни одного пальчика  на правой руке.
Если к этому времени она не умрет от  гангрены (на все воля  Аллаха)  придет
срок ее тринадцатилетия. И, хотя по уму она похожа на десятилетнюю, ей будет
представлен выбор: стать  женой одного из наших увечных воинов, приняв Веру,
или спуститься  в Преисподнюю.  В  любом из  этих случаев  ты  никогда ее не
увидишь  и  будешь  один сидеть  на  своих  акциях  и опционах сколько  тебе
влезет."
     Автомобиль   марки  БМВ   разонравился  господину  Шерману.  Ему  вдруг
показалась липовой  вся эта серебристая мускулатура. Он даже подумал, что он
променял жизнь своего ребенка на набор железок и стекляшек.
     -- Останови машину,-- сказал господин Шерман шоферу.
     -- А чего здесь, Андрей Арьевич? -- отозвался  густым преданным голосом
водила.--  Это же  промзона комбината "Маяк". А через путепровод переедем --
будет вам парк хороший, освещенный. Там погуляете, воздухом свежим подышите.
     Заботливый  ты, Коля Красоткин, заботливый, как все  бывшие прапорщики.
Все то  же самое ты говорил и ныне покойному генералу  Галактионову.  Только
Мерседес  ты  мой  разгрохал  за три  года,  кирпичи  на  свою дачу возил по
гатчинским ухабам.  А ведь можно было на нем еще двадцать лет  кататься, что
немцы и делают. Как же ты на самом деле относишься ко мне и имуществу моему?
Вот как достану для бортового компьютера  бээмвэшки программу-автошофера,  а
тебе под зад ногой. Впрочем, не до этого сейчас...
     -- Останови, Коля.
     Господин Шерман вышел из машины, сжимая  детский палец, и пошел куда-то
во  все большем ослеплении,  спотыкаясь  и качаясь  как крепко  выпивший. Он
больше не хотел ничего видеть, слышать и знать. Где-то справа вдруг возникли
огни и с воем  накатили на него. Последнее, что услышал господин Шерман, был
шум раздираемых о щебенку покрышек. Кажется, еще он подумал, что ЭТО было бы
неплохой платой за Ее  возвращение. Еще он услышал как  треснула его грудная
клетка,  откуда-то  из основания  черепа  полоснуло  болью,  мгновение  еще,
длившееся для него бесконечно долго, купался он уже без боли и памяти в море
света, которое когда-то рванулось на него огромной волной, сжалось в точку и
исчезло...

     3. Заря программиста.


     Вопли  будильника  проникали  в спящую голову,  возбуждали  то один  то
другой  уголок мозга, безжалостно трепали его сон,  которым он так  дорожил,
напоследок насыщали его кошмарами. Он терял  свою армию,  свою страну,  свой
народ, свою  любимую,  неотличимую  от прекрасной  Виртуэллы из  одноименной
компьютерной  игры.  Он  терял  свою  силу   и   ловкость.  Его  гвардейская
аэрокавалерийская дивизия в количестве семи тысяч пегасов таяла в тумане.
     "Вставайте, граф  вас ждут великие дела... Шрагин, протри зенки,  через
пять  минут  будет  уже   поздно..."-на  разные  лады  заклинала   будильная
программа.
     Наконец,  Шрагин понял,  что все  кончено.  Он  вернулся в  реальность.
Назад,  в  сон,  дороги нет.  Хотя там было здорово.  Там все  было важно  и
интересно. Там  он  покорял новые миры и измерения. Жизнь во сне поддавались
программированию -- классификации, типизации, конструированию.
     Работала  утренняя   будильная   программа,  она  заставляла  будильник
трезвонить на  все  лады, она зажигала  свет,  заводила  бодрящую музычку  и
включала кофейник с тостером. Не будь ее он так бы и остался лежать холодным
и голодным полутрупом.
     Шрагин сел на кровати и пошарил рукам по тумбочке. Куда он сунул  очки?
Левый  глаз  с  утра  словно  в  сметане.  "Тузик,  очки, апорт."  Маленький
электронный песик бесцельно  покатался по  комнате, но пользы не принес.  Ну
да,  очки  он,  кажется, в  ванной оставил.  На коммунальной  территории его
телематика бессильна.
     Шрагин просунул  ноги в штаны и встал, зазвенели набитые всякой ерундой
карманы -- а ноги словно ватные и покачивает слегка.
     Зачем до двенадцати резался в "Виртуэллу"? Игры создаются мозги имущими
для вечного подчинения мозгов не имущих.
     И зачем  до трех ночи  кропал  эту бесовскую программу  с  неисчислимым
количеством потоков, имя которым  легион -- да еще на худосочном компьютере,
смастеренном  из   четырех  персоналок?   Саморазвития  от  нее   добивался,
самопознания, интеллекта искусственного. Ну и чего добился? Веки тяжелые как
кирпичи, в
     голове словно  кол застрял, и такой вязкий вкус во рту, будто налопался
неспелой хурмы...
     В ванной, напоминающей из-за ржавого  железа гестаповскую камеру пыток,
пограничное   состояние  сменилось   обычной  утренней  хандрой.  Депрессняк
характерен именно для утра,  предшествующей рабочему дню,  а не вовсе не для
вечера, как уверяют лжеученые.
     Ну вот  и очки нашлись  --  с двумя мутными  стеклами  весьма различных
диоптрий: минус два и минус семь. И что  там через них  видно?  Длинный нос.
Маленькие,  но  умные глазки, довольно  отвисшие  уши.  Он был  бы  красивой
таксой. Но он, к сожалению, не такса.
     Струйка  желтоватой  воды стекает  по стенкам несвежей раковины.  Через
полчаса никакой влаги уже нет, только следы коррозии и грязи. Вот она модель
его жизни.
     Откуда  мы  вышли, куда  идем,  кто мы, все  эти  вечные  талмудистские
вопросы  имели простые тошнотворные ответы --  с  кровати на горшок, потом в
контору, потом на горшок, потом в кровать. Некрасивая программа состоящая из
примитивных циклов. Но и это модель его жизни.
     Десять-двадцать-тридцать лет назад  он еще надеялся  на избавление,  ну
еще пару переходов по пустыне, еще пара пустых месяцев, еще пара серых лет и
он доберется до Эльдорадо.
     Толстой  писал стоя, Пушкин,  по-видимому, писал сидя, лишние люди были
лучше,  чем  просто  люди,  но  хуже  чем  декабристы...  Алгоритм  школьной
программы  так и  остался непостижимым для будущего  программиста.  Алгоритм
обучающей  программы,   по  которой  действовала   мама,   был  более  ясен.
"Интеллигентный человек, Сереженька, не..." И далее шло простое перечисление
тех  свойств,  которым  не обладает интеллигентный  человек.  Не  жадный, не
завистливый,  не  мстительный,   не  способный  торговать  и  торговаться...
Фактически,  просто  не  способный  ни  на что.  Ну, разве что  думать, или,
скорее, думать о том, что он думает.
     На вступительном экзамене в ВУЗ он написал сочинение из десяти  безумно
логичных  предложений,  описывающих  робототехнические принципы, по  которым
функционировал герой  книги  "Как закалялась  сталь".  В итоге, не способный
торговаться  стал сам  товаром,  конкретно пушечным мясом, и  был упакован в
солдатскую форму.
     И вдруг -- два недолгих месяца -- он летал, не так как хотел, но летал.
Летал над горами  на вертушке и поливал камни из пулемета. Это было забавно,
лихо, это было  как компьютерная игра, о которых  он  узнал только несколько
лет спустя. Это было отделение лейтенанта Рокотова.
     Он  посмотрел на два обрубка,  некрасиво укорачивающих  его конечность.
Полеты  кончились тем, что несколько "дедов" обкорнали его правую руку.  Это
было хуже чем просто насилие,  это было как изнасилование. Три "деда" зажали
его  в  углу  словно девку, А он даже не  особо сопротивлялся,  "ну, хватит,
ребята, хватит, пошутили и ладно". И они сделали  ЭТО, получив удовольствие.
А он не мог поверить в ЭТО, пока не остался без пальцев.  Культурный шок. Он
столкнулся с людьми другой культуры, которые просто пошутили. С людьми СВОЕЙ
культуры он в общем-то и не сталкивался никогда.
     "Дедам"  ничего  не было. Потому  что никаких свидетелей. "Может это вы
саморез совершили", как элегантно выразился военный следователь.
     Сколько  раз  в своих снах и  мечтах,  он раскидывал  их  одной  левой,
вырубал всех подчистую  как Брюс Ли,  разрывал на куски как велоцераптор, но
потом наступало горькое, сильно разочаровывающее пробуждение...
     До  него  дошли слухи,  будто лейтенант  Рокотов надавал "дедушкам"  по
морде.  Но  один  из "обиженных"  оказался  представителем  гордого  горного
народа,   могли  пострадать  хрупкие  межнациональные   отношения,   поэтому
лейтенант  попал  под  трибунал.  И  хотя  не  сел, но  карьера  его  сильно
пострадала.
     Но  от этого унижение  было еще  сильнее,  джентльмен вступился  за его
честь,  будто он был слабой невинной  девушкой. А  он был  просто  неотсюда,
здесь он был  бессилен,  хотя и  силен  как  бык в в каком-то из виртуальных
миров.
     Его приняли в институт,  где  никто не читал абитуриентских  сочинений,
его распределили в тот город, где люди пили вместо компота чай, его посадили
за шкаф в  проектном  институте,  где  дни  улетали незаметно как  волосы  с
головы.  Он сидел за шкафом, чувствуя себя узником в своем собственном теле,
которое он  не  мог  заставить  встать, направить  к  начальнику  и  сказать
"баста".    Хотя    в   своем    воображении,   его    виртуальная    хорошо
запрограммированная  проекция  выпрыгивала  из-за  этого  шкафа   и   просто
выбрасывала шефа в окно. А потом могучая проекция шла  по  институту, наводя
ужас  на профком, партком и комсомольскую организацию. Иногда он представлял
своего виртуального  двойника  кунфуистом, иногда динозавром или  коброй. Но
никогда  это  не  было  беспочвенной  фантазией,  он всегда  проектировал  и
программировал свое виртуальное тело...
     Мамы  не  стало  в  крохотной  квартирке  без  газа  и  воды  в  Первом
Водопроводном переулке. Ее  жизнь  была плохо написанным  программным кодом,
это он в полной мере унаследовал от нее. Смерть представлялась ему не вечной
остановкой  в  тени  кладбищенских  лопухов,  а глупым  программным  блоком,
заставляющим систему виснуть.
     Возникали, но  потом уходили наверх друзья-товарищи.  Извини, старик, у
меня куча дел, я тебе позвоню. Они звонили через десять лет. А он  продолжал
сидеть за шкафом  в маринаде из собственных мыслей и мечтать о замечательном
коде,  который  способен  оптимизировать  жизнь, на котором  можно  написать
счастье,  силу  и  удачу. Но  советская  ЭВМ трудилась только час в  день, а
остальное время страдала различными машинными болезнями.
     Симпатичные  девушки  с  яркими  глазами  и  веселыми  ртами  почти  не
различали  его среди  предметов. "Вы  - лопоухий  и скучный." "Мне  нравятся
умные  парни,  но  вы и  на  умного-то  не  больно  похожи."  А с  девушками
несимпатичными и унылыми  как  он  сам,  Шрагину, что говорится, не  хватало
тактовой частоты.
     После  тридцать  пятого дня  рождения,  который он встретил и проводил,
стоя на перроне Московского вокзала, он понял, что
     окончательно заблудился. Не  будет ему  ни Эльдорадо,  ни Конкисты,  ни
покорения   миров.   Тогда   он   первый   раз   попал    в   психушку,   на
Скворцова-Степанова.
     Хорошо залечили. Голова не варит,  руки что-то делают,  например  клеют
коробки.
     После больницы  где-то  год  он  занимался тем,  что  таскал ящики  для
какого-то абрека на Сенном рынке,  получая регулярно зуботычины, впрочем как
и  остальные  грузчики  --  простые   советские  алкаши,  не  вписавшиеся  в
нагрянувший   рынок.   Случайно   в   руки   попалась   книжка    по   новым
объектно-ориентированным языкам.
     В  голове  снова зашевелились  мысли.  Раз  не добрался  до  Эльдорадо,
попробую смастерить его сам.
     Тут и далекий  греческий родич  его мамаши  по имени Аристотель прислал
ему из Греции, где все есть, приличный компьютер, да еще удалось подсесть на
интернетовское подключение  богатого соседа. Случайный собеседник в каком-то
чэте  оказался компьютерным гением по фамилии Сарьян. И, после серии тестов,
попадание в десятку - он в команде Сарьяна...
     Слушай,  старик,  говорил  Сарьян,  мы  делаем  революцию:   сначала  в
программировании, потом в гастрономии,  выпивоне и так  далее.  Нас  надолго
запомнят,  старик.  От нас  все  пойдет  быть, как  от  Ноя  с его  тварями,
приземлившимися  на   горе  "Арарат".  Для  начала,  мы,  простые   скифы  и
евроазиаты,  обставим  америкашек  из "Сан  Микросистемс",  потому  что  наш
продукт получится круче. Мы не оставим "засСАНцам" ни одного шанса. Кончится
это тем,  что  повсюду будут программировать на  нашем  языке,  пить  только
коньяк  "Арарат" и водку "Московскую", никаких  тебе виски и  брэнди. Сарьян
даже намекал, что за спиной стоит таинственная организация, некая российская
спецслужба,  контролирующая  программистов и  хакеров, готовая поддержать их
всей государственной  мощью.  И  якобы  америкашки  уже  наделали в штаны от
страха за свое темное будущее...
     Год  он проработал  в  команде  Сарьяна,  которая  разрабатывала  новый
революционный язык программирования.  Ну, очень  революционный,  с зачатками
искусственного   интеллекта,    с   так    называемыми    сценаристами    --
самопрограммирующимися  объектами. Но  дело  вязло  еще  в теории,  спонсоры
отваливали  по  тихому  один  за  другим,  конкуренты   из  штатовской  "Сан
Микросистемс"  обсирали  революционное  начинание  по полной  программе.  Он
понял, что поток его  жизни изнашивается  в очередной бессмысленной петле  и
ушел...
     Америкашки может и наделали, но выгребать пришлось из Сережиных портов.
     А  намедни он прочитал в  солидном глянцевом  журнале "Wireless" статью
про  героев-программистов.  Не  статью,   а   настоящую   оду  со   сладкими
подвываниями.  Группа Сарьяна-таки сделала  революцию  в программировании, и
заодно  перебралась  в  Гамбург,  под  крылышко   "Сименса",  так  что  "Сан
Микросистемс"  действительно просрала  игру.  Новый язык,  именуемый,  между
прочим,  "Арарат", в основном  создан и властители программного  обеспечения
бьются  до рвоты  за право  отхватить лицензию на  эту "вершину программного
мира".  Однако теперь  это его  совсем не касается... Наверное жизнь прожита
давным-давно и  совершенно  даром, вместо  замечательного  программного кода
получилась использованная  туалетная бумага. Собственно, от этой  фразы даже
становится легче. А у кого недаром?
     Взять  выдающегося  писателя.  Еще при жизни, если она  затянулась, его
читают  из вежливости, если  не считать отдельных маньяков. А все оставшиеся
столетия им мучают школьников и трясут  как  старыми панталонами на юбилеях,
доказывая величие нации и количество гениев на душу населения. Про писателей
Сережа  знал не понаслышке, по  молодости  накатал несколько  фантастических
романов, дал почитать кое-кому на предмет  публикации. Кое-кто с публикацией
не  помог,  но  Сережа  еще долго  встречал  аппетитные  кусочки  и  звонкие
осколочки  своих  романов в  произведениях некоторых  успешных  коммерческих
авторов, особенно Вторушина и Общакова...
     Но есть, конечно, по настоящему крутые фигуры  -- сэр Ньютон, Эйнштейн,
Кант, Борн, который Макс, Бор,  который  Нильс. Однако от всей  их  личности
остался только ярлычок с именем, который пришпилен к тому или иному научному
закону. Да и  была ли она, личность, столь уж важной? Не были ли эти господа
ученые примитивными мономанами, а попросту говоря обыкновенными чурбанами во
всем, что  не  касалось  научных задач. Кто знает? Сэр Айзек за все тридцать
лет сидения  в парламенте удосужился произнести  лишь: "А не пора ли закрыть
форточку, джентльмены".
     Пожалуй, неплохая фраза для буддиста, но Ньютон не был  буддистом. Кант
под старость обрюхатил свою  служанку.  Засадил ей вдруг сзади,  когда она у
плиты возилась, а через пять минут уже забыл. Нравственный императив, ничего
не  поделаешь.   А  старина   Альберт   как  обычный  местечковый  мышигенер
   изводил   жен   и  показывал  язык
фоторепортерам. Только этим  и  занимался  последние сорок  лет  своей жизни
после опубликования общей теории  относительности. Он, конечно  еще  думал и
мечтал  о чем-то, также как и  Шрагин,  даже говорил, что  "Бог  не играет в
кости",  но так  и не смог выразить  на  бумаге свои  думки. Бог не играет в
кости, Бог пишет программный код, но на каком программном языке? Эта загадка
растрачивала  жизненный  ресурс  Шрагина,   также   как  и  Эйнштейна.  Цикл
деструктора был таков.

     для (продолжительность жизни; год за годом ) {
     пытаться {
     Ресурсы.расходоватьНа(непосильное)
     }
     прерывание (ТипОшибки конецРесурсов)
     {
     Системное сообщение(некролог);
     }
     }

     У   Шрагина  не   было   жен,  которых   можно   было   бы  изводить  и
корреспондентов,  для которых  можно было бы  оголить язык,  он даже не  мог
вонзить  стрелу-упрек в небо, подобно древним галлам,  он не  мог преодолеть
чувство  вины перед начальством, но он  смог