случае
вооруженного полицейского, который к тому  же  знает,  что  имеет  дело  с
человеком не вполне вменяемым. Это вам не Америка. Я не намерен  идти  под
суд.
    Адвокат задумался и больше минуты молчал.
    -  Ну  ладно,  -  сказал  он  наконец.  -  Возможно,  пан  Нейман,  вы
действительно правы. Итак, что будем делать?
    - Расторгнем соглашение.
    - Ну, тут вы несколько далеко зашли, вам не  кажется?  Я  понимаю,  ни
стрельба, ни какие-либо другие серьезные действия не входят в сценарий. Но
псих может оказать сопротивление. Сбежать.  Может  споткнуться  и  здорово
расшибиться. Я о таких случаях слышал,  наслышался  от  моих  клиентов.  A
propos, знаете ли вы, сколько моих клиентов проживает в Варшаве?
    - И что с того?
    - А очень много с того. Мое предложение вот какое: соглашение остается
в силе. Предлагаю выгодные  условия.  За  предоставление  мне  возможности
личного участия в акции, за удовольствие коснуться рукой  и  ногой  убийцы
моего сына я гарантирую вам  поддержку  очень  высокопоставленных  лиц  на
случай   дальнейших   чисток   в   полиции,   связанных   с    какими-либо
непредвиденными осложнениями в нашем плане. Мои друзья  из  Варшавы,  если
понадобится, успокоят и пани Пшеменцку от чокнутых, не бойтесь.  Ну  а  до
того, как договорились, будет конкретное финансовое вознаграждение для вас
двоих.
    - Троих, - сказал стажер Здыб.
    - Как это, к дьяволу? - занервничал Хенцлевский. - Троих? Трое  -  это
великое множество людей, имя им легион, блин. Зачем вам третий?
    - Для достоверности  рапорта.  У  нас  так  всегда  делается.  Бригада
каменщиков Идеи, пан адвокат, ваши, техника - наша. Мы в этом разбираемся.
    - Он хоть надежный, этот третий?
    - На сто процентов, или hundred per cent.
    - Тогда пусть будет, - скривился адвокат. - Ну? Пан  Нейман,  надеюсь,
вы удовлетворены?
    - Не до конца, - сказал комиссар. - Толек? Тебе не кажется...
    - Должно пройти хорошо, - проговорил стажер. - Одно только меня слегка
беспокоит. Не слишком ли мы уверены, что это психически больной? Это может
быть такой зеленый, Гринпис, понимаете?  Защитник  животных.  Увидел,  что
детишки кота мучают, и ударило его. Я читал о похожем случае, в "Пшекруе",
по-моему. Они там ослепили собаку или кошку, уже не помню. Когда я об этом
читал, то чувствовал, что в статье этот тип высаживает  свое  негодование,
жалость, жажду мести. А другой мог  бы  высадиться  иначе.  Взял  бы  нож,
топор, штакетину и отомстил бы за своего пса.
    - Это то же самое выходит, - сказал Хенцлевский. - Кто так  реагирует,
тот явно тронутый. Quod erat demonstrandum.
    - Это совсем не то же самое  выходит,  -  подхватил  мысль  Нейман.  -
Задвиг на пункте животных может не квалифицироваться у  психиатров.  С  их
точки зрения этот тип будет полностью нормален, и его выслушают, когда  он
расскажет, как именно мы его сцапали и что мы ему тогда сделали.
    - Я за свою карьеру  повидал  многих,  кто  рассказывал,  что  с  ними
происходило в милиции, - сообщил адвокат. - Но не припомню ни одного, кому
бы официально поверили. А если даже и расскажет, как именно его  схватили,
то что? Вы полагаете, что кто-нибудь проникнется судьбой глупой кошки?
    - Может, и нет, - сказал Здыб. - А что будет, если эту  кошку  услышит
тот, кто тут вообще ни при чем? И прибежит поглядеть, что происходит?
    - Ты шутишь, Толек, - взмахнул руками Нейман. - Того, кто тут  ни  при
чем, это как раз не заинтересует. Кому может быть дело до кошки?
    - A propos,  о  кошке,  -  сказал  Хенцлевский.  -  Надо  какую-нибудь
организовать.
    - С этим не должно быть хлопот, - заявил  Нейман.  -  Кошек  полно.  У
детей моей соседки, к примеру, есть кот. Должен сгодиться.

ИЗА

    Иза лежала спокойно, словно боялась малейшим движением  вспугнуть  тот
отдаляющийся,  неуловимый  сигнал  обманчивого  и  лживого  неслучившегося
оргазма.  Прильнувший  к  ней  мужчина  дышал  ровно,  мерно,   потихоньку
погружаясь в дрему. Гудела сигнализация, далеко и тихо.
    - Хеню, - окликнула она.
    Мужчина  вздрогнул,  вырванный  из  полусна,  приблизил  лицо   к   ее
обнаженной груди.
    - Что, Изуня?
    - Что-то со мной неладное, Хеню.
    -  Опять?  -  испугался  мужчина.  -  Вот  черт,  ты   должна   как-то
подрегулировать этот твой цикл, Иза.
    - Это другое.
    Мужчина выждал с минуту. Иза не продолжала.
    - Что еще? - спросил он наконец.
    - Хеню... Симптомом чего являются провалы в памяти?
    - Почему ты спрашиваешь? С тобой такое случается?
    - Последнее время - часто. Достаточно  давно.  После  -  галлюцинации.
Голоса. Обман чувств.
    Мужчина бросил быстрый взгляд на часы.
    - Хеню.
    - Слышал,  -  пробормотал  он  несколько  нетерпеливо.  -  И  что?  Ты
специалист.  Какой  твой  диагноз?  Anaemia  cerebri?  Начальные  признаки
шизофрении? Поражение лобных  долей?  Другое  какое  дерьмо?  Иза,  каждый
психиатр обнаруживает у себя разного рода подобные  симптомы,  это  просто
профессиональная болезнь. Должен ли я говорить тебе, как мало мы  знаем  о
мозге,  о  протекающих  в  нем  процессах?  По-моему,  ты  просто-напросто
переработала. Ты не должна проводить столько времени  со  своими  кошками,
рядом с этой аппаратурой. Знаешь ведь, насколько все это  вредно:  высокие
частоты, поля, излучение мониторов. Брось ты это все  на  какое-то  время,
возьми отпуск. Отдохни.
    Иза приподнялась на локте. Мужчина, лежа на  спине,  ласкал  ей  грудь
заученным автоматическим движением. Она не любила, когда он так делает.
    - Хеню.
    -А?
    - Я бы хотела, чтобы  ты  меня  обследовал.  На  энцефалографе  или  с
помощью изотопов.
    - Можно, почему нет? Только...
    - Прошу тебя.
    - Ладно. Они помолчали.
    - Хеню.
    - Да?
    - Эльжбета Грубер. Ты ее лечишь. Что с ней на самом деле?
    - Тебя это интересует? Верно, слышал. Довольно странный  случай,  Иза.
Привезли ее в шоке, с типичными признаками кровоизлияния. Почти сразу  она
впала в состояние комы, и с  тех  пор  нет  ни  улучшений,  ни  каких-либо
изменений.  Мы  склоняемся  к  мнению,  что  на  шок   у   нее   наложился
воспалительный процесс.
    - Encephalitis lethargica?
    - Ага. А почему ты спрашиваешь?
    Иза  отвернулась.  В  окно,  вместе   с   очередным   отчаянным   воем
сигнализации, ворвался собачий визг, нарастающий, прерывистый.
    - Ноги бы такому пообрывал, -  проворчал  мужчина,  глянув  в  сторону
окна. - Проблемы у него на работе или дома, а  высаживается  на  животном,
быдло!
    - Вееал разорвал Завесу, - спокойно проговорила Иза.
    - Что?
    - Вееал.  Голос  истязуемого  зверя.  Голос  отчаяния,  безысходности,
страха, боли, превосходящей все.
    - Иза?
    - Крик, который не есть крик. - Иза заговорила громче: - Вееал.  Вееал
разорвал Завесу. Так сказала... Эля Грубер. Она это видела.
    - Довольно... - простонал мужчина. - Иза! Она не могла... Девочка  без
сознания! О чем ты говоришь?
    - Она говорила со мной. Говорила и велела мне что-то делать.
    - Иза, ты действительно должна взять отпуск. -  Мужчина  посмотрел  на
нее, вздохнул. - Но  прежде  зайди  ко  мне,  я  тебя  обследую.  Это  все
проклятый  стресс,  паршивая  работа,  все  из-за  нее.  Нельзя  так  себя
выматывать, Иза.
    - Хеню. - Иза села на постели. - Ты что, не понимаешь, о  чем  я?  Эля
Грубер говорила со мной. Я ее слышала. Она видела...
    - Знаю, что она видела. Это, по всей вероятности, и послужило причиной
шока и  кровоизлияния.  Она  была  свидетельницей  убийства  на  огородных
участках.
    - Нет.
    - Как - нет?
    - Убийство было позже. Убийства она уже не  видела.  Видела...  доску,
что лежала на голове кота, закопанного по шею в землю. Ноги, топочущие  по
той доске. Глаза... Два шарика...
    - Господи Иисусе! Иза! Откуда ты это... От кого?
    - Мне рас... сказали.
    - Кто?
    - Музы... канты.
    - Кто?
    Иза опустила голову на подтянутые к груди колени и затряслась в плаче.
    Мужчина молчал. Он думал о том, как  беспомощны  женщины,  как  сильно
управляют ими  их  бабские  эмоции,  мешая  работать,  мешая  наслаждаться
жизнью.  О  том,  какое  огромное  несчастье  -  эта   феминизация   целых
предприятий, абсолютно неподходящих для женщин. С Изой, думал он, и правда
творится неладное. Он беспокоился. С минуту. А  через  минуту  верх  взяло
более важное беспокойство - что сказать жене, когда  он  вернется  от  Изы
домой. В этом месяце он израсходовал уже все подходящие объяснения.
    Подумал, что непременно должен обследовать Изу, снять  энцефалограмму,
провести анализы. Он мог бы сделать это уже во вторник, но  обещал  другу,
что во вторник съездит к нему на  участок,  поможет  травить  кротов.  Вот
черт, подумал он, забыл сегодня прихватить из больницы стрихнин.
    - Возьми отпуск, Иза, - сказал он.

ГОЛУБАЯ КОМНАТА

    - Марылька! - позвала Иза, глядя на пустой, покрытый белой простыней и
клеенкой стол, на разбросанные провода, иглы, детекторы, кожаные  ремни  и
прищепки.
    - Марылька!
    - Я здесь, пани доктор.
    - Где моя кошка?
    - Кошка? - удивилась лаборантка.
    - Кошка, - повторила Иза. - Та полосатая. Та, с  которой  я  последнее
время работала. Что с ней случилось?
    - Как это? Ведь вы же сами...
    - Что я?
    - Вы мне велели ее принести... А, тут стоит клетка.  Потом  вы  велели
мне принести молока. Я и принесла, вы эту кошку накормили...
    - Я?
    - Да, пани доктор, вы. А потом вы отворили  окно.  Не  помните?  Кошка
вскочила на подоконник. Я даже сказала тогда, что  она  у  вас  убежит.  И
кошка убежала. А вы...
    - Что я? - Иза слышала музыку. Она потерла ладонью лицо.
    - Вы засмеялись...
    Я должна, подумала Иза, должна идти к Эле Грубер.
    Почему? Зачем?
    Я должна идти к Эле Грубер.
    Почему?
    Эля Грубер зовет меня.

ДЕББЕ

    Деббе бежала, то быстро-быстро перебирая  лапками,  то  вытягиваясь  в
плавном прыжке. Она знала, куда бежать.  Далекая  музыка,  отдаленный  зов
тихой мелодии безошибочно указывали ей путь.
    Она добежала до края кустов, за которыми поверхностью отравленной реки
блестел асфальт. По нему, грохоча и шипя  как  дракон,  проехал,  трясясь,
большой неповоротливый автобус.
    Я должна с ней проститься, подумала Деббе. Пока не ушла, я должна  еще
с ней проститься. И остеречь. Последний раз.  Интересно,  где  может  быть
Бремен?
    Она отскочила.
    Приближающийся автомобиль ослепил ее фарами. На мгновение она заметила
красные толстые губы человека, прибавляющего газу и резко  выворачивающего
руль. Автомобиль дернулся в ее  сторону,  она  почувствовала,  как  машину
сотрясает бешенством, решимостью, жаждой убийства. Увернулась в  последнюю
минуту, и ветер пригладил ей шерстку.
    Она побежала вдоль живой изгороди, маленькая, полосатая тень.

LOCUS TERRIBILIS

    Кошки  были  повсюду  вокруг  -  неподвижные,  с  поднятыми  головами,
смотрели,  прислушивались.  Поворачивали  головы  за   проходящей   Деббе,
приветствовали ее  мяуканьем,  почтительным  прищуром  глаз.  Ни  одна  не
шелохнулась, не подошла. Знак паука-преследователя на челе кошки пылал  во
мраке ведьмовским светом.
    Она чувствовала, что это место -  странное,  небезопасное.  Улавливала
подушечками лап  пульсацию  земли,  слышала  нереальные  шепчущие  голоса.
Минуту спустя, за завесой сквозь  задрожавшую  мглу,  увидела...  огонь  и
кресты, перевернутые, воткнутые...
    Деббе замурлыкала в такт мелодии. Образы исчезли.
    Вдалеке заметила что-то черное - остатки печки, врытой в землю, словно
обугленный остов танка на поле битвы. Около печки, темные  на  фоне  неба,
три небольших силуэта. Подошла ближе.
    Черный пес с кривой, согнутой лапой.
    Серая крыса с длинной усатой мордочкой.
    Маленький рыжеватый хомяк.
    Музыканты.

ЖЕЛТАЯ КОМНАТА

    - ...убежал разбойник, что  было  сил  в  ногах,  -  монотонно  читала
бабушка, - и рассказал атаману. То, что мы жилище свое потеряли,  это  еще
не  самое  страшное,  сказал.  В  доме  сидит  страшная  ведьма,   которая
набросилась на меня и расцарапала мне лицо  когтями.  За  дверью  затаился
человек, вооруженный ножом. Во дворе устроило себе логово  черное  чудище,
оно меня ударило палкой. А на кровле сидел судья и кричал:
    "Давайте его сюда, мерзавца!"
    Мальчик засмеялся серебряным голоском. Венердина, лежавшая на кровати,
свернулась в клубок, дернула ухом.
    - И что дальше? Читай, бабушка!
    -  И  это  конец  сказки.  Разбойники  убежали  и  никогда  больше  не
возвращались, а пес, кот, осел и петух остались в лесной  избушке  и  жили
долго и счастливо.
    - И не пошли туда... ну, туда, куда собирались?
    - В Бремен? Нет. Видно, нет. Остались в избушке и там себе жили.
    - А-а-а... - Мальчик задумался, грызя палец. - Жаль. Ведь  они  правда
должны были туда пойти. Это пес придумал, когда его  выгнали,  потому  что
уже старый был. Очень это плохо. Я никогда не позволю выгнать нашу  Мурку,
хоть бы и будет ужасно старенькая.
    Венердина подняла головку  и  глянула  на  малыша  желтым,  загадочным
взглядом.
    - Спи, Мариуш. Поздно уже.
    - Да, - проговорил сонный мальчонка. - Даже когда будет совсем старая.
У нас и так нет мышей. А они должны были  уйти  в  этот  Бремен.  Они  все
были... Не забирай Мурку, бабушка. Пускай спит со мной.
    - Нельзя спать с кошкой...
    - А мне хочется.

ЭЛЯ ГРУБЕР

    Иза потрясла головой, пробуждаясь, провела рукой по простыне. За окном
было темно. Она сидела на кровати, и прикосновение поразило ее  чуждостью,
грубой однозначной уверенностью, что...
    Не должна быть здесь.
    - Ты слышишь меня? - сказала девочка, лежащая на кровати.
    Иза кивнула, подтверждая то, что было невозможно. Глаза у девочки были
пустые, стеклянные, по ее подбородку змейкой  стекала  сверкающая  струйка
слюны.
    - Слышишь?  -  повторила  девочка,  слегка  шепелявя,  неловко  шевеля
перекошенными губами, слипшимися от беловатого налета.
    - Да, - сказала Иза.
    - Это хорошо. Я хотела с тобой попрощаться.
    - Да, - прошептала Иза. - Но это ведь...
    - Невозможно? Это ты хотела  сказать?  Не  страшно.  Не  повезло  нам,
сильно нам не повезло, светловолосая. Я хочу с тобой  попрощаться.  Может,
тебя это удивит, но... полюбила я  прикосновение  твоей  ладони.  Выслушай
меня внимательно. Если сегодня ночью раздастся вееал,  Завеса  лопнет.  Не
знаю, удастся ли нам удержать... тех. Потому ты должна бежать отсюда.  Что
ты должна сделать? Повтори.
    - Не знаю, - простонала Иза.
    - Бежать должна! - выкрикнула Эля Грубер, мотая головой по подушке.  -
Бежать как можно дальше от Завесы! Не старайся ничего понять - верь  тому,
что видишь! Кажется тебе, что бредишь, что это сон, кошмар,  а  это  будет
реальность! Понимаешь?
    - Нет... Не понимаю. Я... сошла с ума, да?
    Девочка молчала, всматриваясь в  потолок  маленькими,  как  булавочные
головки, зрачками.
    - Да, - сказала она. - Все сошли с ума. И уже давно. Еще одно безумие,
маленькое зернышко на вершине огромной горы безумий. Этот последний вееал,
которого не должно быть.  Кто  знает,  может,  это  случится  сегодня?  Ты
слушаешь меня?
    - Слушаю, - сказала Иза совершенно спокойно. -  Но  я  -  психиатр.  Я
абсолютно точно знаю, что ты не можешь со мной говорить. Ты  находишься  в
больнице, в состоянии комы. Это не ты. Голос, который я  слышу,  имитирует
мой больной мозг. Это галлюцинация.
    - Галлюцинация, - повторила девочка, усмехаясь. Это  судорога  лицевых
мышц, ну конечно, типичная  судорога  вследствие  кровоизлияния,  подумала
Иза, в этом нет ничего  сверхъестественного.  Ничего  сверхъестественного,
подумала она, чувствуя, как щетинятся волосы на затылке.
    - Галлюцинация, говоришь, - протянула Эля Грубер. -  Или  то,  чего  в
действительности не существует. Ложный образ. Так?
    - Так.
    - Это можно слышать. Это можно видеть. Но этого не существует, так?
    - Так.
    - Какие же мы с тобой разные, ты и я. Казалось  бы,  мой  мозг  развит
менее твоего, но я, например, знаю - то, что я вижу  и  что  слышу,  есть.
Существует. Если бы не существовало, как можно  бы  это  увидеть?  А  если
существует и имеет когти, клыки, жало, то надо от этого убегать,  ибо  оно
может изувечить, сокрушить, расцарапать. Именно поэтому ты должна  бежать,
светловолосая.  Сквозь  прорвавшуюся  Завесу  пройдут  галлюцинации.   Это
хорошее определение  для  того,  что  не  имеет  собственного  облика,  но
взыскует его в мозгу  того,  кто  на  это  смотрит.  Насколько  этот  мозг
выдерживает такое испытание.  А  мало  какой  выдерживает.  Последний  раз
говорю: прощай, светловолосая.
    Голова  Эли  Грубер  безвольно  упала  набок,  вперив  в  Изу  мертвое
стеклянное око.

КОТ

    - Пора уже. Сейчас, - прошептал Хенцлевский. Нейман покосился на часы.
Было девять двадцать три. Когда он взглянул,  последняя  цифра  заплясала,
как скелет в мультфильме, становясь четверкой. По путям, за  огородами,  в
глубоком, поросшем рябиной котловане гремел и гудел поезд.
    - Чего мы ждем, холера? - занервничал адвокат.
    Нейман  вытащил  из  пластикового  мешка   толстый   тюк,   замотанный
множеством  полотенец  и  джутовой  веревкой.   Из   свертка   высовывался
бело-черный кошачий лоб, с другой стороны - хвост и задние лапки.
    Нейман  извлек  из  кармана  куртки  пассатижи,  замотанные  оранжевой
изоляцией.
    Дальше, за  беседками,  Здыб,  притаившийся  рядом  с  Вендой,  тяжело
булькающим заложенным носом, содрогнулся от вопля, который донесся до него
со стороны огородов.
    - Господи! - высморкнулся Венда. - Как это ему должно быть больно...
    Ощеривши белые зубы, прижавши уши, припали к земле кошки на Долах.
    Музыканты, все четверо, были готовы.

ЗДЫБ

    Гул поезда стих, эхом прокатившись еще по бетонным  стенам  блоков.  И
тогда чудовищный вопль со  стороны  огородов  повторился,  разорвался  как
граната, взлетел неправдоподобно высоко, нарастающий, рвущийся, страшный.
    - Матерь Божия! - вскричал Венда. - Толек! Это не кот!
    Здыб дернулся, расстегивая куртку, выхватил пистолет из кобуры. Рык  -
это был уже рык, не вопль, оборвался,  лопнул,  вибрируя,  как  кромсаемая
ножницами стальная проволока. Здыб  побежал.  Перескочил  живую  изгородь,
продрался сквозь кусты крыжовника. В  этот  момент  ночь  пропорол  второй
крик, еще чудовищнее первого, короткий, обрывистый.
    - Анджееееей! - проревел стажер.
    Рванув через помидорные грядки,  он  налетел  на  полную  бочку  воды,
оттолкнулся, как от  стенки,  споткнулся,  упал,  вскочил,  поскользнулся,
снова упал, инстинктивно выставив вперед руку, вдавил дуло Р-83  в  мокрую
землю. Позади себя слышал проклятия Венды, который  наткнулся  на  упругую
преграду проволочной сетки.
    - Анджееееей!
    Снова споткнулся. Разглядел, обо что. И тогда начал кричать.
    У Неймана не было головы.
    Что-то ударило его в грудь. Здыб, упав на колени,  задыхаясь,  кричал,
кричал до боли, такой же точно крик бился в его  ушах.  Резко  дернувшись,
оттолкнул от себя руку в  окровавленном  поплиновом  рукаве,  из  которого
торчала скользкая, гладкая, белая в окружающем мраке кость.
    На газоне, на четком фоне редкой  гряды  подсолнухов,  что-то  сидело.
Что-то, что было  огромным.  Огромным,  как  грузовик.  Темно-синее  небо,
подкрасненное далеким неоном, слегка рассветлилось за плечами сидящего  на
траве великана - словно это огромное нечто прорвалось сквозь небо и  ночь,
оставив за собой светящийся разрыв.
    Очередной поезд,  ворвавшийся  на  железнодорожный  переезд,  хлестнул
заросли сверкающим бичом света. Здыб открыл рот и захрипел.
    Сидящее на корточках на газоне горбатое чудовище с огромным,  покрытым
наростами брюхом, оскалившись, подняло тело Хенцлевского в корявых  лапах.
Фары поезда взбурлили огороды тысячью движущихся теней. Здыб хрипел.
    Ч