сть и решительность, а в их
руках были мечи. Вот только у меня не было меча, предложенного к
услугам Изульт Белорукой. "Что же, - подумал я. - Бывает. В конце
концов, что тут такого, погибнуть в бою? Разве это в первый раз? Я
Моргольт. Моргольт, ставший Решением".
	-Имя? - повторил Марджадок.
	-Тристан, - ответил я.
Капеллан появился неведомо откуда, выскочил словно из-под земли.
Постанывая от усилий, он бросил мне через весь зал мой громадный
двуручный меч. Марджадок прыгнул на меня, подняв свой меч для
удара. На какое-то мгновение в воздухе повисли оба меча - Марджадока
и тот, что летел в мои протянутые руки. Казалось, что мне не удастся
схватить его первым. Но мне удалось.
Марджадока я ударил под мышку, изо всех сил, в полуобороте, клинок
вонзился наискось, до линии, разделяющей цвета у него на гербе. Я
повернулся в другую сторону, опуская меч, и Марджадок упал под ноги
тем троим, что бежали ко мне. Аноэт споткнулся о тело и мне
представилась возможность расколоть ему череп. Что я и сделал.
Гвидолвин и Дегю напали на меня с двух сторон, я же прыгнул меж них,
крутясь юлой, с вытянутым мечом. Им пришлось отскочить, так как мой
меч был на добрый локоть длиннее, чем у них. Пригнувшись, я ударил
Гвидолвина в бедро и почувствовал, как клинок раскалывает кость. Дегю
замахнулся на меня, нападая сбоку, но поскользнулся в кровавой луже и
грохнулся на колено. В его глазах были испуг и мольба, только во мне не
нашлось жалости. Впрочем, я и не искал жалости. Прямой колющий
удар двуручным мечом с близкого расстояния отбить невозможно. Если
нет возможности отскочить, то клинок входит на две трети, до самых
железных зубьев, которые специально для этого и сделаны на клинке. И
он вошел.
Хотите верьте, хотите нет, но никто из них даже не вскрикнул. А я... Я не
чувствовал в себе ничего. Совершенно ничего.
Мой меч упал на пол.
	-Моргольт! - Бранвен подбежала, прижалась ко мне, вся трепеща
от уходящего испуга.
	-Все уже хорошо, девочка, все уже закончилось, - сказал я, гладя ее
по волосам, и посмотрел на капеллана, который опустился на колени
возле умирающего Гвидолвина.
	-Спасибо тебе за меч, поп.
Капеллан поднял голову и посмотрел мне в глаза. Откуда он тут взялся?
Или он был здесь все время? Ну, а если он был здесь все время... то кем
он был? Кем он был, черт подери?
	-Все в руке Божией, - сказал он, после чего вновь наклонился над
умирающим. - ...et lux perpetua luceat ei...
И все-таки он меня не убедил. Ни в первом, ни во втором.

А потом мы нашли Изульт.
В бане, прижавшуюся лицом к краю ванны. Чистая, педантичная Изульт
Белорукая не могла сделать это ни в каком другом месте, как не на
каменном полу, у канавки, по которой стекала вода. Теперь эта канавка
по всей длине поблескивала темным свернувшимся багрецом.
Она перерезала вены на обеих руках. Умело, чтобы ее нельзя было
спасти, даже если бы ее нашли пораньше. Сначала вдоль предплечья, а
потом поперек запястий с внутренней стороны. Накрест.
Теперь ее руки были белее обычного.
И вот тут, хотите верьте, хотите нет, я понял, что пахнущий яблоками
корабль без руля отходит от берега. Без нас. Без Моргольта из Ольстера.
Без Бранвен из Корнуэлла. Но не пустой.
Прощай, Изульт. Прощай навсегда. То ли в Тир На Ног, то ли в Авалоне
на века, на целую вечность сохранится белизна твоих рук.
Прощай, Изульт.

Кархаинг мы покинули еще до того, как прибыл Кахердин. У нас не
было желания разговаривать с ним. Ни с ним, ни с кем-либо, кто мог
находиться на борту корабля, что прибыл из Корнуэлла, из Тинтагель.
Для нас легенда уже закончилась, и нам было неинтересно, что с ней
сделают менестрели.
Небо вновь нахмурилось, сыпал мелкий дождь. В Бретании так бывает
постоянно. Перед нами была дорога. Дорога через дюны, к тому самому
берегу. Мне не хотелось думать, что будет дальше. Это уже не имело
значения.
	-Я люблю тебя, Моргольт, - сказала Бранвен, не глядя на меня. - Я
люблю тебя, хочешь ты этого или нет. Хочу ли я этого или нет. Это, как
болезнь. Как немочь, что отнимает возможность свободного выбора и
топит меня в бездне. Я заблудилась в тебе, Моргольт, и уже никогда не
отыщу себя такой, как была. А если ты ответишь на мою любовь, то
тоже заблудишься, пропадешь, погрузишься в бездну и уже никогда не
найдешь старого Моргольта. Потому хорошенько подумай, прежде чем
отвечать.
Корабль стоял у каменистого берега. Что-то оттуда выгружали. Кто-то
орал и ругался по-валлийски, подгоняя грузчиков. Паруса убирали.
Паруса...
	-Эта любовь, как странная болезнь, - продолжала Бранвен,
присматриваясь к парусам корабля. - La maladie, как называют это
южане из глубины суши. La maladie d'espoir, болезнь надежды.
Самолюбивая слепота, причиняющая зло всем вокруг. Я люблю тебя,
Моргольт, в самолюбивом ослеплении. Меня не беспокоит судьба
других, которых я нечаянно могу запутать в мою любовь, обидеть и
растоптать. Разве это не ужасно? Но если ты ответишь чувством на мое
чувство... Хорошенько подумай, Моргольт, прежде чем отвечать...
Паруса...
	-Мы как Тристан и Изульт, - сказала Бранвен и ее голос опасно
сник. - La maladie... Что с нами будет, Моргольт? Что с нами станет?
Неужели и нас окончательно соединит лишь куст терновника или
шиповника, что вырастет из берилловой гробницы, чтобы обнять
ветвями другую гробницу, халцедоновую? Стоит ли? Хорошо подумай,
Моргольт.
Я не собирался долго размышлять. Мне кажется, что и Бранвен знала об
этом. Это было видно по ее глазам, когда она повернулась ко мне.
Она знала, что нас прислали в Кархаинг, чтобы спасти легенду. И мы
сделали это. Самым верным способом.
Начиная новую.
	-Я знаю, что ты чувствуешь, Бранвен, - сказал я, глядя на паруса. -
Потому что я чувствую себя так же. Это ужасная болезнь. Страшная,
неизлечимая la maladie. И мне понятны твои чувства. Потому что и я
заболел, девочка.
Бранвен улыбнулась, а мне показалось, что солнце прорвалось сквозь
низкие тучи. Вот какой была эта улыбка, хотите верьте, хотите нет.
Я ударил коня шпорами.
	-И на погибель всем здоровым, Бранвен!
Паруса были просто грязными.
Во всяком случае, так мне казалось.

Лодзь, июнь 1992
Анджей Сапковский. La Maladie.
перевод с польск. - ?
Andrzej Sapkovski. ?




                                   ВЕДУН


     ...Потом рассказывали, что человек этот вошел в город с севера, через
Ворота Канатчиков. Шел он пешком. Вел  за  узду  навьюченного  коня.  День
клонился к вечеру, так что лавочки канатчиков и шорников были  заперты,  а
улочка пуста; погода стояла теплая, но пришелец шагал в накинутом на плечи
черном плаще, чем и привлекал к себе внимание.
     Он задержался перед таверной "Старый Наракот",  постоял  в  раздумье,
прислушиваясь к гаму внутри. Таверна, как обычно в ту  пору,  была  набита
битком.
     Незнакомец туда не вошел. Повел коня дальше, в конец улочки, к другой
корчме, именовавшейся "Под лисом". Там было пусто. Доброй славой корчма не
пользовалась.
     Корчмарь поднял голову от бочки с солеными огурцами  и  смерил  гостя
взглядом. Чужак, все еще в плаще, стоял перед  ним  неподвижно,  с  гордым
видом. Молчал.
     - Что подать?
     - Пива, - сказал незнакомец явно недружелюбно.
     Корчмарь  отер  руки  о  полотняный  фартук   и   наполнил   глиняный
выщербленный кувшин.
     Незнакомец был еще не  стар,  но  почти  сед.  Под  плащом  он  носил
потертый кожаный кафтан, зашнурованный у шеи и на плечах. Когда чужак снял
плащ, все увидели у него меч на поясе, за спиной. Ничего странного в  этом
не было, в Стужне почти все ходили с оружием.  Правда,  за  спиной  носили
исключительно луки и колчаны.
     Незнакомец не сел за стол меж немногочисленных  гостей  -  остался  у
стойки, не сводя с корчмаря проницательных глаз. Отхлебнул пива.
     - Я ищу ночлег.
     - У меня негде, - буркнул корчмарь, обозрев грязные и пыльные  сапоги
незнакомца. - В "Старом Наракоте" спросите.
     - Мне бы здесь хотелось.
     - Негде. - Корчмарь распознал наконец выговор незнакомца и сообразил,
что это рив.
     - Я деньги заплачу, - сказал чужак тихо, словно бы неуверенно.
     И тогда-то случилась эта скверная история. Верзила с изрытой оспинами
рожей, с момента появления чужака не  спускавший  с  него  глаз,  встал  и
подошел к стойке. Двое его дружков придвинулись следом.
     - Нет тут места,  негодяй  ты  этакий,  бродяга  ривский,  -  рявкнул
верзила, дыша чесноком, пивом и злобой. - Не  нужно  нам  тут,  в  Стужне,
таких, как твоя милость. У нас приличный город!
     Незнакомец взял со  стойки  свой  кувшин  и  отодвинулся.  Глянул  на
корчмаря, но тот избегал его взгляда. Защищать рива корчмарь не собирался.
Кто, в конце концов, этих ривов любит?
     - Каждый рив - разбойник, - протянул верзила. - Слышишь, ты, выродок!
     - Да не слышит он. У него уши навозом залеплены, - подхватил приятель
рябого, а третий захохотал.
     - Плати и выметайся! - рявкнул рябой.
     Лишь теперь незнакомец глянул на него:
     - Сначала я допью.
     - Мы тебе поможем! - Верзила выбил у рива кувшин из рук, схватил  его
за ремень, пересекавший  грудь.  Дружок  конопатого  размахнулся.  Быстрое
движение  незнакомца  -  и  рябой  потерял  равновесие.  Блеснув  в  свете
каганцев, меч со свистом рассек воздух. Свалка.  Вопль.  Кто-то  из  зевак
выскочил за дверь. С треском  опрокинулся  табурет,  разлетелись  по  полу
глиняные  кувшины.  Корчмарь  -  губы  у  него  дрожали  -  уставился   на
рассеченное, жуткое лицо верзилы, а  тот,  вцепившись  в  стойку,  оседал,
скрывался за ней, как будто тонул. Его дружки валялись на  полу.  Один  не
шевелился, другой корчился в темной, быстро расползавшейся луже.  Зазвенел
истерический крик женщины - даже уши заложило. Дрожавшего  корчмаря  вдруг
стало рвать.
     Незнакомец отпрянул к стене. Пригнувшись, напрягшийся, чуткий. Меч он
схватил обеими руками, поводил лезвием. Все замерли. Ужас  ледяной  грязью
залепил лица, сковал суставы, залил глотки.
     Трое стражников ввалились в корчму, грохоча  сапогами,  перекликаясь.
Увидев трупы, они побросали перевитые ремнями палки и схватились за  мечи.
Рив прижался к стене, левой рукой вытянул стилет из-за голенища.
     - Брось оружие! - дрожащим голосом сказал один из стражников. - Брось
оружие, бандит! Пойдешь с нами!
     Другой пинком отшвырнул стол, не позволявший подойти к риву сбоку.
     - Патлач, беги за нашими! - крикнул он третьему, державшемуся ближе к
дверям.
     - Не нужно, - незнакомец опустил меч. - Я сам пойду.
     - Пойдешь, сучье вымя, да только на веревке! - крикнул  тот  дрожащим
голосом. - Бросай меч, а то башку развалю!
     Рив выпрямился. Перебросил  меч  под  мышку,  воздел  правую  руку  в
сторону стражников и вмиг начертил в воздухе замысловатый знак.  Сверкнули
бляшки-заклепки, которыми до самых локтей были густо  усажены  рукава  его
кожаного кафтана.
     Стражники моментально отпрянули,  закрыв  лица  ладонями.  Кто-то  из
оставшихся зевак выскользнул за дверь. Вновь дико,  пронзительно  завопила
женщина.
     - Я сам пойду, - звучным металлическим голосом повторил незнакомец. -
А вы, трое, пойдете впереди. Проведете к градоправителю. Я не знаю дороги.
     - Хорошо, господин, - пробормотал  стражник,  понурив  голову,  робко
оглядываясь, поплелся к выходу.  Остальные  выскочили  следом.  Незнакомец
двинулся за ними, на ходу пряча меч в ножны, а стилет за голенище. Люди за
столами, когда он проходил мимо, закрывали лица полами кафтанов.


     Велерад, градоправитель Стужни, задумчиво почесал подбородок.  Он  не
был ни суеверен, ни пуглив, но остаться один на  один  с  седоволосым  ему
никак не улыбалось. Но наконец он решился.
     - Идите, - махнул он стражникам. - А ты садись. Нет не тут. Вон  там,
подальше, если ты не против.
     Незнакомец уселся. Ни меча, ни плаща при нем уже не было.
     - Слушаю тебя, - сказал Велерад, поигрывая лежащей перед ним  тяжелой
булавой. - Я - Велерад, градоправитель Стужни. Так  что  ты  мне  скажешь,
злодей мой любезный, прежде  чем  прогуляться  до  подвала?  Трое  убитых,
попытка навести чары - неплохо, совсем неплохо... За такие вещи  у  нас  в
Стужне сразу сажают на кол. Но я  человек  справедливый,  я  тебя  сначала
выслушаю. Давай.
     Рив расстегнул кафтан и достал свиток белого пергамента.
     - Вот это вы прибиваете на больших дорогах, по корчмам, - сказал  он.
- Все правда, что здесь написано?
     - А... - буркнул Велерад, приглядываясь к покрывавшим свиток рунам. -
Вот оно в чем дело... А я сразу  и  не  сообразил.  Как  же,  все  правда,
наиправдивейшая правда. Там стоит подпись  -  Фолтест,  король,  властелин
Темерии, Понтара и Магакама. А значит все правда. Но воззвание воззванием,
а закон законом. Здесь, в Стужне, на страже закона и порядка стою я! И  не
позволю убивать горожан! Ты меня понял?
     Рив кивнул. Велерад гневно засопел.
     - Знак ведуна есть?
     Незнакомец вновь полез  за  пазуху  и  вытащил  круглый  медальон  на
серебряной  цепочке.  Там  была  изображена  волчья  голова  с  ощеренными
клыками.
     - Как зовут?  Я  не  из  любопытства  спрашиваю  -  так  будет  легче
беседовать.
     - Меня зовут Геральт.
     - Поверим, что Геральт. Из Ривии, судя по выговору?
     - Из Ривии.
     -  Так...  А  знаешь,  Геральт...  Вот  это,  -  Велерад  указал   на
королевское воззвание, - выкинь-ка из головы.  Очень  уж  серьезное  дело.
Многие пытались. Это тебе, братец, не пару висельников изрубить.
     - Знаю. Но это мое ремесло, градоправитель. Тут написано, что награда
- три тысячи оренов.
     - Верно,  -  Велерад  облизнул  губы.  -  А  еще  люди  болтают,  что
милостивый Фолтест, хот этого и не написал, но отдаст принцессу в жены...
     - Принцесса меня не интересует, - спокойно сказал Геральт.  Он  сидел
неподвижно, сложив руки на коленях. - Здесь написано про три тысячи.
     - Ну что за времена, - вздохнул градоправитель.  -  Что  за  паршивые
времена! Кто бы лет двадцать назад, даже по пьяной лавочке, мог  подумать,
что повстанут такие  ремесла?  Ведуны!  Бродячие  истребители  василисков!
Странствующие   изничтожители   драконов    и    утопленников!    Геральт,
ремесленникам твоего цеха пить пиво позволено?
     - Вполне.
     Велерад хлопнул в ладоши:
     - Эй, пива нам! А ты, Геральт, садись-ка поближе.
     Пиво было пенное и холодное.
     - Паршивые времена настали, - разглагольствовал Велерад,  попивая  из
кружки. - Столько всякой  погани  расплодилось...  В  Магакаме,  в  горах,
карликов развелось несметное число. По лесам когда-то одни волки  выли,  а
теперь упыри, всякие там лешаки, куда  ни  плюнь  -  волколак  или  другая
зараза Русалки и Девы-плакальщицы хватают детишек по деревням - уже  сотни
случаев. Болезни, о которых прежде  и  не  слыхивали.  Ведь  волосы  дыбом
встают! А теперь еще и это для полного счастья!  -  Он  толкнул  по  столу
свиток пергамента. - Неудивительно, что на ваши услуги такой спрос.
     Геральт поднял голову:
     - Перед вами королевское воззвание, градоправитель. Вы  должны  знать
подробности.
     Велерад откинулся в кресле, переплел пальцы на животе:
     - Подробности, говоришь? Знаю, как же. Не из первых рук, но от  людей
надежных.
     - Вот это мне и интересно. Подробности.
     - Значит, все же собираешься? Ну, как  знаешь.  Так  вот,  -  Велерад
отхлебнул пива и понизил голос. - Наш милостивый Фолтест  еще  в  бытность
свою наследным принцем, во времена отца своего, старого  Меделла,  показал
на что способен - а способен он был на многое... Мы то все думали сначала,
что с годами он остепенится. Но когда умер старый  король,  Фолтест  после
коронации  превзошел  самого  себя.  У  нас  у  всех  прямо-таки   челюсти
поотвисали. Короче, сделал он ребенка своей родной сестре Адде. Адда  была
чуть младше, держались  они  всегда  вместе,  никто  ничего  такого  и  не
подозревал, вот разве что королева-мать... Словом, в один прекрасный  день
видим: Адда ходит с таким вот брюхом, а Фолтест  кричит,  что  женится  на
ней. На родной сестре, смекаешь, Геральт? Положение - хуже не  придумаешь.
Визимир из Новиграда  собирался  было  выдать  за  Фолтеста  свою  Дальку,
прислал посольство, а нам приходится держать короля за  руки  -  за  ноги,
чтоб он этих послов не прикончил. Хорошо еще удержали, а то Визимир со зла
разнес бы нас в пух и прах. Счастье еще, что братец слушался Адду, вот нам
и удалось с ее помощью отговорить нашего щенка от  венчания.  Ну  а  потом
Адда родила, в назначенный природный срок, само собой. Слушай,  что  тогда
началось. _Э_т_о_г_о_, что родилось, мало кто видел  -  но  одна  повитуха
сиганула с башенного окна и сломала шею, а вторая повредилась  умом  и  до
сих пор ходит дура дурочкой. А посему  я  думаю,  что  этот  ублюдок,  эта
девочка особой красотой не отличалась. Умерла она почти тут же  -  сдается
мне, ей не спешили перевязать пуповину. Адда, на свое  счастье,  родов  не
пережила. А потом, братец ты мой, Фолтест  снова  свалял  дурака.  Ублюдка
надо бы сжечь или там закопать на пустыре,  а  не  класть  в  саркофаг,  в
дворцовую усыпальницу.
     - Поздно теперь каяться, - поднял голову Геральт. - Но в любом случае
нужно было призвать кого-то из Ведающих.
     - Ты про тех мошенников в усыпанных звездами колпаках? Ну как же,  их
штук десять слетелось, как только узнали, что лежит в саркофаге. И вылазит
по ночам. Но вылазить оно начало не сразу, нет. Сем лет  после  погребения
прошли спокойно. Но вот однажды,  в  полнолуние  -  во  дворце  верещание,
вопли, беготня! Ну, да  ты  сам  знаешь,  читал  воззвание.  За  эти  годы
младенец подрос в гробу, а особенно подросли у него зубки. Упырица,  одним
словом. Жаль, что ты не видел ее жертв. Вблизи, как я видел. Тогда  обошел
бы ты Стужню десятой дорогой.
     Геральт молчал.
     - И вот собрал к нам Фолтест ораву  чародеев.  Цапались  они  друг  с
другом отчаянно, едва не подрались  этими  своими  посохами  -  интересно,
зачем они их носят, собак, что ли, отгонять, когда на них спустят песиков?
Часто ведь спускают, сдается мне... Прости, Геральт, если  у  тебя  другое
мнение о чародеях. Наверняка другое как у ведуна. Но для меня они -  дурни
и дармоеды. Вот вас, ведунов, люди больше уважают. Вы по  крайней  мере  -
как бы это выразиться? - более практичные.
     Геральт усмехнулся, но ничего не сказал.
     - Ну, к делу, - градоправитель долил пива себе и  риву.  -  Некоторые
советы чародеев казались, право слово, дельными.  Один  предлагал  спалить
дворец вместе с саркофагом и упырицей,  другой  -  угостить  ее  мечом  по
голове, остальные стояли за то, чтобы  вбить  осиновый  кол,  днем,  когда
дьяволица отсыпается в своем гробу после ночных утех.  Увы,  нашелся  один
болван в островерхом колпаке на лысой башке, горбатый такой отшельник... И
заявил: мол, все дело в злых чарах, стоит их  рассеять,  и  упырица  вновь
станет  королевской  доченькой,  прекрасной,  как  кукла.   Нужно   только
просидеть в гробнице всю ночь, до петушиного крика. И этот недоумок  -  ты
только представь, Геральт! - в самом деле отправился  ввечеру  во  дворец.
Легко догадаться, что осталось от него немного один колпак да посох. Но  к
Фолтесту эта мысль прицепилась, как репей к собачьему хвосту. Он повелел -
и думать забыть про убийство упырицы.  Со  всей  страны  стал  созывать  в
Стужню шарлатанов, чтобы превратили эту тварь  в  принцессу.  Ну  и  шайка
собралась! Какие-то тронутые бабы, какие-то колченогие, толстяки, вшивцы -
оторопь брала. Ну и пошли бормотать заклинания, главным образом над жарким
и пивом.  Понятно  некоторых  Фолтест  и  придворные  разоблачили  быстро,
парочку даже вздернули на воротах -  но  меньше,  чем  следовало  бы,  ох,
меньше! Я бы их всех вздернул. Остается уточнить,  что  упырица  время  от
времени кого-нибудь да загрызала, внимания не  обращая  на  жуликов  и  их
заклинания. Да еще - что Фолтест больше не  живет  во  дворце.  Никто  там
больше не живет.
     Велерад