о.  Но  очень быстро это
сходство прошло - огни стали увеличиваться в размерах и становясь  все  ярче
приближались  к  поверхности  океана.  Их  было  множество - всяческих форм,
цветов и размеров и они  занимали  все  видимое  пространство  под  парящими
"скатами".
     Лихорадочно  снимая  это  фантастическое  зрелище,  Кирилл искал слова,
пытаясь описать увиденное на диктофон: гроздья? соцветия? колонии?  сияющие?
сверкающие?  блистающие?  непонятные?  пугающие?  страшные? Они всплывали из
бездны, освещая все вокруг своим фосфоресцированием, окрашивая темноту, лед,
людей и их машины мягкими пастельными цветами.
     Через  несколько  минут  пастель  сменилась  более  резкими  и   яркими
оттенками  и Кириллу внезапно показалось, что он висит вниз головой над ярко
освещенной Солнцем ледяной  поверхностью,  переливающейся  под  его  лучами,
ровной  и  гладкой,  как  колоссальное  зеркало  и  лишь  вдали искореженной
какими-то безобразными выростами из ржавого металла.  Это  и  были  водоводы
европейского космодрома.
     Машины  медленно  дрейфовали в сторону искомых труб, люди, потрясенные,
молчали, завороженные этим пришествием чужой жизни, а  светящиеся  обитатели
океана  Европы  поднимались все ввысь. Одно или два из мириады этих созданий
совсем  близко  миновали  второй  "скат".  Протянув  руку,  Кирилл  мог   бы
дотронуться  до  сияющего  всеми цветами радуги нечто, напоминающего изящную
радиаллярию, сотканную из живого света, но он  побоялся  -  кто  знает,  что
можно от них ожидать.
     Радиаллярия  проплыла мимо и, как и ее собратья, прицепилась к ледяному
навесу, став похожей  на  великолепную  люстру.  Тысячи,  миллионы  созданий
расселись   на   льду,   превратив  его  потрясающий  потолок  какого-нибудь
фешенебельного ресторана или театра. Они ярко освещали стометровый слой воды
и лишь глубже все еще сохранялась тьма.
     "Скаты" наконец причалили к трубам, но никто не  спешил  покинуть  свои
места, стремясь досмотреть спектакль до конца.
     И тут бездна зашевелилась.
     Никто  потом  из  оставшихся  в живых не смог объяснить эту фразу, хотя
каждый, не сговариваясь, употребил ее на допросах. Скорее всего это было  не
визуальное   впечатление,   так  как  глаза,  несмотря  на  свет  идущий  от
люстроподобных созданий, мало что могли различить в глубинной темноте,  а  -
подсознательное  ощущение присутствия чего-то колоссального, спавшего на дне
миллиарды лет и, внезапно разбуженного вторжением людей, решившего подняться
вверх, под "люстры".
     И ужас, подобный ужасу маленьких землероек, ощутивших сначала еще почти
незаметное подрагивание почвы,  постепенно  перерастающие  в  более  сильные
ритмичные  толчки,  возвещающее о приближении зубастого колосса тиранозавра,
от которого не было никакого спасения, от которого нельзя  было  убежать  на
своих  маленьких  лапках  и  уж  тем более ими защититься, и можно было лишь
надеяться, уткнув мордочку в землю, что безжалостный убийца не заметит  тебя
с   высоты  своего  шестиметрового  роста,  этот  генетический  ужас  первых
млекопитающих обуял людьми.

     Глава одиннадцатая. ПРЕСТУПНИК. Паланга-Европа (Внешние Спутники),
      октябрь 57-го - ноябрь 69-го.

     Только  сейчас  я  понял как мне хорошо. Грязная и мокрая одежда была с
меня снята и мое тело блаженствовало в  чем-то  до  невозможности  мягком  и
теплом.  Обожженные  руки оказались замотанными в бинты, а сломанное плечо -
запаковано  в  гипс.  Кожа  на  лице,  покрытым  "аннигиляционным"  загаром,
восстанавливалась   под  толстым  слоем  биологической  суспензии.  Судя  по
нанесенным мне увечьям, поверхностной терапией дело не  ограничилось  и  мне
вкололи сильное болеутоляющее, отчего я и пребывал в философском настроении.
     Когда зрение совсем наладилось, я увидел, что лежу в походной палатке с
прозрачным верхом и микроклиматом. Сквозь потолок виднелись не только звезды
(интересно,  а  куда подевались тучи? ), но и всполохи полевых прожекторов и
бортовые огни барражирующих на низкой высоте вертолетов.
     Армия, как всегда, подоспела вовремя.
     Я мог себе представить, что творилось  в  округе.  Сюда  наверняка  уже
стянули  все  дивизии  Прибалтийского  военного  округа  и  теперь за каждым
деревом сидел армеец, на каждом проселке дежурил танковый расчет, а во  всех
хуторах от тайги до Балтийских морей шли повальные обыски.
     Что  бы  вы  не  говорили,  ребята,  как  бы  вы не называли доблестные
вооруженные силы - Силами Самообороны, Миротворческими Силами,  Ограниченным
Контингентом  по  постройке детских садиков или, даже, - Ансамблем армейской
песни  и  плясок,  а  хоть  бейте  меня  загипсованного,  хоть  режьте  меня
перебинтованного,  а  армии, какой бы она не была, нужно воевать. Это закон,
такой же, как женщине нужно рожать, а мужчине каждый день бриться.
     Некий аноним удивляется  -  почему  за  сорок  тысяч  лет  человеческой
цивилизации  нам выпало немногим более года мирных дней? Но позвольте, а что
же делать регулярной армии? Целину пахать на танках? Тунца ловить подводными
лодками? На рейдерах к звездам летать?
     Если армия не воюет, она гниет и разлагается, какие  бы  деньги  вы  не
вбухивали  на ее содержание и поддержку боеготовности. И поэтому выбор у нас
невелик - либо разжигаем большие и мелкие, но контролируемые, конфликты, где
наша армия демонстрирует  свое  умение  и  силу  духа,  а  мы  тем  временем
отплевываемся  от  обвинений  в милитаризме, вмешательстве в дела суверенных
государств и государственном терроризме. Либо, сидя на своем гороховом поле,
с грустью наблюдаем как лучшие заклятые друзья поворовывают, а то и  внаглую
умыкивают ваши стручки. Лично я голосую за мир.
     Скосив   глаза,   я  увидел,  что  в  палатке  на  складном  стульчике,
закутавшись в красно-коричневый плед и понурив голову, сидит Одри.
     - Одри, - просипел я обожженной глоткой и делая попытку приподняться, -
только не говори, что ты сестра милосердия.
     Одри вскочила, скинув плед, встала  по  стойке  смирно,  вытянувшись  в
струнку отдала честь и приложив ладони к округлым девичьим бедрам, и заорала
на всю палатку:
     - Одри  Мария Дейл ван Хеемстаа, уполномоченный по делам МАГАТЭ, личный
номер 007-ОХ/21121969, сэр!
     - Вольно, - пробормотал я и снова рухнул на кровать.
     - Тебя, может быть, наградят, - сообщила Одри, пытаясь меня подбодрить,
- за заслуги перед Отечеством.
     - За что?, - тупо поинтересовался свежеподжаренный спаситель  Отечества
К. Малхонски.
     - За   предотвращение   террористической   акции   со  стороны  Внешних
Спутников. Ты очень удачно, спалив всего лишь  поллеса,  уничтожил  приемные
станции и схлопнул туннель.
     Какие  же они дураки, идиоты, придурки! Сидели же на своих Спутниках, в
ус не дули, втихоря пожиная плоды Детского Перемирия. Контрабандили бы  себе
потихоньку,  с обоюдного согласия Союза и Спутников, дожидаясь пока на Земле
не исчерпают последнее ведро нефти и не переплавят последней кусок  руды.  А
там  глядишь,  и  неофициальное  прекращение  войны  перешло бы в официально
признанный статус Внешних Спутников. Надо было только ждать!
     А ты в этом уверен? Уверен, что Земля продолжала бы пассивно ожидать
пока мятежники вернуться в лоно метрополии?  Ждать  манны  небесной,  сквозь
пальцы  наблюдая  как  кто-то,  но  только не Директорат, делает миллиардные
состояния, и еще при этом вынуждено поощрять этих пиратов и нуворишей? Да ты
рехнулся  и,  к  тому  же,  ничего  не  понимаешь  в  политэкономии,  жалкий
недожаренный спаситель Отечества К. Малхонски!
     Но  ты не учитываешь общественное мнение. А ведь именно оно уже однажды
приостановило войну. Да,  о  Детском  Перемирии  уже  забыли.  К  сожалению,
массовое  сознание отличается короткой памятью и редкостной внушаемостью, но
это может сыграть и в нашу пользу.  Я  бы  им  напомнил,  что  это  такое  -
священная  война,  дранг нах космос. Я бы их мордой ткнул во все это дерьмо.
Разве не для этого я последние дни мечусь из стороны в сторону, ищу то,  что
не  хотел  бы  больше  никогда не найти, а уж тем более писать и монтировать
весь этот наш позор, всю эту  нашу  хваленую  войну,  если  бы  были  другие
обстоятельства, а на дворе - лето, а не последняя осень.
     Ха,   ха,   ха!  Великий  Кирилл  Малхонски  единственной  книжонкой
останавливает глобальную войну. Вы слишком  уж  самоуверенны,  герр  Кирилл.
Никто   не   отрицает  -  в  свое  время  вы  были  модным  писателем,  чему
способствовали особые обстоятельства вашей биографии, налет скандальности  и
отложенный смертный приговор. Но с тех пор много воды утекло. Вы отправились
в   добровольную  ссылку,  мучаемые  комплексом  вины  за  свою  неожиданную
популярность и полную поддержку вашего творчества  со  стороны  ненавистного
Директората.  Вы-то  гордо  ожидали  всеобщей травли, гонений за ваши жуткие
диффамации, вы примеряли на  себя  облачение  непонятого  святого,  Великого
старца.  Но  Директор по идеологии Оливия Перстейн-Обухова рассудила гораздо
мудрее. И вы заткнулись.
     Все так,  все  так.  Но  ведь  что-то  надо  делать.  Пусть  совершенно
безнадежное,  пусть  нелепое  или  даже  вредное.  Это  как в нашем паршивом
демократическом  голосовании  -  надо  голосовать  не  за  того,   за   кого
большинство  или  ради  того,  чтобы  не  допустить  к  власти  еще  худшего
кандидата, надо выбирать так, как велят твои убеждения,  даже  если  у  этих
убеждений нет ни одного шанса на победу.
     На  мое счастье Одри избавила меня от общения с армейцами. Ее показаний
вполне хватило, да и спорить с  одной  из  могущественейших  организаций  на
Земле,  в  чьем ведении находились контроль за каждым граммом расщепляющихся
материалов - начиная от электростанций и кончая термоядерными  запалами  для
аннигиляционных бомб, никому не хотелось и нас отпустили с миром.
     Дорогу  уже  расчистили.  Мы  только  выгуляли  обезумевшего от радости
Мармелада, скормили ему сухой  армейский  паек  и  двинулись  в  путь  через
обгоревший лес, многочисленные патрули, импровизированные заставы и засеки.
     Уже  совсем  рассвело,  когда  мы  миновали  стоящий на окраине Паланги
громадный, облупившийся от времени плакат, грозно предупреждавший, что въезд
на  машинах  с  двигателями  внутреннего  сгорания  в  черту  города  строго
запрещен,  и  заколесили  по  милым  улочкам,  сейчас  изрядно  попорченными
скоплениями бронетехники, солдат, а также редкими патрулями местной полиции.
На одном из перекрестков мы увидели  стоящего  в  полной  амуниции  молодого
Гринцявичуса,  который  было по старой привычке вознамерился нас остановить,
но Одри только показала ему язык и на прощание  пару  раз  газанула,  окутав
бойца зеленого фронта клубами дыма.
     Дом  мой  был  в  том же виде в котором мы его и оставили, что для меня
было удивительно - мне все казалось, что уже минуло несколько лет, как мы из
него съехали и все  должно  было  покрыться  метровым  слоем  пыли,  сгнить,
истлеть,  протухнуть,  рассохнуться,  присохнуть и обломиться. Но все было в
порядке - слой пыли  не  превышал  холостяцких  трех  сантиметров,  а  груду
грязной посуды Одри сразу свалила в посудомоечный автомат.
     Мармелад  весело  носился  по  этажам, размахивая ушами, стуча когтями,
забираясь во все дыры и оставляя метки во всех комнатах. Потом его лай стих,
из чего мы заключили, что щенок  снова  завалился  спать.  Искать  для  него
подстилку  и  сгонять  Мармелада  с мягкого дивана на его место под дверью у
меня не было никакого желания  и  я  махнул  на  него  до  поры  до  времени
загипсованной рукой.
     Кое-как   приняв   душ,   предварительно  обмотав  забинтованные  места
полиэтиленом, и  чувствуя  в  голове  удары  здоровенного  царь-колокола,  я
доковылял  до своей кровать, забыв, что по доброте душевной я еще вчера (или
позавчера? ) уступил ее Одри, и упал  замертво  в  чистую  перину.  Натянуть
одеяло на укрытое только бинтами тело сил у меня уже не было.
     Проснувшись,  я  обнаружил,  что на улице рассвело, вернулись пропавшие
было тучи, и шел все тот же дождь со снегом. Ощущение спокойного  счастья  и
счастливого  покоя, снизошедшее на меня во сне, куда-то ушло и на душе снова
лежала тяжесть. Я должен, обязан был что-то сделать, но никак не мог  понять
- что  именно  и,  самое  главное,  каким образом, если сейчас мне абсолютно
ничего не хотелось. Я лежал, сложив руки в ворохе распустившихся  бинтов  на
животе и смотрел в потолок.
     - Кирилл,  -  позвала  меня  Одри и я, отплевываясь, вынырнул из океана
тоски.
     Она  уже  облачилась  в  синий  джинсовый  костюм,  провела  на  голове
революцию,   отчего  ее  короткие  волосы  распушились,  а  на  лоб  спадала
кокетливая челка, и принесла мне на подносе завтрак.  Предварительно  согнав
оборзевшего  Мармелада  с моих ног, где он устроил себе очередное гнездовье,
она стала кормить меня с ложечки. Я не возражал, скромно умолчав,  что  руки
уже зажили, а плечо не болело.
     - Ну что, приступим?, - поинтересовалась Одри после того как я вылез из
ванны,  содрав  наконец  надоевшие  повязки  и  еле оттерев ладони от липкой
пленки искусственной кожи. На столе она  уже  расположила  свою  аппаратуру,
извлеченную  из  кожаного  чемодана,  в  котором,  как  я  думал по простоте
душевной, она хранила свои платья.
     Аппаратура  состояла  из  компьютерного  терминала,  какого-то  черного
ящичка  и  дисковода  для  оптодисков. Здесь же валялись одноразовые шприцы,
пузырьки с антисептиком и вата.
     - Значит  так,  -  начала  Одри  ван  Хеемстаа,  инспектор   МАГАТЭ   и
виртуальный   хакер,   -  для  начала  я  вынуждена  поинтересоваться  твоей
кредитоспособностью.
     Я поперхнулся.
     - Нет, нет, нет, -  опередила  меня  девушка,  подняв  руку,  -  таковы
правила,  Кирилл.  За  свою  работу  я  с тебя денег не возьму, но необходим
страховой взнос и оплата  электроэнергии.  Это  в  любом  случае  оплачивает
заказчик.
     - Сколько нужно?, - спросил я.
     Одри сказала.
     - Ладно,  -  сказал  я,  пытаясь  скрыть  свою растерянность - спасение
человечества обходилось в кругленькую сумму, - пока ты будешь отсутствовать,
я начну проставлять нули на своем чеке.
     Девушка внимательно посмотрела на меня:
     - Ты  можешь  подождать  за  дверью,   пока   я   буду   готовиться   к
"путешествию". Хочу сразу предупредить - это неаппетитное зрелище.
     - Одри,  зачем  ты это делаешь?, - наконец я решил задать мучивший меня
вопрос, так как потом этим интересоваться было бы не к чему, - Ведь это  все
незаконные  действия, да и лазить в военные базы данных наверняка опасно для
жизни даже для тебя.
     - Но ведь Тодор Веймар разрешил, - пожала плечами Одри,  проигнорировав
остальные  мои  вопросы, еще раз подтвердив забытую мной истину - не задавай
сразу несколько вопросов, иначе получишь ответ только на самый легкий.
     Больше мы не говорили.
     Смочив в антисептике тампон, Одри  заправила  волосы  за  ухо,  обнажив
висок, и обильно покрыла его бактериофагом. Затем, вытянув из черной коробки
эластичный  шнур  с устрашающей иглой на конце, нащупала пальцем какое-то ей
одной известное место, резким движением воткнула  наконечник  провода  прямо
себе  в  череп.  Игла  легко  пробила  кожу, выпустив фонтанчик крови, и, не
встречая никакого сопротивления, вошла на всю свою шестисантиметровую  длину
в голову Одри.
     Я судорожно сжал челюсти и сглотнул.
     - Обычно, - сообщила Одри, проводя манипуляции с компьютером, на экране
которого   возникло  голографическое  изображение  правое  полушарие  мозга,
одриного, надо полагать,  -  для  взлома  систем  защиты  хакеры  пользуются
визуальными  образами  и подключают к системе левое полушарие, но мне больше
нравятся абстрактные картины и я предпочитаю  обращаться  с  машиной  на  ее
языке. Занимаюсь игрой в бисер.
     Такое  обыденное  подключение  к  компьютеру  со стороны очаровательной
девушки настолько меня поразило, что я  утратил  способность  к  полноценной
светской  беседе.  Шнур,  торчащий  из  головы Одри, завораживал меня словно
взгляд Каа, а осознание того, что моя знакомая оказалась помесью человека  и
арифмометра, начало заполнять меня, разжигая синдром ксенофобии.
     Тем  временем  Одри  сделала себе в сгиб локтя какой-то укол и прошлась
наждачкой по подушечкам своих пальцев, снимая с них ороговевший слой мертвых
клеток и восстанавливая тактильную чувствительность.
     - Я тебя  предупреждала,  -  еле  шевеля  языком,  прошептала  Одри,  -
превращение в машину - малоаппетитное зрелище.
     Я  подобрал со стола опустевшую ампулу укола и прочитал горящую надпись
"Нейрочипы".  Это  было  похуже   нейронного   форсажа   и   растормаживания
гипоталамуса.  Одри  так  и  не вытерла кровь на виске и она застыла красным
мазком, потерявшись в широком  вороте  светло-зеленой  футболки.  Ее  пальцы
поскребли  по  гладкой  поверхности  моего письменного стола, оставив на нем
разводы антисептической мази розоватой от  крови  из  стесанных  кончиков  и
нырнули в пазы управления виртуальным миром.
     Начальная  фаза размножения нейрочипов напоминает по сути и по внешнему
виду острый приступ малярии -  живые  части  собирающегося  на  моих  глазах
интеллектронного  суперкомпьютера  внедрялись  в  красные  кровяные  тельца,
используя их в качестве строительного материала для  себе  подобных.  Резкое
падение  уровня гемоглобина вызывало чудовищный озноб и Одри стало трясти. Я
содрал с дивана ковровое покрывало и накинул его на ее плечи,  но  это  мало
чем помогло. Когда количество чипов в крови достигло нужной точки насыщения,
стали  отключаться  функции организма, необходимость которых в данный момент
не испытывалась. Обычно это работа слюнных желез и сфинктеры.  Из  безвольно
открытого  рта  Одри  потекла  слюна,  заливая  подбородок,  шею  и  грудь и
обезвоживая организм, а в воздухе ощутимо запахло мочой.
     Одри "уплыла".
     Наблюдать  все  это   было   притягательно-отвратительно.   Превращение
красивой  девушки  в какой-то механизм было настолько чуждым для обыденного,
то есть моего, сознания, что как я не тщился  бессознательно  и  сознательно
подыскать  этому какие-то аналогии из собственной жизни, из книг, из фильмов
и сплетен,  мне  это  никак  не  удавалось.  Возник  "парадокс  Леонардо"  -
совершенная  отвратность может вызывать эстетическое наслаждение, так же как
и совершенная красота, ибо уродством, к  которому  мы  не  сможем  приложить
готовые  лекала  красоты,  и которое лежит вне наших понятий о совершенстве,
можно также наслаждаться.
     Порой даже смерть вызывает наслаждение,  высшее  наслаждение  переходит
каким-то образом в боль, а адские мучения порождают оргазм.
     Заработал дисковод и информация стала перекачиваться на диск. Потом все
кончилось.  Одри  отсутствовало  около  минуты.  Отсоединив ее от проводов и
раздев, не дожидаясь ее прихода в сознание, я  перенес  девушку  в  ванну  и
положил  в заранее набранный кипяток, а сам сел на пол, привалившись головой
к прохладной трубе.
     Теперь я мог делать книгу. Ах, где те времена, когда для сочинительства
писателю было достаточно листа бумаги, обломка грифеля и большого пальца, из
которого он высасывал сюжеты. Но прогресс нас портит. Потом  мы  не  мыслили
себе  работы без пишущей машинки, электрического освещения, домов творчества
и гонораров. Затем пришли компьютеры и мучительно непродуктивная  работа  по
перепечатке  собственных  черновиков  канула  в лету. Книги стали печься как
блины на  масленицу,  писатели  перешли  на  восьмичасовой  рабочий  день  и
конвейерную   систему,  когда  один  писал  прологи,  второй  -  философские
размышления, третий  вставлял  эротические  сцены,  а  четвертый  расставлял
номера  на  страницах.  Особые  эстеты  экспериментировали с гипертекстами и
мультимедией, воплощая в жизнь идею Борхеса и  превращая  книгу  в  како