Поэтому, я считаю, нам надо
пойти туда и посмотреть, - она махнула в глубь темного  леса,  где  водились
волки,  медведи,  кабаны,  обреталась  Баба-Яга  и  лешие, домовые, русалки,
Кащеи, драконы, людоеды и налоговая инспекция.
     Патриот во мне слегка приоткрыл глаза, затем повернулся на другой бок и
захрапел с новой силой. Я  попытался  отвесить  ему  освежающего  пинка,  но
понял, что это бесполезно - в такую осень даже бурые медведи давно спят.
     - Может стоит связаться с компетентными службами, - осторожно предложил
я, не    желая    вылезать   из   уютного   мирка   этого   комфортабельного
автомобиля-ретро с шикарными кожаными сиденьями, мощной печкой и двигателем,
изящными обводами и  наивным  внутренним  дизайном,  из  этого  осколка  той
древней  эпохи,  когда  машина  воспринималась произведением искусства, а не
чисто функциональным устройством для перемещения тела из точки А в точку Б.
     - Ты не поверишь, милый, но я уже пыталась это сделать, -  съязвила  от
беспокойства  моя  милая,  -  но  над  нами  раскинули  такой замечательный,
большой, водорадионепроницаемый "зонтик".
     Я со вздохом  сунул  в  карман  пальто  увесистую  болванку  трофейного
комбинационного  оружия  и,  желчно завидуя беззаботному Мармеладу, в третий
раз вылез из бронтомеха.
     - Разделимся,  -  предложила  Одри,  -  расстояние  сто  метров,   курс
север-север-восток. Стреляем без предупреждения, Миранды и извинений.
     - В путь, - согласился я и мы пошли.
     Ориентация  и  бесшумное  пересечение  лесных  массивов  - первое, чему
обучают кадетов в Ауэррибо, собранных со всех уголков Солнечной  системы.  И
не  потому,  что  так  любят  лес  или дают вторую гражданскую специальность
лесничего. Лес - это то место, где человек ближе всего оказывается  к  своим
корням,  к  своим  истокам,  когда  он  был  нем, лохмат и безоружен, но уже
обладал совершенным разумом и целым букетом давно утраченных способностей  -
телепатией,  обонянием,  ночным  зрением,  предвидением,  интуицией,  тонким
слухом и везением. Поэтому многомесячная одиночная лесная  робинзонада  была
направлена  на  восстановление  утерянного  человеком сорок тысяч лет назад,
когда одному лентяю пришла в голову идея технологического прогресса.
     Былые навыки возвращались ко мне.  Лоск  цивилизации  быстро  обдирался
ветвями  и  боковым ветром, несущим ледяную крошку, и я почувствовал радость
освобождения от жестких условностей нашего общества, от чуждых человеческому
существу проблем, от боли ложной совести  и  бремени  фальшивого  долга,  от
масок  и  ролей  грандиозного  людского  театра,  в  котором  каждый  играет
собственную пьесу, но ни в коем случае не живет. Так чувствует себя варлок в
полнолуние, ощущая как в нем просыпаются древние инстинкты и ломают  хрупкую
поверхность  разума и когда мученический крест нашей цивилизации - категория
"надо" проваливается в небытие, и лишь  категория  "хочу"  начинает  править
первобытным миром.
     Правда,  что  вне  человеческого  общества,  наедине с природой человек
быстро дичает. Но это не правда, что с грязью цивилизованности он утрачивает
способность любить,  сопереживать,  заботиться  о  ближнем  и  страдать.  Не
правда,  что он утрачивает гуманизм. Наша цивилизация беспардонно присвоила,
как самое величайшее свое достижение, истину, что человек  человеку  друг  и
брат, забыв об имманентности этого постулата человеческому естеству, которое
во  все времена пренебрежительно называлось звериным и скотским. Первобытные
племена кроманьонцев очень редко воевали друг с другом и в этом, и в  других
смыслах были намного цивилизованнее нас.
     Забавно  бежать  по лесу с оружием в руках и уверенностью в сердце, что
применишь его в первой же острой ситуации и размышлять при  этом  о  природе
человеческого  гуманизма. Это настолько меня рассмешило, что я засмеялся про
себя. Нервы мои были на взводе.
     В километре от заброшенного шоссе располагался очищенный  от  всяческой
растительности  свежий  пятачок  диаметром  метров пятьсот. Кто-то настолько
постарался уничтожить несколько  десятков  корабельных  сосен,  что  никаких
следов  их  былого  здесь произрастания, типа пеньков, хвои, сучьев, а также
спиленных стволов (не в космос  же  их  запустили)  не  осталось.  Неведомые
трудяги-лесорубы  забрали  не только древесную породу, но заодно захватили с
собой полуметровый слой почвы. На мое счастье  атмосферный  воздух  на  этом
месте они оставили в покое.
     Прижимаясь  к дереву и стремясь слиться с окружающей чернотой, я набрал
на панели код, комбинационный модуль заурчал и нагрелся, набирая из  вакуума
необходимую  энергию  для трансформации и вскоре я держал в руках компактный
гранатомет. Вообще-то я собирался  получить  банальный  автомат,  но  видимо
перепутал кнопки.
     Взвалив трубу на плечо, я прильнул к поисковому окошечку автоматической
наводки.  В  створе ста двадцати градусов маячило одиннадцать целей. Пять из
них довольно быстро  передвигались,  остальные  не  проповедовали  активного
образа  жизни.  Только  сейчас  мне  пришло  в голову, что я не спросил Одри
откуда она узнала, что здесь находится еще пять чужаков. Наверное унюхала. С
ними мне все было ясно - умное оружие их старательно отслеживало и,  если  я
не  улечу  от  отдачи,  поразит  всех одним махом. Неподвижные цели вызывали
опасение. Я не мог их идентифицировать и это могло быть что угодно - начиная
от нейтронной бомбы и кончая тульскими самоварами осколочного действия.
     Где-то на периферии  створа  находилась  Одри.  Она  тоже  разглядывала
раскинувшуюся перед ней загадку и не предпринимала никаких действий.
     Наш   эскадрон   гусар   летучих  до  сих  пор  оставался  незамеченным
неприятелем. Наши кони  тихонько  ржали,  переступая  с  копыта  на  копыто,
яростные  и разгоряченные в предвкушении предстоящей атаки, спокойный усатый
бригадир, склонясь к седлу, дымил носогрейкой, распространяя в  округе  вонь
плохого  самосада, гусары же тихо матерились сквозь зубы, поглаживая лошадей
по шеям и с нетерпением хватаясь за пистолеты и сабли.
     Ночной лес оставался безмолвным и даже шум  ветра  смолк.  От  нервного
напряжения  мне  показалось,  что я оглох, но тут же в мои уши вонзился крик
Одри:
     - Стреляй, Кирилл! Стреляй вверх!
     Это было совсем  не  то,  что  я  ожидал.  Военная  привычка  мгновенно
выполнять   приказы   давно   уступила   место   интеллигентской  склонности
поразмышлять о том, нужно ли это делать,  как,  каким  образом  и  кому  это
выгодно.  Для  гражданской  жизни  это  было неплохо, но в эпицентре военных
действий промедление смерти подобно. И поэтому я безнадежно опоздал.
     Когда я наконец соизволил поднять свою тупую башку, в  небе  уже  вовсю
разыгрывалось  апокалипсическое  действо.  Стало светло. Кто-то колоссальным
консервным  ножом  вырезал  в  осеннем  пироге  дождевых  туч  неровную,   с
зазубринами  дыру,  обнажив  черноту звездного неба с сияющей Луной и яркими
звездами. Затем нож так же неаккуратно прошелся и по этой декорации, оставив
половинку Луны в небе, а все  остальное  отправив  вслед  за  прибалтийскими
облаками. И в эту последнюю дыру на нынешний вечер ударил внеземной свет.
     Я   упал   на  колени,  ослепленный,  оглушенный  и  раздавленный  этим
невозможным зрелищем, прижимая к груди свою несчастную  пукалку,  и  не  мог
оторваться от того, что было так хорошо мне знакомо.
Да и в завещании запретил публикацию всего того, что написал. Кто-то  решил,
лохмотьях облаков и ураганов, с красной проплешиной  Пятна  Юпитер.  По  его
телу ползли горошины спутников - Европы, Титана, Ио, Амальтеи, отбрасывающие
на  тело  гиганта  глубокие  черные  тени.  Очаг  мятежа в Солнечной системе
пожаловал в гости на старушку Землю. Но постепенно на гигант наползала тень,
дыра на доли секунд стала черной, потом в ней зажглись бортовые огни  и  вот
уже  в  этот  небесный  колодец  начал  протискиваться  истинный гость этого
званного обеда с фейерверками. Черный треугольник стремительно рос, пока  не
вписался  в  первый  круг небес и тогда он заискрился, по нему побежали огни
святого Эльма, зазмеились грозовые разряды, он  стал  терять  свою  черноту,
окрашиваясь  в  серо-стальной  цвет,  и я сразу узнал хищные обводы военного
крейсера.
     Весь этот фильм ужасов прокручивался всего лишь  несколько  секунд,  но
момент,   когда   я  своим  гранатометом  мог  нарушить  тонкую  фокусировку
тахионного колодца, давно миновал.
     В моей душе нарастало удивительное для моего теперешнего Я отчаяние  от
недоделанной  работы, от невыполненного долга, от неисполненного приказа. Ну
что мне от всего этого? Как далеки от меня все эти  бои  местного  значения,
все эти частности войны, все эти мелкие судьбы случайных прохожих и собак. Я
писатель,  я  философ,  я  стратег.  Мне важны глобальные тенденции, мировые
проблемы и течения, а не конкретные грязь, пот и кровь.
     Плача от своего бессилия, я поднялся с земли, цепляясь за  грубую  кору
дерева, раздирая в кровь руки и ломая ногти. Потом с трудом взвалил на плечо
гранатомет и, опираясь на спасительный ствол спиной, стал механически давить
на  курок.  Каждый залп еще плотнее вбивал меня в промерзшую сосну, не давая
согнуться и упасть на землю, плечо онемело от ударов  ствольного  фиксатора,
глаза  и кожу обжигали раскаленные выхлопы изрыгаемых этой страшной игрушкой
ракет, а вся лежащая передо мной местность превратилась в филиал Ада.
     Взрывы слились в непрерывный ураганный рев, стена огня сначала охватила
деревья, а затем перекинулась на почву.  Его  факел  вздымался  до  неба  и,
казалось, начал лизать брюхо крейсера, оставляя на нем полосы копоти.
     Сначала  было  жарко,  потом  - горячо, и в конце концов огонь проник в
меня самого, сжигая внутренности. Где-то,  на  другой  планете,  раздавались
выстрелы  Одри  -  вряд  ли  она  прикрывала меня, в таком аду не выживет ни
человек, ни киборг, и скорее всего она палила в  меня,  стремясь  прекратить
мое  безумствование.  Но  я  только  довольно  смеялся  сожженными  губами и
чувствовал себя Зевсом-громовержцем.
     Наконец мое тело не выдержало такой непереносимой боли (сам же я ничего
не ощущал) и гранатомет  замолчал,  перестав  извлекать  из  Великого  Ничто
вполне  конкретные  ракеты, и уткнулся раскаленным докрасна хоботом в землю.
По сухой хвое побежали огоньки. Упал я и в этот раз очень удачно - на  спину
и  в огне разгоравшегося не на шутку пожара мог досмотреть действо до самого
конца в мельчайших подробностях.
     Крейсер был  готов  открыть  ответный  огонь  -  его  брюхо  вспучилось
огневыми люками, готовыми обильно полить гостеприимный уголок обоймами ракет
и  водопадами  напалма. Он уже выходил из тахионного колодца, когда небесная
дыра начала стремительно сжиматься. Звездное небо и потерявшийся кусок  Луны
как   ножом   срезали   оружейную  палубу,  радиолокационные  сети,  решетки
призрак-эффекта и сомкнулись  на  самом  сердце  корабля  -  аннигиляционной
камере.  Взрыв потряс все основы Вселенной и я увидел в первый и, надеюсь, в
последний раз в своей жизни, как по окружающему меня миру побежали  взрывные
волны, словно это была лужа, в которую угодил здоровенный камень.
     На  секунду канал в последний раз раскрылся и покореженный крейсер стал
падать на громадное блюдо Юпитера,  словно  сухой  осенний  лист  на  мокрый
асфальт  улиц. Оставшийся в нашем мире обломок закрутился, накренился и стал
соскальзывать по наклонной кривой в сторону моря.
     Когда я снова открыл глаза, все уже закончилось. Я  лежал  на  спине  и
таращился  в  расстилающийся  наверху  звездный  пейзаж  с чернотой космоса,
Млечным путем, яркими и тусклыми звездами и шикарным метеоритным  дождем.  Я
смотрел вверх и размышлял почему человек до сих пор не достиг звезд.
     А  ведь  для этого у нас все есть. Есть туннельные двигатели, способные
за квант времени перебрасывать материю из одной  точки  Вселенной  в  другую
независимо  от расстояния между ними. Есть надежные корабли, способные нести
большой груз и массу людей с достаточным  комфортом.  Есть  умные  машины  и
сильные   помощники,   есть  знания  об  окружающем  мире  и  есть  насущная
необходимость в прорыве в Сверхдальнее Внеземелье.
     Нет лишь одного - желания.
     Видимо в природе припасен какой-то хитрый закон, не дающий  агрессивным
цивилизациям  распространяться  дальше  своего  дома. Они либо убивают себя,
либо погрязают в междоусобных сварах, словно пауки в банке,  снова  и  снова
скатываясь на низшие ступени варварства.
     Мне всегда нравилась идея Кантианского Мира. Наш мир, наша Вселенная не
являются аристотелевыми по логике и римановыми по метрике. В ее основе лежит
не математика,  а - философия, и именно философия Канта. Мы сами, как вещи в
себе, предопределяем свое полное непонимание как друг  друга,  что  блестяще
подтверждает  наша агрессивность и ксенофобия, так и окружающего мира, о чем
свидетельствуют  наши  безумные  эксперименты  со  временем,   искусственным
интеллектом и тахионами.
     Пространство и время не существуют сами по себе, а являются лишь нашими
чистыми  воззрениями,  иначе  как  объяснить  туннельный  эффект на микро- и
макроуровне, мгновенно разносящий смерть по всему Внеземелью?  К  этим  двум
постулатам    Кантианского    Мира,    к    трансцедентальной   эстетике   и
трансцедентальной аналитике мы как-то  притерпелись,  с  грехом  пополам,  с
большими   ошибками  и  оговорками,  и  если  не  приняли,  то  признали  их
объективное существование.
     Но вот трансцендентальная этика внушает  нам  ужас  и  отвращение.  Нам
кажется   безумным,   неправильным,   противоречащим  всем  мировым  законам
утверждение, что такие чисто человеческие категории нравственности,  которые
мы  испокон  веков  всегда стремились загнать в прокрустово ложе полезности,
также внутренне присущи Вселенной, как и мировые константы.
     Но человеческая история и красота этой идеи убеждают меня.

     Глава десятая. ДЕСАНТНИК. Европа (Внешние Спутники), октябрь 57-го

     В десантном отсеке их было двенадцать - третья часть десантно-штурмовой
группы.  Как  апостолов, подумал Кирилл. А их "тайную вечерю" возглавлял сам
Иисус  в  лице  сержанта  -  квадратного  мужика  двухметрового   роста   со
смиренно-зверским выражением на лице.
     Он  сидел  напротив  Кирилла,  задрав  ногу  на  ногу  и  в этом тесном
помещении его  полуметровый  говнодав  с  ребристой  каучуковой  подошвой  и
подковой   на  каблуке,  содранной  с  копыта  лошади  каких-то  невероятных
размеров, маячил у самого носа журналиста, закрывая ему весь обзор  и  радуя
его обаяние непередаваемой вонью.
     Кирилл,  зажатый  с  двух  сторон  хрупкими  плечами  радиста-амбала  и
пулеметчика-тяжеловеса, не рыпался, не возмущался, по-христиански снося  все
то,   что   у   десантников  называлось  "пропиской".  Для  23-ей  ДШГ  1-го
Космического Флота он был новичком. Хотя он был знаменит,  бывал  во  многих
горячих  точках,  воевал  и  проливал  кровь,  здесь  и сейчас он был никто.
"Муравьям" было наплевать на все его заслуги - действительные и  мнимые.  Он
был гражданским - это раз, он не был с ними в операциях - это два. А воевать
он мог у себя в постели с женой, а ранения получать, поскользнувшись на мыле
в  ванной,  хренов  гражданский  шпак.  А  поэтому пока он с ними не пройдет
боевого крещения, не прольет своей кровушки за  общее  дело,  не  пойдет  на
самое  крутое  задание  и не наложит при этом в святые десантные штаны, он -
никто и не достоин ни капли сочувствия или удобства.
     В сочувствии Кирилл не нуждался, а удобств здесь не было ни  для  кого.
Они сидели в отсеке, представляющим положенный на бок трехметровый цилиндр с
подобием  скамеечек  вдоль  стен  и  скудным  освещением от ртутных ламп под
потолком. Напряжение в бортовой сети корабля, идущего  в  режиме  "призрак",
постоянно прыгало и этот металлический аппендикс то погружался в темноту, то
освещался  синим  светом.  Все  это  очень  напомнило  Кириллу  покойницкую,
заполненную трупами висельников.
     Один торец цилиндра открывался в коридор рейдера,  а  второй  скрывался
под  грудой амуниции - оружия, кислородных баллонов и тюков с гидрокостюмами
- в системе Юпитера им предстояло немного понырять. Десантники  сидели  друг
напротив  друга  и,  стараясь  не  шуметь, занимались своими делами - кто-то
спал, кто-то чистил оружие, кто-то молился, беззвучно шевеля губами и воздев
очи к потолку.
     Сержант Борис Муравьев из-за ботинка разглядывал журналиста и про  себя
матерился.  Журналиста  ему  навязали  в  самый  последний момент погрузки в
Плисецке и, будь его воля, он послал бы его куда подальше.  Но  командованию
было  угодно,  чтобы  десант  на  Европу  прогремел  во  всех теленовостях и
сержанту намекнули, что самый важный человек в его команде - вот этот  самый
штатский и совсем неплохо бы ему остаться в живых.
     Борис  так  не  думал.  Плохое  дело - вводить в великолепно отлаженный
механизм новую непроверенную деталь. Где слабо, там и рвется. Сколько раз он
убеждался в этом, но разве начальству это объяснишь? Взять хотя бы последний
случай на Меркурии. "Благодаря" подобному же  идиоту-новичку-наблюдателю  из
Штаба  Космических  Сил  его взвод чуть весь не полег в Кипящей Луже, спасая
его никчемную жизнь. Приказ есть приказ. Тогда он спас эту штабную  крысу  и
кто  виноват  в  том,  что  этот  бедолага  уже  на  борту рейдера умудрился
споткнуться на ровном месте и сломать  себе  одно-два-три-четыре  ребра?  На
этот раз Борис зарекся - каждый сам за себя: штатский за себя, десантники за
себя,  и  если  тот  замерзнет-утонет-отравится-подстрелится  он  за  это не
отвечает. А гауптвахта только закаляет воинский характер.
     Шел уже четвертый час полета. Три десантных рейдера "Пингвин", "Морж" и
"Дельфин"  стартовали  с  корабля-носителя  "Суровый",   висящем   в   поясе
астероидов  под  прикрытием  безымянной  полуторакилометровой глыбы на самой
границе, разделяющей Планетарный Союз и Внешние  Спутники,  к  Юпитеру.  Они
имели  задачу  скрытно  проскользнуть к планете-гиганту и взять под контроль
Европейский Космодромный комплекс "Водолей".  Для  этого  рейдеры  несли  на
своих    бортах    десантно-штурмовую   группу   специально   обученных   на
военно-морских  базах  Земли  "тюленей",  так   как   штурмовать   космодром
предполагалось из-под воды.
     Полетное   время   подходило   к   концу.  Рейдеры  шли  по  вражескому
пространству,    нашпигованному    шпионами,    ловцами    и    патрульными,
просвечиваемому  тысячами РЛС и гравитационными искателями, но до сих пор их
не обнаружили. За это следовало благодарить конструкторский гений безымянных
трудяг ВПК, создавших маскировочную систему  "призрак",  да  пилотов,  умело
пользующихся своим преимуществом.
     Кирилл  перебирал  в  уме  пункты  боевого  задания, сочинял репортаж и
пытался  отделаться  от  нехороших  предчувствий,  изучая  рельеф  камиллова
ботинка.  Все  продолжали молчать - это была традиция: по поверьям разговоры
могли привлечь старуху с косой.
     Электронные часы над люком отсчитывали последние секунды и когда на них
загорелись нули, сержант негромко сказал:
     - Пора, ребята.
     Десантники зашевелились, разминая затекшие тела и пытаясь  восстановить
полусферичность  зада,  ставшего за долгие часы сидения абсолютно плоским. С
лязгом открылась крышка "кастрюли" и внутрь заглянул один из пилотов:
     - Добро пожаловать на Европу, ребята. Мы  сели  без  шума  в  расчетной
точке, так что можете работать спокойно.
     - Спасибо,  братишка,  -  кивнул  Борис  и выбрался в коридор, оттеснив
пилота и изо всех сил вжимая голову в плечи, дабы не  врезаться  в  трубы  и
провода, бегущие под потолком.
     Десантники построились в коридоре и сержант начал инструктаж:
     - Слушайте   меня  внимательно,  повторять  не  буду,