,
почувствовав как свод черепа дает трещину и  "мускулатура"  мозга  вминается
внутрь, но не ослабил силы удара и неудержимости напора.
     Противник  со своим хваленым автоматом не ожидал от меня такой резвости
и, успев всего лишь пару раз врезать мне по затылку,  потерял  равновесие  и
полетел  в кювет. К его чести надо сказать, что он быстро собрался и, крепко
сжимая мой воротник, попытался в падении развернуться  и  подмять  меня  под
себя.   Отбивная   из   Кирилла   Малхонски   получилась  бы  отменная  будь
прибалтийский кювет чуть  поглубже,  а  противник  чуть  порезвее.  К  моему
большому  счастью, мы приземлились в крепких объятиях и ничейном положении -
на собственные бока лицом друг к другу.
     Тут-то я и разглядел своего визави более внимательно,  чуть  не  заорав
при  этом  от  ужаса  -  настолько  я забыл какое это неэстетичное зрелище -
полный боекостюм космодесантника, куда входит уродливая дыхательная маска  с
усами   теплоуловителей   и  висящими  "соплями"  антидота  и  бактериофага,
подрагивающей  мембраной  противогаза,  до  жути  похожей  на  развороченные
внутренности,   свисающими   по   бокам  лица  плетьми  нейронного  форсажа,
напоминающие   разросшихся   трупных   червей,   с   мозаичными   очками   и
светофильтрами  и  уродливым  наростом  компьютерного  терминала  на  правой
стороне этой чудовищной рожи, в задачу которой входило не только  обеспечить
солдата бесперебойной связью с командным пунктом, электронной картой военных
действий,   расширить   его   светочувствительность,  сделать  "осроухим"  и
"тонконюхим", увеличить его  быстродействие  и  сделать  нечувствительным  к
боли,  но  еще  и  напугать  противника,  парализовать  его  волю  и вызвать
острейший приступ ксенофобии, желательно с рвотой.
     Судя по тому, что мои ребра стали подозрительно трещать, в  кистях  рук
разлилась сильнейшая боль, а в грудь и живот мне упирались сплошные эвересты
железа,  на  противнике был надет экзоскелет и навешано всевозможное оружие,
начиная со струнного ножа и кончая комбинационной машиной. Все  это  сводило
мои шансы увидеть рассвет к нулю.
     Мы  продолжали  лежать  в кювете на мягком песочке, вдыхая свежий запах
осеннего  балтийского  соснового  леса  и  разглядывая  друг  друга,  а  мой
противник  не  спешил  что-либо  предпринимать.  Мне  показалось,  что  этот
насекомоподобный оскал с интересом энтомолога разглядывает меня,  прикидывая
как  лучше меня прикончить. Таких вариантов моей быстрой, и не очень, смерти
имелось такое большое количество, что десантник затруднялся в выборе. Но эта
заминка мало  чем  могла  мне  помочь  -  держали  меня  крепко  и  все  мои
нечеловеческие  усилия освободиться ни к чему не приводили - я напоминал сам
себе великого Того-сана в его легендарной схватке с самим основателем дзю-до
великим Сигарэ Окана.
     Наконец  наступил  долгожданный  многими  болельщиками  момент  -  меня
подняли  с земли, отряхнули и, вбив кулак мне под ребра, послали в ближайшую
сосну. Со стороны, наверное, это было весело  наблюдать  -  не  каждый  день
увидишь  взрослого  дядю, летающего по лесу словно большой воздушный мячик с
гелием. Надо  было  отдать  должное  подающему  -  сразу  чувствовалась  его
волейбольная  хватка  и  идеальный  глазомер,  позволивший  ему  очень точно
рассчитать баллистическую траекторию для К. Малхонски, обладающего не  очень
хорошими  аэродинамическими  характеристиками,  и вписать этот полусдувшийся
мячик с болтающимися  ручками  и  ножками  прямо  в  гордость  прибалтийских
лесников.  Трибуны  взорвались  аплодисментами, тренер от радости запрыгал и
захлопал в ладоши, а судья хладнокровно засчитал очко.
     Пока я съезжал по сосне вниз, адреналин в моей крови наконец-то  достиг
критического  уровня,  кровяное  давление резко возросло, в ушах зашумело, в
голове сработал химический спусковой крючок, запуская  церебральную  сеть  и
мир  приобрел  долгожданную  четкость  и  яркость. Все чувства обострились и
мозг, на мгновение перегруженный хлынувшей  в  него  информацией,  пропустил
первый   выстрел.   К   счастью   для  меня,  запутанная  траектория  полета
космического корабля "Кирилл Малхонски"  ввела  в  заблуждение  этого  графа
Ремингтона  и здоровенная дыра появилась впритык к моей голове, стоившей два
миллиона экю (именно во столько обходится  налогоплательщикам  хирургическое
форсирование  нейронных  структур  кадетов  Ауэррибо). Дерево содрогнулось и
около моих ушей оглушительно засвистели щепки.
     В следующее мгновение я уже был далеко от этого места. Если этот парень
не дурак и сообразил что к чему, он меня теперь на пушечный выстрел  к  себе
не  подпустит  -  то,  что мне встроили в голову и спинной мозг, болталось у
него снаружи и существенно  влияло  на  его  быстродействие.  Я  теперь  был
назойливым  комаром,  надоедливо пищащим и быстро кусающем здоровенного и не
очень поворотливого дядьку с мухобойкой в руках. При соблюдении дистанции  и
здоровой  доли  осторожности,  я  мог  сколь  угодно  долго  выводить его из
терпения, уворачиваясь от пуль, но вывести его из строя  полностью  вряд  ли
сумею.
     Я  стал  забираться  в  глубь  леса,  планируя зайти с тыла и прощупать
охотника на сообразительность и крепость нервов. Воздух был непривычно вязок
и  приходилось  прикладывать  много  сил,  чтобы  как   ледокол   раздвигать
вековечные   льды,   и  сосредоточивать  все  внимание,  чтобы  случайно  не
напороться на шальную ветку, которая при такой скорости запросто снесет тебе
голову. Из  звуков  более-менее  четко  различались  собственные  шаги,  все
остальное  размазалось  в  низкогудящий  фон,  тяжело  давящий на барабанные
перепонки и не лучшим образом влияющий на психику. Зато на зрение  жалоб  не
было  - было непривычно светло и я только удивлялся почему в такой солнечный
день ни одно дерево в лесу  не  отбрасывает  тени.  Ну  а  принюхиваться  не
пытался  -  своего  непахнущего противника я не учую, а вдыхать с непривычки
ароматы леса не очень-то приятно для  существа,  потерявшего  свое  обоняние
каких-то двадцать тысяч лет назад.
     Нейронный  форсаж  потреблял до жути много энергии и я просто физически
ощущал, как разлагаются мои жиры и углеводы.  Для  моей  мозоли,  которую  я
натер  за  годы  сидения  за письменным столом, это было неплохо - заставить
себя делать по утрам зарядку я никак не мог, мысли о диете  мне  претили,  а
химические сжигатели жиров я считал варварством. Теперь же я благодарил себя
за леность и обжорство - помимо физической силы, которой у меня уже давно не
было, мне требовался вес, который у меня еще имелся.
     Обливаясь  потом  в  пятиградусный мороз, задыхаясь от жары и чувствуя,
что  от   такого   ускоренного   метаболизма   сердце   начинает   допускать
подозрительные  перебои,  я трусил по лесу и молил себя не останавливаться и
не приваливаться к сосне, высунув весь в пене  язык,  чтобы  не  дать  дубу,
которого  в этом бору днем с огнем не сыщешь. В тоже время, что греха таить,
я чувствовал себя великим героем - я не только перехитрил своего противника,
ловко прикинувшись писателем-прозаиком, который и умеет только  про  заек  и
писать,  но  и  имел  все  шансы победить его, предварительно измотав долгим
бегом. Значит есть еще порох в пороховницах, значит крепка советская власть,
хоть и велик ЕАК, а отступать некуда - позади Клайпеда!
     В такой клиническо-самовлюбленной задумчивости я чуть  не  выскочил  на
дорогу  как  лось  перед  мчащейся  машиной  и,  в  общем-то,  с  такими  же
последствиями - вольный стрелок с большой дороги все так же стоял на шоссе с
автоматом в руках и пялился на то место, откуда я сбежал мыслею по древу.  Я
в  нем  сразу  же  разочаровался. Скорость ли у него была гораздо хуже моей,
либо соображал он туго, но факт остается фактом - он проигрывал мне вчистую.
Правда при одном условии - если я найду способ его обезвредить, находясь  на
расстоянии двадцати шагов от этого чучела. Выбирать особо не приходилось - я
не  мог  подкрасться к нему и, сделав маягири в печенку, взять его в плен, -
сомневаюсь, что он настолько  заторможенный  тип  и  не  услышит  мои  шаги,
поэтому  оставалось  только  подхватить из песка подходящий кусок щебенки и,
прикинув траекторию полета, запустить ее в голову этого остолопа.
     Эффект меня поразил - хоть я и ожидал, что этот камень,  запущенный  со
скоростью,  не  уступающей  скорости  пули  на  излете, и оставит в каске, а
заодно и в черепе противника, ощутимую вмятину,  но  я  не  думал,  что  его
голова  взорвется  кровавым  фейерверком,  а ее ошметки тошнотворно медленно
будут разлетаться во все стороны, смачно хлюпая при столкновении с  соснами,
машиной, асфальтом и К. Малхонски с отвисшей челюстью.
     От  потрясения  мои физиологические реакции пришли в норму, время снова
понеслось вскачь, деревья  закачались  как  при  землетрясении  на  Хокайдо,
холодный ветер ударил в лицо и я в изнеможении опустился на дорогу, чувствуя
слабость  во  всем теле и боль в обожженной правой руке. От резкого перепада
кровяного давления у меня появилось ощущение вакуума в  голове  и  опасение,
что атмосферное давление раздавит черепной свод и вдавит глаза в затылок.
     Чувство вины и раскаяния за невинно убиенного меня пока не посетило и я
надеялся, что оно заблудится где-нибудь по дороге.
     - Помочь?, - поинтересовалась возникшая надо мной Одри.
     - Долго  же  тебя  носило, - поворочал я языком, - за это время я успел
пробежаться трусцой, поработать головой,  похудеть  на  двадцать  килограмм,
потренироваться в бомбометании и убить человека.
     - Больше  всего  в  твоих  приключениях  меня  заинтересовал  последний
эпизод, заметила Одри, пряча пистолет в висящую подмышкой кобуру, - вряд  ли
это  мог  сделать  ты,  разве  что психокинетическим усилием, тем более твой
булыжник, который ты с таким энтузиазмом кинул, попал точно в мою машину. Да
и вряд ли это человек. Попала я ему  в  висок,  не  спорю,  но  человеческие
головы не начинены тротилом.
     Труп, раскинув в последнем приветствии руки, лежал на обочине дороги, а
из остатков  шеи  в  кювет  стекала  кровь. Одри присела но корточки рядом с
останками и покопалась в  сплетении  размозженных  мышц,  пучков  сосудов  и
осколках  спинного  мозга.  Даже  если  это  и  был  киборг, но зрелище было
пренеприятнейшее, а последствия ужасными.
     За всю свою военную и журналистскую карьеру я ни разу не сталкивался  с
боевым  применением  киборгов  - несмотря на свои невероятные способности, с
которыми не сравнится никакой нейронный  форсаж,  несмотря  на  великолепную
физическую    силу,   выносливость,   отличные   логические   показатели   и
феноменальный К-зубец, у них было два  существенных  недостатка.  Во-первых,
они  стоили  сумасшедшие  деньги,  на  которые  можно  построить и оснастить
атакующий рейдер.  Во-вторых,  их  IQ  оставлял  желать  лучшего  -  никакая
совершенная   интеллектроника  не  заменит  мозги,  даже  самого  последнего
пьяницы, а одаривать это совершенное  оружие  на  двух  ногах  искусственным
разумом  не  приходило  в  голову даже самому ярому "стервятнику". Мэри Шели
они, слава Богу, читали.
     Поэтому на их долю выпадали достаточно специфичные операции  -  где  не
требовалось  стратегического  мышления,  а  требовалось послушание куратору,
который собственно  и  управлял  дистанционно  киборгом,  скорость  реакции,
отсутствие   сомнений  в  приказах  и  совести,  и  где  не  выдерживали  ни
человеческий организм, ни железная машина.
     В моей памяти остались две такие операции - зачистка зон бывших ядерных
полигонов,  где  испокон  века   селились   всяческие   уроды   и   мутанты,
терроризировавшие  (или НЕ терроризировавшие) мирные человеческие поселения,
и освобождение заложников на "Куин Мэри - 2".  В  обоих  случаях  за  Ахерон
стояли большие очереди.
     Если  мы  "замочили"  киборга,  то я просто не представляю, что в самое
ближайшее время случится в этом месте побережья Балтийского моря -  эпицентр
ядерного  взрыва  или  массовый захват заложников? В любом случае нужно было
брать ноги в охапку и бежать не оглядываясь до самых Гималаев.
     - Тебе повезло, - сказала, вставая с  асфальта  и  вытирая  испачканные
руки платком, Одри.
     - Потому  что  я  так  быстро  бегаю?,  - промямлил я, несмотря на свое
близкое  к  обморочному  состоянию,  внутренне,  как  маленький   заболевший
ребенок, ожидая похвалу из уст взрослого, даже за самую малость.
     - Потому  что  он  так медленно двигался, - отрезала Одри, - и меня это
очень тревожит.
     Я постарался не обидеться. Одри права - супермен из меня не ахти  какой
и  то,  что  я выжил при встрече с этой машиной-убийцей ("черный голем", как
его называют десантники), было на  девяносто  девять  процентов  невероятным
везением  -  по  всем  законам  я сейчас должен был лежать пристреленный под
сосной, а моя голова  впоследствии  украсила  бы  личную  коллекцию  трофеев
"голема".  Когда  первая  радость  прошла,  мое  везение  стало  внушать мне
опасение и жуткую уверенность, что из огня я попал прямо в полымя.
     Странность номер один: почему "черный голем", мастер убийства,  ниндзя,
упустил  К.  Малхонски  -  писателя-прозаика  с  назревающим  пристрастием к
алкоголю, отвращением к физической  зарядке  и  брюшком,  когда  хватило  бы
легкого взмаха мономолекулярной нити, чтобы разделать этого горе-десантника,
как быка на бойне?
     Странность  номер  два:  зачем  на  киборге  надета вся эта дребедень -
маски, глазки, ушки? Время карнавала, насколько я помню, еще не наступило.
     - Их здесь пятеро, - сказала Одри, когда мы залезли в машину, на капоте
которой теперь красовалась здоровенная вмятина от моего олимпийского броска.
"Мерседес" уже  не  имел  товарного  вида,  но  хозяйка  тактично  не  стала
напоминать мне о моей шалости. Дело действительно было серьезным.
     Только  теперь  я  понял весь смысл произошедшей со мной истории, когда
мне надоело слоняться по глухим улочкам Фюрстенберга с собакой запазухой и я
решил вернуться в Клайпеду тем же путем, каким из нее и ушел, то есть  через
Окно.  Молчаливый  таксист,  пойманный  мной на пустой, вымощенной гранитной
брусчаткой и расчерченной светящимися  посадочными  местами,  площади  перед
ратушью,  подвез  меня  до  Трубы  откуда я через такое же пыльное, давно не
мытое и не открывавшееся Окно пролез в  Клайпеду,  придерживая  окончательно
сползшего  под  плащом  на  мой живот Мармелада, отчего стал похож на триумф
генетической науки - беременного мужика. Это было хорошо, что собака  спала,
так  как  я  не  знал  какой  философии придерживается Мармелад и что я буду
делать, если он станет категорически возражать против нуль-транспортировки -
не тащиться же в Клайпеду по Трубе или на шальной попутке по воздуху.
     Смерти я не заметил, а воскрешение было таким же противным как  и  сама
жизнь.   Не   успел   я   собраться  из  J-матрицы  в  полноценное  белковое
существование, как меня стащили с  помоста,  приставили  носом  к  стенке  и
профессионально  обыскали,  хрипло  приговаривая:  "Не  волнуйтесь, мамаша".
Потом меня развернули и я увидел перед собой этого  услужливого  паренька  -
весьма  колоритную,  надо  сказать,  личность.  Был он гораздо выше меня, но
представления о его мускулатуре и габаритах точно составить было трудно, так
как  он  был  закутан  в  широкий  светло-зеленый  плащ  до  пола,   наглухо
застегнутый  на все пуговицы и без ремня. На руках, которыми он меня все еще
прижимал к  стене,  были  надеты  желтые  замшевые  перчатки  с  обрезанными
указательными  пальцами,  из  чего  я  заключил,  что он специалист стрельбы
по-македонски и качанию маятника. Его длинные волосы были убраны назад.  Они
когда-то  были  черного  цвета, но обильная седина сделала их грязно-серыми,
наводящими на мысль об их полуторагодовой  немытости.  Большие  карие  глаза
пристально  смотрели на меня поверх черных круглых очков с микроскопическими
стеклами, спущенных на самый кончик короткого носа, что до странности делало
его похожим то ли на прозревшего слепого, то ли на учителя пения.
     - П-п-позвольте, - прохрипел очень похоже и я, но не  делая  попыток  к
освобождению.
     - Кто у вас там?, - поинтересовался человек.
     - Собака, - честно сказал я.
     - Ростиславцев!,  -  прокричали  где-то за спиной человека и так как он
откликнулся, то есть немного повернул  голову,  продемонстрировав,  что  его
грязные волосы собраны позади в тугую косичку, заплетенную черным шнурком, и
слегка  скосил  глаза,  я  понял, что это его фамилия. Затем он с сожалением
меня отпустил и направился к кучке людей, стоящих у входа в  соседнее  Окно,
огороженное  веревками  с  синими  треугольными  флажками.  А я тем временем
огляделся.
     Кругом была полиция. Мимо меня ходили люди в форме,  бродили  служебные
собаки     без     намордников,     ездили    автоматические    криминальные
экспресс-лаборатории, сверкали вспышки фотоаппаратов, жужжали камеры и мигал
верхний свет от перебоев электричества. Весь этот тайфун сыска и  правосудия
закручивался   вокруг   трех  человек,  к  которым  теперь  присоединился  и
Ростиславцев. Один из них так же был в форме и по знакам  я  опознал  в  нем
Главного   комиссара   Балтийского   региона   Яна  Йовила.  Комиссар  очень
уважительно  разговаривал  с  пожилым,  почти  лысым  человеком,  обладавшим
потрясающей  харизмой  -  даже  отсюда, издали, мне захотелось вытянуться по
стойке смирно или за какую-то провинность, которую я  стал  смутно  ощущать,
упасть на пол и пятьдесят раз отжаться. Женщина стояла ко мне спиной и о ней
я ничего определенного не мог сказать.
     Толпились  здесь  они  не  зря.  После  того,  как  я  отсюда  пролез в
Фюрстенберг, Окна разительно переменились. Здесь  в  мое  отсутствие  кто-то
затеял  небольшую войну - стены и потолки были обезображены длинными языками
копоти, кое-где в полу виднелись воронки, панели были искорежены автоматными
очередями,  а  на  огороженном  флажками   пространстве   лежали   аккуратно
запакованные в полиэтилен человекоподобные бруски. Трупы, надо полагать.
     Гипотез по поводу этого вандализма у меня не было. Мне конечно пришли в
голову  "оконники",  но  учитывая их святое отношение к Окнам, их можно было
вычеркнуть из числа подозреваемых. Мое оглядывание харизматичному лысому  не
понравилось и он крикнул мне:
     - Вы свободны! Уходите, пожалуйста, отсюда поскорее!
     Возражать  я  не  стал  и направился к выходу, услышав как Ростиславцев
обидчиво говорит:
     - Зачем вы его отпускаете, Павел Антонович? Хоть какая-то ниточка...
     - Максим, - перебил его женский голос, - это же Кирилл Малхонски. Разве
ты его не узнал?
     Хотя двигатель давно заглох и эта железная банка мгновенно  охладилась,
после  пронизывающего ветра с моря мне показалось, что я оказался в раю, или
в аду - смотря где теплее. Наш четвероногий  охранник  продолжал  безмятежно
дрыхнуть, завалившись на бок и прикрывшись ушами от горящего в салоне света.
     Когда  я кратко пересказал Одри свою очередную байку, она только пожала
плечами. Это мало что прибавляло к нашим догадкам, но давало надежду, что на
хвосте у бандитов сидит не менее  жуткое  Общество  Бумажных  человечков,  с
тремя представителями которого я и встретился.
     Одри  в  очередной  раз  отключила глупую автоматику и мы погрузились в
знакомый сумрак.
     - Что будем  делать,  командир?,  -  спросил  я  задумавшуюся  девушку,
безоговорочно   принимая   ее  командование  не  из-за  каких-то  ернических
соображений, а из-за стремления увидеть следующее утро.
     - Кирилл,  я  понимаю,  что  самое  лучшее  из  того,  что   мы   можем
предпринять,  это повернуть машину и бежать отсюда сломя голову. Если бы это
были обычные бандиты или дезертиры, я так бы не  раздумывая  и  сделала.  Но
здесь  затевается что-то гораздо более страшное.