сте,  вкупе  с  его уверенностью, что  Гена придет к нему  сам,  рано  или
поздно,  сыграли с  Гейтсом  злую  шутку.  Автору  доподлинно  известны  все
дальнейшие  события  этой истории,  но  они не могут  быть  изложены в  этом
издании, поскольку речь идет о  реальных  живых людях, некоторых  к тому  же
весьма известных и будущих известными в будущем. Однако автор все же намерен
изредка доносить до  читателя  ход  истории, включая окончательную  развязку
всей  этой  истории  через четыреста  двадцать восемь лет,  когда она  будет
действительно  завершена. Лишенный даров Гена  встречается с Дайвой, которая
собирается  жить  в Чехии,  где  соотношение уровня жизни и подконтрольности
личности кажется ей самым лучшим, -- в своей стране она оставаться  более не
желает. Гена готов  следовать  за  ней  хоть  па край  света. Но  сначала он
ненадолго возвращается на Родину.


Глава двадцатая
     в которой герой переживает прощание с родиной в ее крепких объятьях

     Утро,  в которое Гена  с трудом  разлепил глаза,  принесло ему почтовое
отправление.
     В  конверте без марки  он обнаружил приглашение на беседу на  фирменной
серенькой  блеклой  открытке приглашавшей организации -- на четверг. Четверг
был  завтра, и  Гена, привыкший на старой  квартире родителей, где он до сих
пор   был  прописан,  спускать  в  унитаз  военкоматовские  повестки,  решил
приглашение отклонить, хотя пригласитель был  явно  поглавнее  военкомата. И
прислал  свое  приглашение на  правильный адрес. Однако последовавший  сразу
вслед  за  письменным приглашением  телефонный  звонок  заставил  Гену  факт
получения  приглашения  подтвердить и приглашение принять, хоть он и пытался
его отодвинуть, нелепо мыча вымученные причины. В ответ обещали его долго не
задержать и на предложенных сроках посещения Геной учереждения настояли.
     По дороге в учереждение Гена выкупил билет на самолет, заказанный вчера
по телефону, купил в обменном пункте справку на вывоз  оставшейся валюты и в
назначенное время подошел к нужному  зданию,  фасадом выходившему на Большую
Лубянку.  Нет,  не  к  хорошо   известному   голубому   особняку  на   улице
Дзержинского, а ближе к тому  месту, где раньше  было  маячил памятником сам
Дзержинский,  -- прямо у светофора, рядом с  сороковым  гастрономом, который
"Седьмой  Континент". У Гены был  на  бумажке номер  дома,  а на самом  доме
номера не было. Собственно, и дома как такого не было -- была узкая фасадная
стена с  входными дверями, без окон.  Гена вычислил  ее  методом исключения,
побродив некоторое время туда-сюда. Впрочем, основательно ошибиться он бы не
смог, даже если  бы очень  захотел -- организации, в которую его пригласили,
сплошняком  принадлежали  почти ли не все здания  на  несколько  кварталов в
округе.
     -- Геннадий Витальевич? -- неожиданно спросили его.
     --  Да,  --  ответил  Гена,  разглядывая  выросшего  как  из-под  земли
неопределенного  возраста человека  в неопределенном костюме  с единственным
ярким пятном внешности -- в  лацкане  пиджака  неопределенного человека сиял
значок: белые буквы на ультрафиолетовом с  инфракрасным  фоне: "Если  хочешь
похудеть -- спроси меня, как?!"
     -- Николай Алексеевич, -- утвердительно кивнул человек. -- Пойдемте.
     Гена покорно  последовал за хорошо знающим, как ему похудеть, человеком
в неприметные затемненные  стеклянные  двери, которые  отделяли внутренность
здания от наружности улицы, как брошенная тень отделяет свет и несвет, а зло
смерти --  жизнь и  нежить:  паркет  здания  начинался  сразу  за  асфальтом
тротуара, без всяких предисловий,  переходов  и  полутонов в  виде подъезда,
крыльца или хотя бы ничтожной ступени.
     "Интересно, а как же они зимой-то?"-- подумал Гена.
     Николай Алексеевич предъявил стоявшему за дверями милиционеру служебное
удостоверение, а потом протянул какую-то бумажку.
     -- Пропуск. -- Он  кивнул на Гену и попросил его предъявить милиционеру
паспорт.
     Внутренность  здания,  имевшего  такой скромный и  неприметный наружный
вход и  фасад, очень удивила Гену -- ввысь на неизмеримое количество  метров
уходил потолок, где-то там наверху увешанный  гирляндами хрустальных  люстр;
во   все  стороны,   пока   хватало   глаз,   простирался  мраморный  зал  с
темно-красными,  как  спекшаяся  кровь,  гранитными  колоннами,  украшенными
псевдозолотыми  лавровыми венками и советской символикой, со  стен  нависали
громоздкие картины  соответствующих  сюжетов,  а высоченные светлого  дерева
резные  двери закрывали  какие-то  другие невероятные  залы.  Несоответствие
внутреннего  и наружного  напомнило Гене  недолгий  дворец  его  собственной
квартиры  и  даже  на мгновение  навело  на  крамольную мысль,  что если  не
нынешним хозяевам, то  уж создателям этого здания  точно  были подконтрольны
заграницы трех измерений.
     --  Это  наш старый клуб,  -- сказал Николай Алексеевич. -- Простите за
некоторую  экстравагантность, просто здесь прохладно  и тихо. И  не помешает
никто.  Времена  сейчас  сами  знаете  какие  -- трудно  с  помещениями.  На
Кузнецком у нас  приемную  взорвали, идиоты. Да еще кондиционер  сломался  в
моем кабинете. Там солнечная сторона  --  находиться  совершенно невозможно,
такая  жара. Никогда такого в  Москве не было.  Как  вы считаете, это  долго
продлится?
     -- Не  знаю, -- осторожно сказал Гена. "Так просто, о погоде пригласили
поговорить", -- ухмыльнулся он про себя.
     Они зашли в огромный полутемный зал, на сцене которого белел киноэкран.
Их голоса тонули в мягкой обивке кресел.
     -- Садитесь, -- предложил Николай Алексеевич таким тоном, как будто это
был его кабинет.
     Они  сели  на  соседние  ряды  так, что  Николай Алексеевич оказался  в
небрежной позе обернувшегося через поджатую ногу и облокотившегося на спинку
режиссера,  а  Гена  --  скромного,  сидящего   "смирно"   зрителя.  Николай
Алексеевич положил на подогнутую ногу какую-то  бумажку из кармана и перешел
к делу:
     -- Расскажите о себе.
     -- Что рассказать-то?
     --  Ну, все -- с самого начала. Видите, я никакого  протокола не  веду,
встреча у нас,  можно сказать, неформальная,  так  что начинайте с начала --
родился, учился, жил, работал и так далее. -- И он незаметно  для Гены нажал
в кармане  пиджака  кнопку записи на диктофоне. Через прореху  кармана  шнур
выносного  микрофона  диктофона  вел  в петличку  лацкана пиджака,  где  сам
микрофон был прикреплен прямо к защелке жестяного "гербалайфовского" значка,
который кроме маскировки микрофона служил ему еще и усиливающей мембраной.
     -- Ну. -- Гена начал коротко рассказывать, не перебиваемый собеседником
даже для мелких уточняющих вопросов.  Он просто внимательно смотрел на Гену,
вот и все.  Когда  Гена  дошел до настоящего  времени,  чтобы  объявить свою
незанятую беззаботную безработность,  Николая  Алексеевича,  видимо, озарила
какая-то мысль,  и он достал  из  внутреннего пиджачного  кармана телефонную
трубку,  настолько  громоздкую, что непонятно  было --  то ли это  старинный
сотовый телефон, то ли бесшнурный городской.
     -- А девушка у вас есть? -- спросил он, набирая номер на телефоне.
     "Тебе-то что..." -- подумал Гена, а вслух сказал:
     -- Ну, как бы так, чтобы совсем постоянно -- нет.
     --  Минутку. -- Очевидно на том конце провода  приняли звонок. -- Дима,
здраствуй,  это  Николай  Алексеевич. Нет,  я просто  хотел  тебя  спросить,
помнишь наш  разговор об  этом мальчике?  О  каком мальчике... о  хакере,  с
Кутузовского. Да. Почему  бесполезно о нем говорить? На  ПМЖ? Куда? Ну, хотя
бы  в какую страну? А  кто знает? Ладно,  а как, ты говоришь, его звали? Как
это  --  не знаешь?  А  Руслан?  Через  Александра?  Ну, хорошо,  я  позвоню
Александру. Что значит -- его  нет, он что, тоже уехал? Что значит -- что-то
вроде? Как это -- добыковался? Я не понимаю... -- Он бросил взгляд на Гену и
уже,  вероятно, пожалел,  что  демонстративный разговор  состоялся  при нем,
потому  что стал его, разговор, заминать. -- Ну, кличка была у него, у этого
мальчика?  Все Александр... А что, ты говоришь, с Александром-то? Ладно, все
равно  ничего не понимаю. А  к  вам я завтра по  любому  собирался -- заеду.
Сейчас говорить не могу, до завтра. -- И он нажал отбой.
     --  А  кто  такая...-- Николай Алексеевич покосился на бумажку, которая
была не видна Гене с его стороны кресла, -- Дайва Стиллман?
     Гена пожал плечами:
     -- Что значит -- кто такая?
     --  Где  работает, кем вам приходится и  все  такое, -- туманно пояснил
следователь.
     --  Ну, мы  знакомы  по Интернету,  -- уклончиво  ответил Гена. -- Одну
программу вместе делали... Но я вообще-то очень мало ее знаю.
     -- Какую программу?
     -- Переводчик с языка на язык.
     -- Где она работает?
     -- В каком-то правительственном институте...
     -- В каком именно?
     -- Я не знаю.
     --  Этот, как  ты  говоришь,  правительственный  институт, --  небрежно
бросил Николай Алексеевич, -- одно из  крупнейших подразделений Пентагона. А
что вам известно о ее участии в операции ЦРУ  по компьютерным проникновениям
в счета Слободана Милошевича в банках Греции, Кипра и  Российской Федерации?
-- спросил он жестко, с интонациями газеты "Правда".
     Гена  на  мгновение  испытал   весьма  неприятное  чувство,   но  потом
успокоился, вспомнив, где находится, и с равнодушной искренностью ответил:
     -- Ничего.
     --  Вы  обменивались когда-либо  с  ней  технологиями неавторизованного
проникновения в компьютерную сеть? Может быть, до начала войны в Югославии?
     Гена молчал.
     -- Имейте в виду, Геннадий  Витальевич, мы знаем гораздо больше, чем вы
даже  можете  себе  предположить.  По  нашей  информации,  ЦРУ  осуществляло
незаконную  деятельность на  территории  других  государств. В  том числе на
территории  нашей Родины. --  Слово "родина"  он произнес с  таким надрывом,
что, вопреки правилам правописания, уместнее было бы поставить в  его начале
четыре заглавные  буквы: РРРРодина. --  Поэтому,  если  вам что-то  об  этом
известно, в ваших  интересах рассказать нам  об этом  деле как можно больше.
Возможно, вы могли бы помочь  предотвратить некоторые из преступных замыслов
организаторов противоправных действий.
     -- Мне ничего не известно ни о каких противоправных действиях.
     --  Зато нам известно. -- Следователь помолчал. -- Молодой  человек, вы
талантливый программист. Как я слышал, большая умница. Зачем на такой ерунде
себе  жизнь  портить?  И  за что  вы  так  ненавидите  государство,  которое
вскормило вас  и воспитало, дало  вам образование, дало, в конце концов, вам
возможность  стать тем,  кто  вы есть?  Зачем  вам  пособничать американцам,
убивающим   безвинных  граждан  на  территории  братской  страны?  Никто  не
собирается  на вас давить или как-то наказывать, если,  конечно, вы  сами не
захотите. Нам, к сожалению, не хватает сил и, я прямо скажу, образования для
освоения всех этих новых технологий.  Хотя  у нас работают очень способные и
умные люди, не сомневайтесь. Вы могли бы помочь этим безвинным жертвам.
     Гена с удивлением посмотрел на следователя.
     --  Я  имею  в  виду,  в  Югославии.  Я  понимаю,   что  в  сложившихся
обстоятельствах вам,  может  быть, трудно найти  применение своим выдающимся
способностям. Почему  бы  вам  не  оказать  нам  помощь?  Я не требую от вас
никакой  информации  об  этой   Стиллман.   Я  вам   верю  --  возможно,  вы
действительно о ней ничего  не  знаете. Так знайте -- она работает на ЦРУ. И
будьте, пожалуйста, бдительны. И осторожны. Расскажите,  что  знаете. Почему
вы отказались работать у Билла  Гейтса? -- неожиданно спросил он без  всяких
переходов.
     Гена вздрогнул.
     -- По идеологическим соображениям, -- мягко  сказал он  первое, что ему
пришло  в голову. "Главное, не запинаться и  быстро отвечать  на вопросы, --
думал он, -- тогда они поймут, что я говорю правду, и отстанут".
     А еще  он  подумал, знают  ли  они  что-нибудь про Хоттабыча, раз такие
ушлые.
     Николай Алексеевич кротко улыбнулся:
     -- Правда? Я же говорю -- наш  человек. Я мог  бы похлопотать о хорошей
работе для вас. С учетом вашей идеологической зрелости. Подумайте.
     -- Подумаю, -- сказал Гена.
     --  Приходите  ко  мне в понедельник,  --  неожиданно предложил Николай
Алексеевич.  --  В  одиннадцать   часов.  Я  постараюсь  познакомить  вас  с
начальником  нашего отдела по вашему профилю. Посмотрите,  как чего. А  если
вспомните  что-нибудь  интересное или просто решите  нам рассказать, вот вам
мой телефон -- позвоните. И знаете, если бы вы могли сформулировать эти ваши
идеологические убеждения, по которым вы не хотите работать на американцев, я
был  бы  вам  очень   признателен.  В  письменном   виде.  К   понедельнику.
Договорились?
     Такой  простой  вопрос поставил Гену в тупик.  У  него в кармане лежали
билеты  на  самолет  на  завтра  в  Прагу. Никаких  пояснений  он давать  не
собирался,  никаких  повторных встреч  и  визитов  не  планировал  и  вообще
надеялся как можно быстрее слинять.  Ответить "да" означало почти подписку о
невыезде,  ответить  "нет"  означало наверняка  подписку о невыезде. Поэтому
вместо ответа он спросил:
     -- Скажите, а я в качестве свидетеля прохожу по этому делу? Или как?
     --  Или как,  -- ответил  Николай Алексеевич. --  Пока  "или как".  Все
зависит от  вашей  искренней заинтересованности нам помочь. Никакого дела на
самом деле нет. Мы просто собираем информацию. У нас есть подозрение, что вы
попали в беду,  и мы хотим  вас защитить. Ведь для этого,  собственно, мы  и
предназначены. Вы  молодой  еще человек, и наша задача --  помочь  вам найти
свое  место  в  жизни. Помочь вам разобраться в  себе.  Подумайте  над  моим
предложением. У вас блестящая перспектива. Я вас провожу.
     У стеклянных  дверей они расстались без рукопожатия. Гена сделал шаг  с
паркета на асфальт тротуара и, наверное, долго бы чувствовал на спине взгляд
неприметного  Николая Алексеевича,  провожавший его сквозь толпу,  если бы в
кармане последнего не зазвонил непонятный телефон и не отвлек его  от  Гены.
Разговора Гена, разумеется, уже не слышал.
     -- Надо было его документально оформить  -- он  сейчас пустится в бега!
-- отчитывал Николая Алексеевича невидимый собеседник.
     --  Никуда  он не  пустится,  не волнуйся. Не  посмеет. Да  и  куда ему
бежать-то? Рано еще на него давить. Для нас важнее, чтобы  он у нас работал,
-- ты сводку на него читал? Бесценный кадр.
     --  Ладно, под твою ответственность. Ты в  кассу не хочешь зайти -- там
сегодня зарплату выдают за первый квартал.
     -- Не знаю -- дел много. Боюсь, не успею.
     -- Ты это брось свое "не  успею". Найди  время -- зайди и получи.  Всем
некогда, но все успевают -- дело  важное. Ты думаешь, я меньше  тебя. занят,
-- и то нахожу время. С  трудом, но  нахожу. А тебе и в прошлом  году дважды
напоминали, ты думаешь, такие вещи незамеченными проходят?
     -- Добро, заскочу сегодня.
     -- Ты уж постарайся.

     Краткое содержание двадцатой главы
     Родина    встречает   Гену    с    распростертыми   объятиями   органов
государственной безопасности  и  невольно  убеждает  его в  мысли,  что  ее,
родину, -- как мать самостоятельного человека -- лучше любить на расстоянии.
Для Гены, в отличие  от читателя, остается за кадром открывающийся факт, что
лихие  люди,  покушавшиеся  на него,  были неотъемлемой частью  государства,
владеющего родиной, а значит, имеют общую судьбу и финал.


Глава двадцать первая
     в которой смерть звонит в золотой колокольчик

     Утро следующего дня застало Гену в нехлопотливых сборах.
     Накануне он до поздней  ночи  посещал  родительскую дачу,  где объяснил
предкам,  что  нашел хорошую работу недалеко за границей и будет  звонить. И
что у него новая дверь, но вторые ключи он оставит у приятеля, и дал телефон
писателя. Родители были рады, хотя мама и всплакнула, а папа сказал: "Ты там
это, короче, давай. Чтобы, в общем, как надо".
     Он вернулся очень поздно, но, несмотря на это, проснулся в шесть утра и
так и не смог заснуть -- время совершенно перепуталось из-за джет-лэга смены
временных  поясов. Самолет был  вечером, и, основательно  намаявшись  к двум
часам. Гена поболтал по Аське с Дайвой, пока не прервалась связь.
     У Дайвы в компьютере сел аккумулятор -- в этот момент она пила утренний
кофе  на Староместской  площади,  разместив  купленные  накануне  ноутбук  и
подключенный к  нему  сотовый телефон  на столике  открытого кафе "Kavama  u
Тупа" и наблюдая, как на противоположной  стороне площади, освещенной  из-за
ее затылка  солнцем, толпы соотечественников, и не только, громко и радостно
галдели, ожидая момента,  когда из окошек ратуши выйдут к странным старинным
часам  куклы святых  и  ожившая механическая  смерть  будет им  кланяться  и
звонить  в  свой  золотой  колокольчик.  Прошли  куклы, откланялась  смерть,
откричал  скрипучий  заводной  петух,  вызывая неизменный радостный смех,  и
соотечественники  двинулись  за  другими  сувенирами  впечатлений,  а  Дайва
оставалась сидеть и  думать о том, что ждет ее в этой гостеприимной  стране,
когда она останется здесь жить.
     Она посмотрела  на свои часы, которые еще не переводила  на Европейское
время, и улыбнулась. Через шесть часов в Калифорнии будет десять утра, и эти
уроды обнаружат вместо нее бабушкину куколку, подарившую ей три дня свободы,
за которые  она успела встретиться с Геной,  забрать  из  нескольких  фондов
дедушкины акции и открыть привилегированный номерной  счет в Люксембурге, --
пусть теперь ищут ее по всей единой Европе!

     Параллельно  Гена,  чтобы  убить  время,  начал  убирать  квартиру. Под
тахтой, в  том месте,  куда  он затолкал медный  кувшин, никакого кувшина не
оказалось.  Вместо этого Гена  напоролся  на  выброшенный в  порыве отчаянья
хоттабычевский  драгоценный  булыжник, который почему-то не  исчез вместе со
всеми сокровищами.  Гена не стал  искать  кувшин; даже булыжник, несмотря на
свою  вероятную  ценность,  показался Гене  совершенно  лишним  в его  жизни
нынешней,  нормальной и объяснимой, в отличие от той, волшебной, предыдущей.
Он  сначала  хотел  его  даже  выбросить, но  потом решил взять с собой.  На
память.  Он  подумать  не подумал  о  возможных  неприятностях на таможенных
воротах Российской  Федерации  --  наличие  булыжника  и отсутствие  кувшина
настраивали его на совершенно другие мысли: был  ли Хоттабыч сам по себе или
плодом его компьютерных галлюцинаций.
     Он вернулся к компьютеру и нашел сайт Хоттабыча.
     -- Введите  ваши предложения для перевода на другие языки, -- предложил
Хоттабыч-сайт. -- И укажите язык для перевода.
     Гена  долго  пялился  в  монитор,  не  в  силах  ничего придумать.  Ему
казалось,  что  вот  сейчас он должен изречь какую-то  очень  важную  фразу,
которая  могла бы  поставить  аккордную точку этой  невероятной истории,  но
точка никак не выходила. То ли потому,  что для  точки  было еще рано, то ли
потому,  что точка эта  не была в  компетенции Гены.  Так никакой точки и не
поставив, Гена выключил компьютер и решил, что в следующий раз он  посетит в
сети  Хоттабыча,  когда  ему  будет  что сказать.  Сказать просто  "спасибо"
почему-то даже не пришло ему в голову.
     В    рюкзаке,   неплотно    набитом   почти   всеми   Гениными   вещами
(немногочисленные  крупные  стационарные предметы не  в счет), легко нашлось
удобное  место для  булыжника,  и  Гена проверил  паспорт, билет, оставшиеся
деньги,  газ-свет, одиноко посидел  на дорожку и, окинув недолгим прощальным
взглядом свою бабушкину квартиру,  набросил на плечи рюкзак  и  оставил  дом
прочь.

     Краткое содержание двадцать первой главы
     Гена собирается в  аэропорт. Прибираясь  перед уходом,  он обнаруживает
булыжник-жемчужину, оставшийся от Хоттабыча, и берет ее  собой.  Он посещает
Хоттабыча в Инте