идишь ли, на своем
веку немало людей превратил обратно в животных, но ни один из  них потом так
и не стал  человеком -- я просто не знаю, как это делается.  Извини. -- И он
довольно ухмыльнулся.
     -- Врешь! -- обиделся Джинн.
     -- Вру, --  покладисто согласился Хоттабыч, -- иногда. В редких  особых
случаях.
     Телефонный  звонок  заставил  Джинна  замолчать  следующую  реплику,  а
человека с пистолетом  -- судорожно шарить по одежде для ответа абоненту. Не
выпуская оружия и не меняя позы, он выудил трубку:
     --  Алле. Да. Подъехал? Рядом  с моей машиной? Сиденья снял?  Не  знаю,
куда девать, -- выброси  их на х...-- Он опасливо покосился на Хоттабыча, --
короче, куда хочешь. Все, жди, мы спускаемся. Вставай! -- Это уже быку.
     Бык начал  неуклюже  дергаться, пытаясь подняться -- это удалось  ему с
восьмой попытки  невероятным усилием, он даже  застонал.  Под стон быка Олег
подобрал с пола одежду  бывшего Александра,  а  его сотовый телефон и оружие
взял человек с пистолетом. Первым вышел  Олег, прижав к  груди ворох платья,
включавший  его собственную испорченную вещь,  за ним  второй  бандит  повел
быка,  а человек с пистолетом удалялся  замыкающим.  И уже  в дверях, рискуя
головой и  чуть  не порвав ноздри,  бык повернулся  посмотреть на  Джинна  с
грустной и,  как ему показалось,  безнадежной мольбой и -- получил  удар  по
выпирающему позвоночнику.

     Краткое содержание тринадцатой главы
     Ломая  дверь,  в квартиру Джинна попадают  непрошеные  гости. Обнаружив
дворец, лихие люди  вступают  в  конфликт  с хозяином. Появившийся  Хоттабыч
пытается отстоять право Джинна на дворец и получает пулю в колено. Следующую
пулю получает в колено Джинн. Болевой шок приводит его к потере сознания, но
когда  он  приходит в  себя,  то  не обнаруживает на  себе никаких  ранений.
Хоттабыч  превращает  одного  (Александра)   из   пришедших  быков   в  быка
(настоящего), и остальные поспешно навсегда  оставляют Джинна, утешаясь лишь
тем,   что   правильно   подстраховались   Олегом,  которому  еще  предстоит
разбирательство за пределами нестоящей истории.


Глава четырнадцатая,
     в которой некоторые кулинарные советы противоречат законодательству РФ

     За  спиной Джинна Хоттабыч громко  хлопнул в  ладоши, и сей же  час  во
входную залу со всех  сторон побежали  рослые невольники в белых одеждах  --
зажигать светильники на стенах, убирать за гостями и всячески  суетиться для
комфорта и неги хозяев.
     Джинн открыл было рот,  чтобы спросить,  где все эти люди были, пока он
один на один разбирался с братками, но Хоттабыч опередил его.
     -- Я полагаю, -- сказал  Хоттабыч, -- что нам время отужинать. Все  уже
готово.
     И  они  оказались  в  гостевой  зале сидящими  на мягких подушках. Двое
невольников под руководством высокого черного человека в  тюрбане  поставили
на  ковер низенькую скамейку  из черного дерева, инкрустированную узорами из
серебра и  бирюзы,  а  другие  слуги  внесли  круглый  серебряный  поднос  с
покрытыми блюдами, поставили его на скамейку и сделали "салам".
     У Джинна  начала кружиться голова  от скорости,  с которой  происходили
насыщенные  переживаниями  перемены  вокруг  него.  Вот  только  что  злодеи
стреляли ему в колено, люди превращались в животных, и уже сразу, без всяких
там затемнений и переходов, -- восточный пир.
     -- А что попусту время  терять и место,  -- прокомментировал Хоттабыч в
ответ, когда Джинн  поделился  с ним своими соображениями на  эту тему. -- Я
так понимаю, что будет  у нас сейчас разговор, так почему бы •заодно чудесно
не подкрепиться?
     Подкрепиться было вовремя: Джинн с утра ничего не ел и от всех волнений
был голоден невероятно. И насчет  разговора Хоттабыч был прав. Но, очевидно,
и у него самого было что-то  к Джинну. Как только невольники обмыли им  руки
и,  получив  знак,  немедленно  удалились,  Хоттабыч  выступил с претензией,
изложенной, впрочем, весьма снисходительным тоном.
     --  Ты не доверяешь  мне, смертный. Вместо того чтобы отдаться чудесам,
путешествуя    по   волнам   головокружений,    захлебываясь   впечатлениями
наслаждений, ты судорожно  хватаешься  за  обломки повседневного  мира,  как
будто они  надежнее  спасут тебя к берегу  вечного  покоя. Ты отвергаешь мои
дары  и  пугаешься  ничтожных  проявлений  глупой   ярой  алчности  смертных
человеков,  имея за собой небесную силу и покровительство, равного  которому
нет в вашем расчерченном  границами мире. Сейчас ты, чего доброго, попросишь
меня  вернуть  тебе  твое  утлое   жилье  взамен  достойных  тебя  покоев  и
человеческий вид этому животному, недостойному даже облика быка.
     Хоттабыч был прав. Джинн, давно привыкший самостоятельно не прогибаться
под изменчивый мир, никак не мог сжиться  с мыслью  о том, что у него теперь
есть такой влиятельный заступник перед невзгодами. Но что касается  чудес --
чудесам  бы он, конечно, с радостью отдался, только чудеса были все какие-то
кривые, не из  тех, что были нужны или важны Джинну. И именно о  них, важных
чудесах, собирался он поговорить с Хоттабычем.
     Но  сначала  предстояло  прояснить  проблему  с  предлагаемой джиннией.
Хоттабыч  на этот  раз был  настроен вполне благодушно, и  Джинн  задал  ему
осторожный вопрос:
     -- Ты на меня по-прежнему сердишься?
     -- За что? -- удивился Хоттабыч.
     -- Ну, за эту, как ее там....
     -- Нет, не сержусь.  Хотя то, что ты ее отверг, не  делает чести твоему
скудному разуму. Но Бедна сама не может теперь принять тебя...
     -- Почему? -- обиделся Джинн.
     -- Она стала  вечной  странницей, страницей воздуха, несущей весть  так
далеко отсюда, что пройдут века  и  осыпятся горы, прежде чем путь  ее снова
пройдет по земле. Была великая битва, и род  зеленых джиннов, мой род, попал
в тяжкое рабство под страхом вечной смерти.  Но однажды открылось небо, и  к
ним с земли через огонь костров вышли душа сожженной царевны из человечества
великанов и душа царевича из человечества людей. Их тела, казненные в разных
местах,  никогда не  встречались при жизни.  От  их встречи  родились  новые
вместилища  для духов  моего  рода,  духи  перестали быть  джиннами  и стали
свободными. Ты  даже представить  себе не можешь, как все  изменилось за три
тысячи лет!
     Джинн не стал возражать. И  уточнять непонятную историю -- тоже. Он был
просто рад, что так легко удалось съехать с этой неприятной темы.
     -- Нашел ты Соломона?
     -- Нет, -- покачал головой Хоттабыч,  -- не нашел.  Стало очень тесно в
мире. Пока меня не было, небо  застроили городами, в которых множества духов
заняты изнурительным каждодневным трудом -- они обслуживают вас, людей. Пока
меня не  было, вам  даны были внешние знания  законов,  и вы  подчинили себе
множества  духов,  не зная  сути законов  и оттого делая духов рабами вашего
несчастья.  К  хранителям Соломона я  отстоял  несколько  недель, но  не был
принят  ими, записался, и они  меня  вызовут.  Я  узнал только, что  он тоже
где-то здесь, на земле.  Яръярису  удалось  добиться его  падения,  но Иблис
разрешил Сулейману вернуться на землю, где теперь его  ждет выбор. Ему снова
даны  величайшее богатство  и  власть над  стихиями, духами  и людьми  -- но
мудрость отнял у него Иблис. И он может получить этот мир и тиранить его для
Иблиса, а может облагодетельствовать во  славу  Аллаха, если найдет  в  себе
силы не слушать, что Яръярис шепчет из-за плеча.
     Параллельно  с  их разговором  шла трапеза,  в которой  Хоттабыч вполне
участвовал не только как собеседник, но  и  как  сообедник,  то  есть соедок
различных  яств.  Еда  представляла  собой  диковинную  смесь  вкусностей  и
несъедобностен. Так, например, плов с миндалем, приготовленный по старинному
рецепту,  когда  на  рисе,  покрывающем  во  время  тушения  слои  остальных
компонентов, томится большой кусок гашиша, понравился  ему настолько, что он
с трудом смог остановиться его есть, а рыба, изжаренная на кунжутном масле и
приправленная  корицей и имбирем,  начиненная персиками, какой-то  травой  и
сахаром,  была сплюнута немедленно обратно на  сковородку,  откуда  Джинн ее
брал руками -- никаких приборов, естественно, не полагалось. Ледяной шербет,
надушенный консервами из фиалок, хоть и не напоминал кока-колу или квас даже
отдаленно,  был  принят  Джинном  вполне  благодушно,   тогда  как  вино  --
некрепкое,  но  терпкое,  со смешанным  запахом козлиной  шкуры и меди -- он
немедленно  отверг.  Как основное  блюдо  был подан  целиком  зажаренный  на
вертеле бык, начиненный  толчеными фисташками, перцем,  мускатным  орехом  и
кориандровыми семенами и обильно спрыснутый розовой водою и мускусом.
     -- Однако что тебе до того, смертный? -- сказал Хоттабыч. -- Я здесь, и
я здесь исполнить волю законов и  дать тебе награду. Вечно служить тебе я не
собираюсь, ибо ты столь мал, что я никак  не могу  понять,  почему тебе дана
была сила освободить  меня.  Я  исполню  три  твоих желания. Только  три. Не
больше.  Какие  -- выберу  сам.  Проси меня,  ибо просишь в  последний  раз!
Дворец, значит, тебе  тоже не понравился? -- неожиданно спросил Хоттабыч. --
Отказаться хочешь?
     -- Да нет, понравился. Хотя вообще-то насчет дворца ты прав, -- говорил
Джинн паузами в еде. -- Но мы к этому потом  вернемся. Хоттабыч, не обижайся
и пойми -- я правда тебя ни о чем не прошу и не просил...
     -- Да? -- лукаво удивился Хоттабыч, -- а кто потребовал, чтобы я забрал
подарки? Кто заставил меня рассказать историю моего заточения?
     --  Я не заставлял, -- ответил Джинн, ошарашенный злопамятностью своего
сотрапезника.  -- Но  это другое... Я не просил  у тебя даров и дворцов.  Ты
считаешь, что я заслужил награды...
     --   Высочайшей,  величайшей  из  возможных  наград  заслуживает   твой
поступок!
     -- Но  тогда ты можешь отблагодарить меня, помогая в вещах, которые мне
действительно важны...
     -- С радостью я исполню любое твое желание.
     -- Ты  можешь...-- Джинн  секунду поколебался, --  остановить  войну  в
Югославии?
     -- Остановить войну? Зачем?
     Над таким неожиданным вопросом Джинн задумался.
     -- Потому что это плохо. Люди гибнут.
     -- Люди  гибнут не потому, что  война, а потому,  что создают общества,
где нити их судеб сплетаются в  общий узелок, переломляющий судьбу общества.
И без войны они продолжат умирать от постоянного противостояния.
     -- Знаешь, как говорят: худой мир лучше доброй ссоры. Плохой  мир лучше
хорошей войны.
     -- Хорошая война имеет целью сделать плохой мир лучше.
     -- Но не делает!
     -- Мне про это ничего неизвестно. Думаю, что тебе тоже.
     -- Но хотя бы бомбардировки ты прекратить можешь?
     -- Я могу кое  в  чем помочь.  Но не  сразу. На это  потребуется особое
разрешение. Считай, что время пошло. А над временем я не властен.
     -- Ты не властен над временем?
     -- Нет. Никто не властен над  ничто. Нельзя быть властелином того, чего
нет. Время -- ничто.
     -- Как  же оно  пошло, -- ехидно спросил Джинн, -- если его  нет? -- Он
почему-то был рад, что Хоттабыч стеснялся признать слабость своей мощи.
     -- Само  в себе. Внутри самого себя. Из  ниоткуда в никуда. Как обычно.
Время -- как незажженное пламя погасшей лампы. Что еще?
     Джинн попытался  представить себя  незажженное  пламя  погасшей  лампы,
потому  что  не  мог  вспомнить, чтобы  ему  приходилось  когда-либо  видеть
подобное. Не получилось. Тогда он  попытался представить себе  время, идущее
из  ниоткуда в никуда. Но не то что  идущего  --  никакого времени  он  себе
представить тоже  не  смог.  Поломав над  этим  голову,  он  переключился на
желания'
     -- СПИД можешь отменить?
     -- Могу, конечно. Только не буду.
     -- Как это?
     -- Представляешь ли  ты себе настоящие последствия такого необдуманного
шага?
     Джинн представил себе последствия, но ничего плохого не получилось.
     -- И что?
     --  А то, что  в мире все на своем месте. Всегда необходимо иметь некое
количество смерти в болезнях. Когда  соотношение  нарушается, на смену одной
утраченной смерти приходит другая.  Больше  и сильнее. Болезни  смерти несут
воины  особого  рода --  это  существа неживые и  немертвые  и  одновременно
мертвые и живые -- живая нежить. Смерть такой живой нежити дает многократную
силу  жизни смерти, а потому уничтожать нежить нельзя, потому что ее  нельзя
уничтожить. Такова суть нежити. Твое желание во зло. Проси добра.
     -- Э-э. Ну тогда... улучшить криминальную ситуацию, что ли...
     -- Уже улучшил.
     Джинн огляделся по сторонам:
     -- Как это?
     --  Разве  ты  не  видел?  --   удивился  Хоттабыч.  --  По-моему,  это
происходило при тебе.
     -- А-а. Нет, я имею в виду в целом...
     -- О благородный, ты все время просишь меня  о вещах, которые, при всей
моей сверхъестественной власти, находятся в руках высших сил, противостоящих
друг другу в каждом из вас. Чтобы  выполнить твою просьбу, я должен работать
с  вашим  каждым  отдельно. Даже  если  это отнимет у меня  по  мгновению на
человека, я буду занят этим столько, сколько существую, потому что постоянно
кто-то  новый появляется  на  этот  свет. Разве справедливо, чтобы  за  свою
свободу я стал рабом постоянной работы? Проси что-нибудь для себя!
     --  Для  себя,  -- вздохнул Джинн.  Вместо  того  чтобы  исполнять  его
прихоти,  Хоттабыч  заставлял  его  придумывать  желания,  чтобы  дать  ему,
Хоттабычу, возможность расплатиться. Да еще и нотации читал.
     Джинн  совершенно  перестал  понимать,  кто из  них  кому обязан и кто,
выражаясь вероятным  языком  Хоттабыча,  господин и кто  слуга. Однако Джинн
надеялся  все  же  попробовать  извлечь  из Хоттабыча  пользу.  Он  мысленно
попытался   сформулировать  свою  несовершенность  без  Этны,  но  решил  не
рисковать, а начать с чего-нибудь попроще:
     --  Для  себя  хочу...  счет  в  швейцарском банке  на  пять  миллионов
долларов!
     -- В  каком  именно?  --  спросил  Хоттабыч  после небольшой задумчивой
паузы.  Было  похоже,  что  он в этот  момент  изучает различные  финансовые
институты Швейцарии.
     Джинн не знал,  какие  в Швейцарии  бывают  банки.  Он даже  думал, что
швейцарский  банк -- это такое одно место, куда вся крутизна мира  сваливает
мешки с деньгами. Подумав, он сказал:
     -- В самом главном каком-нибудь...
     -- Сложно определить, какой из них главный... "Кредит Суисс" подойдет?
     -- Подойдет.
     -- Пять тысяч тысяч? -- уточнил Хоттабыч.
     -- Ну, шесть...
     -- Может, сразу десять? Или сто?
     -- Нет, сто не надо, -- почему-то испугался Джинн. -- Шесть так шесть.
     -- Пожалуйста. -- Хоттабыч щелкнул пальцами и улыбнулся.  Но сейчас  же
нахмурился. Помолчал, как бы прислушиваясь  к чему-то  внутри себя, а  потом
спросил: -- Каков род твоих занятий?
     -- Я, э-э... программист.
     -- Взломщик?
     -- Ну, в общем, в том числе, ну да.
     --  Тогда все  ясно. Я  могу для тебя сделать только то,  что ты сам не
можешь сделать. Нарисовать деньги на счете ты можешь сам. Поэтому я для тебя
не могу. Таковы законы волшебства.
     --  Но  если я  это сделаю, это  будет нечестно. Это же будут фальшивые
деньги!
     -- Не более фальшивые, чем все остальные. Если  это  сделаю я, это тоже
будет то, что ты подразумеваешь под нечестно. Деньги ничего не стоят сами по
себе.  Они проявляют  свою  стоимость в  использовании  и  употреблении.  Ты
отказался  от  величайших  в  мире сокровищ, которые больше и сильнее  любых
денег. Я не могу тебя понять.
     Джинн вздохнул. Нет,  не зря он не доверял могуществу Хоттабыча. Вполне
возможно, что, несмотря на всю его, Хоттабыча,  кажущуюся современность, его
могущество  устарело  и  протухло  от долгого хранения  в банке кувшина.  На
минуту  Джинну даже  захотелось  посмотреть,  нет  ли  на дне  сосуда  срока
годности, как это бывает с консервами.
     Для оправдания паузы Джинн налег на еду.
     "Надо  послать  этого  мага  к едрене  фене,  толку от него  все  равно
никакого  нет  -- одни  разговоры и неприятности.  А без  царских  обедов  я
как-нибудь проживу, -- подумал Джинн, -- только все обратно пусть вернет".
     -- Послушай, Хоттабыч, -- насколько мог вежливо и дружелюбно проговорил
Джинн. --  Ты правильно угадал, я действительно собирался  просить, чтобы ты
вернул все на свои места.
     --  Ты  хочешь обратно свое  жилище? Но  посмотри -- я нарочно сохранил
твою комнату  без изменении.  Ты  можешь  жить в ней, пока  не  привыкнешь к
остальной части  дома.  Не беспокойся о  его содержании  --  эти люди  будут
прислуживать тебе вечно. И никто никогда больше не будет пытаться у тебя его
отнять.
     Соблазн был велик.  Но Джинн представил  себе, что будут думать все его
друзья, родители или  знакомые и незнакомые  люди.  Вряд  ли  эту  волшебную
квартиру когда-нибудь можно будет продать или  поменять на что-нибудь другое
-- БТИ отменить не под силу никакому Хоттабычу.
     -- Знаешь, давай сделаем так. Я с удовольствием  принимаю твой подарок,
но только пока пусть все останется, как было раньше. А когда мне понадобится
все в таком виде -- я тебе скажу. Можно?
     -- Как знаешь. Будь по-твоему. Но дозволь нам хотя бы закончить трапезу
к разговор. Все станет прежним, когда я уйду, ладно?
     -- Конечно,  вопросов  нет. Ну и этого  бандита -- тоже. Ну,  в  смысле
обратно. Он вообще теперь будет образцовым гражданином.
     -- Я же сказал тебе -- это невозможно. Особенно теперь.
     -- Почему "особенно теперь"?
     -- Потому что его удел быть едой и очиститься через нечистоты.
     --  Я  не понимаю,  -- сказал Джинн, отказываясь верить в свои  смутные
догадки.
     -- Животному этого рода,  -- продолжал уклоняться Хоттабыч, -- да  быть
украшением пира.
     Джинн   почувствовал   в   горле   тошноту   и   выплюнул  на   тарелку
полупережеванный кусок говядины.
     -- Ты  что, хочешь сказать, что это... он? -- Джинн  пальцем показал на
тушу, несколько вкусных кусков которой уже расхищались соками его желудка.
     --  А  что тебя беспокоит? --  как ни  в чем ни бывало  поинтересовался
Хоттабыч. -- Ты  же  знаешь,  что  многие животные были когда-то  людьми. Не
волнуйся,  в  этом  мясе   нет  ничего  человеческого.  Настоящая  говядина.
Насыщайся.
     Джинн не знал, как реагировать. Его мутило и жгло изнутри. Он ненавидел
Хоттабыча, ненавидел  себя и  весь мир, способный  нa  такие  злые  игры. Не
сдержавшись,  он  залил золотое  блюдо с фруктами  рвотой.  Слуги  мгновенно
унесли  блюдо,  убрали  на  столе  все следы  этого  отчаянного  действия  к
поставили перед Джинном серебряное ведерко, чтобы он больше не портил еду.
     Хоттабыч одобрительно посмотрел на него:
     -- О знающий! Ты,  я вижу,  прекрасно осведомлен о традициях Востока. Я
рад,  что наконец-то тебе понравилось то,  что  я предлагаю.  Сейчас подадут
птицу.
     -- Ты что,  издеваешься надо мной, что-ли? -- кисло спросил Джинн через
поцарапанное внутренней кислотой горло.
     -- Ничуть. Прости,  возможно, ты неправильно понял меня. Я же сказал --
в этом мясе нет ничего человеческого. Это специально отобранное  животное. В
нем  нет вообще никакой прошлой жизни. Это небесный  бык -- бескровный. Если
можно так сказать -- почти  растительный. Кровь его осталась на земле, когда
он был принесен  в жертву. А того быка  съедят свои  быки. Или другие звери.
Рано или поздно. Такова судьба всех быков.
     Джинн начал потихонечку успокаиваться.
     "Я просто идиот, -- подумал он, -- это все от нервов".
     И поэтому он обрадовался, когда Хоттабыч за десертом сообщил:
     --  Я  должен  оставить тебя.  Меня зовут.  Хранители  Соломона  готовы
принять меня. Прощай.
     И после этих слов не стало больше никакого Хоттабыча.
     Джинн  закончил  еду и  пошел в прихожую  -- вымыть  руки  в фонтане  и
подобрать одежду.
     Она все еще  была мокрой, и,  поднявшись к себе, в свою до боли  родную
комнат