всем нам спас шкуры.
     Узнав, что в самом Кремле идет бой, люди неожиданно  даже  для  самих
себя начали выходить на улицу. Кто с охотничьем ружьем, кто  с  винтовкой,
кто с пистолетом или револьвером.
     Сперва начались стычки со сторонниками Анчуткина, но тех было слишком
мало, к тому же кто-то заорал, что надо  спешить  помочь  верному  Кречету
отряду, потом захватить телебашню,  а  там  вернется  Кречет,  разберется,
Кречет - наш президент, мы его выбрали,  а  этот  Временный  Комитет  хрен
знает откуда вылез, пошли они... и вообще, бей их, ребята! Стреляй всех, в
судах и так все завалено, сами разберемся...
     Коган,  который  все  предпочитал  укладывать   в   рамки   платежных
ведомостей, сказал, что единственное серьезное сопротивление  заговорщикам
оказала партия Полозова, хотя это, конечно же, не партия, а просто  мощное
движение за свободное владение оружием. Но как ни назови,  но  когда  люди
вышли на улицу, стали сбиваться в группки, то нашлись вожаки,  что  повели
их, разогретых здоровой злостью,  на  Красную  площадь,  а  затем  сделали
попытку  прорваться  в  Кремль.  Милиция  и  омоновцы   под   руководством
штатовских коммандос организовали оборону.
     Черт, ничего хуже в России придумать нельзя. Нигде народ не ненавидит
милицию так люто. А когда оказалось, что именно  они,  толпа,  на  стороне
законного президента, а эти менты, гады, крючки, мусор - выполняют приказы
штатовских инструкторов, то даже  у  тех,  кто  пришел  просто  поглазеть,
ярость затмила страх и желание ни в чем не участвовать.
     На Кремлевские ворота обрушился град пуль.  Стреляли  по  всему,  что
движется,  стреляли  просто  в  стены,  а  потом  пригнали  тяжелые  МАЗы,
протаранили ворота. Храбро и умело дрались коммандос, но толпа  перла,  не
считаясь с потерями, патронов не жалели, пули  сыпались  чаще,  чем  капли
дождя в самый проливной дождь. Самый быстрый из коммандос, мелькнув в окне
на долю секунды, чтобы сделать  выстрел  из  гранатомета,  упал  навзничь,
усеянный смертельными ранами  так,  словно  по  нему  проехали  гусеничным
трактором.
     Таинственных парашютистов не застали,  только  из  глубин  подземелий
доносились автоматные очереди. Преследуя отступающих коммандос,  они  ушли
по тоннелям, тайным ходам.

     Глава 49

     После того, как я тогда со Стеллой выметнулся из  ворот  Кремля,  там
еще почти  сутки  длился  нелепый  бой,  когда  остатки  отряда  коммандос
отступали все глубже, все еще  надеясь  удачной  контратакой  вернуть  все
утерянное,  а  сверху  сыпались  гранаты,  гремели  выстрелы,   глупые   и
бесцельные, но патронов не жалели, в то время как у коммандос  все  теперь
было на учете.
     В конце-концов, перебили либо всех, либо кто-то сумел уйти, но полной
карты подземелий Кремля не знает никто, и вряд ли их школа выживания любой
ценой поможет. Подземелья Кремля - это  не  какие-то  простенькие  джунгли
Вьетнама!
     Как ни странно, но  труднее  всего,  оказалось,  сломить  сторонников
Анчуткина. Когда милиция уже сдалась, хотя из них мало кто уцелел -  толпа
есть толпа, выместили даже  детские  страхи,  когда  штатовских  коммандос
перебили и бросили их трупы у ворот Кремля, а в Останкино так и  вовсе  их
выбрасывали с башни, то анчутницы дрались яростно,  упорно,  с  осознанием
своей исторической правоты.
     Когда большую часть перестреляли на  улицах,  сам  Анчуткин  с  ядром
своем партии в несколько сот  человек  укрылся  в  Политехническом  музее,
умело организовал оборону.
     Танки, которые подвел Яузов, могли служить разве  что  прикрытием  от
выстрелов, да и то не послужили: из толпы так часто стреляли по окнам, что
там уже никто не показывался.

     На другой день анчуткинцы еще держались. С первого этажа  их  выбили,
но со  второго  они  забрасывали  гранатами,  вели  огонь  из  винтовок  и
автоматов. Среди убитых опознали несколько бывших офицеров, Яузов ругнулся
и велел отвести своих людей, не желая лишних жертв.
     Это был последний очаг сопротивления. Яузов расставил танки по  всему
городу, пустил военные патрули, что получили приказ расстреливать на месте
каждого, кого застанут за грабежом или мародерством.
     Меня не покидало смутное ощущение  вины.  Вместо  Кремля,  я  с  утра
отправился на  площадь  Ногина.  Теперь  на  подходах  стояли  милицейские
патрули, из метро никого не выпускали, но  народ  прибывал  из  переулков,
стоял гвалт, над головами потрясали винтовками.
     Танки чуть отодвинулись,  я  к  удивлению  в  группке  военных  узнал
Коломийца, Сказбуша и  даже  Когана.  Яузов  прижимал  к  губам  коробочку
сотового  телефона,  бубнил  приказы.  Среди  военных  выделялся   широкий
красномордый  гигант  с  генеральскими  погонами,  я  узнал  Сагайдачного,
которого Кречет называл своим учителем. Сагайдачный без всякого  микрофона
руководил танками, взревывая так, что слышно было на другом конце все  еще
запруженной народом площади.
     Я поздоровался со всеми, с Коломийцем обменялся долгим  рукопожатием,
да видят все, что  ссора  наша  была  нарочитой.  Сагвйдачный,  оглянулся,
узнал, сказал вместо "здравствуйте":
     - Хорошо, сволочи, сражаются!
     - Почему сволочи? - поинтересовался я.
     - Если бы они так и в Чечне дрались!
     Вокруг деликатно смолчали, старая рана  генерала  сочится  кровью,  а
Коломиец проговорил жалобно:
     - Надо их, по возможности... ну, не истреблять.  Все-таки  за  Россию
дерутся. Как понимают.
     Сагайдачный прорычал:
     - Патриоты, мать их...
     - Националисты?
     - Хрен их разберет. Теперь все Россию берутся спасать,  даже  жиды  и
арабы. Только еще аборигены Австралии что-то молчат.  Да  еще  хохлы,  как
услышали "Бей жидов, спасай Россию!", сказали, что лозунг  добрый,  только
цель поганая...
     Грохот выстрелов  внезапно  стал  слышнее.  Похоже,  какая-то  группа
пыталась прорваться, идя грудью на пулеметы десантного полка,  что  прибыл
утром и занял первый этаж...
     - Жаль, - сказал Коломиец с жалостью. - Все-таки гибнут люди.
     - Что люди, - сказал я с горечью, - гибнут настоящие люди! Ведь не за
деньги, не за дачи или счета в банке дерутся! За то, чтобы Россию  сделать
счастливой. Как понимают.

     За нашими спинами загрохотало. На площадь ворвался  бронетранспортер,
подлетел к нашим танкам, лихо развернулся. Десантники  повыпрыгивали,  как
шарики пинг-понга, и взяли машину в широкое кольцо.  Последним  неожиданно
выбрался... Кречет!
     Он на миг задержался на броне, в толпе узнали,  заорали  восторженно.
Яузов  подал  руку,  Кречет  фыркнул,  соскочил   легко,   только   колени
подогнулись едва не до земли.
     - Прямо с аэродрома, - объяснил он. - Здравствуйте все! Заканчивайте,
а то слишком много шума. Я  вернулся  с  ворохом  подписанных  документов,
сейчас не до мелочных драк!
     Сагайдачный взял под козырек, губы растянулись до ушей. Рыкнул мощным
голосом:
     - Ну-ка, десантная рота!.. За мной!
     Кречет дернулся, явно хотел остановить, не генеральское дело водить в
атаку чужих солдат, к тому же гражданских, но это же чертова  Россия,  все
перемешалось, рука президента замерла на полдороге,  а  я  поманил  одного
десантника:
     - Бегом к Егорову!.. Скажи, его требует президент.
     Десантник исчез, а Кречет вопросительно вскинул брови:
     - Кто такой Егоров?
     - Тот самый, - объяснил я, - чей самолет  выбросил  десант  прямо  на
крыши Кремля. С него-то и началось...
     Из темного зева  музея  выскочили,  взбивая  пыль,  двое  в  краповых
беретах. Десантник едва  поспевал  за  крепким  подтянутым  офицером,  уже
немолодым, но крепким, как дерево. Лицо было  суровое,  в  глазах  еще  не
остыла ярость боя.
     На бегу бросил ладонь к виску:
     - Господин президент, полковник Михаил Егоров...
     Кречет кивнул:
     - Вольно-вольно. Во всей этой истории я одного  не  понял...  Как  вы
прибыли с такой скоростью?
     Взгляды всех скрестились на молодцеватом полковнике. На лице Сказбуша
был профессиональный интерес, ибо из  городка  N  до  Москвы  лететь  пять
часов, никто тогда не знал, что Кремль захвачен.
     Егоров вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул:
     - Говорите.
     Егоров сказал с некоторым смущением:
     - Это было давно. Когда-то я прочел одну брошюрку... Задела она меня,
чего давно не случалось. Ну, насчет пути России, принятия ислама,  вопросы
мужской чести...Я тогда написал автору, чего, признаюсь, никогда раньше не
делал... Мол, за эту работу ему настучат  по  голове!  Но  если  уж  очень
придется круто, то пусть только крикнет одно слово - "Воздух!", и я  приду
вместе со всеми ребятами. И, дал ему свой интернетовский адрес. Не  емейл,
а прямой ICQ.
     Кречет смотрел с интересом. Спросил с недоверием:
     - Но ради того, чтобы набить кому-то морду стоило ли тащить  с  собой
весь десантный полк? Или хотя бы роту?
     Егоров развел руками:
     - Я потратил несколько минут, чтобы  связаться  с  Кремлем.  Не  знаю
зачем, это как инстинкт. Ответили вроде бы те же люди, те же голоса, те же
лица...  Стою,  как  водой  облитый  на  морозе,  все  закоченело,  волосы
поднимаются дыбом! Мне говорят, что все в порядке, а по всему телу уже  не
мурашки, а крабы носятся!.. Думаю, была - не была. Взял с собой всех,  кто
был под рукой...
     Коломиец сказал торопливо:
     - Вы правы,  у  вас  чутье!  Они  заранее  изготовили  нужные  клипы.
Профессор Куницын уже лежал расстрелянный, а на экранах  он,  вроде  бы  в
прямом эфире, водил экскурсию по Кремлю! И часы показывали нужное время, и
Куницын тоже улыбался и говорил, какое  чудесное  утро.  А  его  труп  уже
сбросили прямо с Останкинской башни.
     Сказбуш сказал:
     - Я помню, еще при Советской  власти,  один  умник  из  американского
посольства  одевал  резиновую  маску,  полностью  повторяющую  черты  лица
другого, так выезжал на свои задания... Думал, не знаем! Мы  этого  майора
ЦРУ водили, как козу на веревочке, скармливали ему такую дурь,  что  самим
становилось стыдно, но дурак  все  глотал.  А  теперь,  как  вижу,  вместо
резиновых масок пошли компьютерные штучки... Знаете, Михаил,  у  вас  черт
знает какое чутье! Вы не потеряетесь в этом мире. Не потеряетесь.
     Кречет оглядел Егорова с головы до ног:
     - Знаете, Михаил... стране нужны люди как  отважные,  так  и  умеющие
сами принимать правильные решения. Видите во-о-о-он то здание?
     Егоров проследил за пальцем президента. В  той  стороне  среди  серых
домов выделялось огромный комплекс зданий министерства внутренних дел.
     - Да, знакомо... Оттуда меня загнали туда, куда Макар телят не гонял.
     Кречет вскинул брови:
     - Так у вас там и знакомые есть?
     Кулаки Егорова сжались, зубы скрипнули как жернова:
     - Есть. Еще какие!
     - Вот и прекрасно, - кивнул Кречет.  -  Берите  своих  ребят,  быстро
туда. Наведите порядок, возьмите все под свой контроль.
     Егоров зловеще улыбнулся:
     - Сделаем! Еще как сделаем! А что потом?
     Кречет удивился:
     - Как что? Начинайте обживать главный кабинет. Приказ  о  назначении?
Потом, по факсу. Или пришлете за ним одного из этих... как они носят  свои
краповые береты на одном ухе, ума не приложу.

     Тихоокеанская акула шарахнулась бы от улыбки Егорова. Он бросил  пару
слов в коробочку мобильного,  от  здания  сорвался  джип,  примчался,  как
Сивка-бурка. Егоров вскочил на ходу, еще раз блеснул острыми зубами, и  за
джипом взвился легкий дымок.
     Кречет сказал вполголоса:
     - Сейчас вернемся, познакомлю с кое-какими цифрами. А в общем, скажу,
что во Франции тревога штатовской экспансией идет по экспоненте. Источники
проверенные, основываются на опросах их же институтов. Растет недовольство
и в Германии, Италии...  Европа  вплотную  подошла  к  тому,  что  вот-вот
потеряет свою французскость, немецкость, итальянскость. Раньше, с натиском
Советского Союза боялись потерять все, но теперь Союза нет, русские войска
последний раз шагали по Италии, Швейцарии еще во времена Суворова, да и то
по  просьбе  их  правительств...  Словом,  сейчас  они   пытаются   как-то
сохраниться как французы или итальянцы.
     - Да что толку, - сказал Яузов брезгливо. - Пытаются!.. Мечтают?
     Кречет сказал почти весело: - При нашем столкновении со Штатами...  в
какой бы форме не выражалось, Европа останется в стороне.
     Яузов фыркнул недоверчиво:
     - И что же, будут свистеть да подбадривать дерущихся?
     - Увы, сейчас не милые вашему сердцу  времена  Древнего  Рима.  Будут
призывать к прекращению кровопролития, поиска решений мирными  средствами,
осуждать, принимать безжизненные резолюции...
     Коломиец воскликнул:
     - Но как же НАТО? У них обязательство друг перед другом! И  командует
всеми объединенными войсками американский унтер!
     - Не совсем так, - мягко ответил Кречет, - даже в случае войны, а  до
нее не дойдет, уверен... почти уверен, все страны Европы ограничатся чисто
символическими акциями. А через нейтральные страны будут торговать с нами,
даже помогать. Да, помогать! Америка им сейчас  страшнее,  чем  Россия.  В
Европе хватает умных голов понять, что американский доллар  в  их  странах
опаснее советских танков.
     Кречет внимательно оглядывал всех глубоко сидящими в пещерах глазами.
Под массивными надбровными  дугами  лежала  густая  тень,  откуда  изредка
проблескивали красные  искорки,  словно  лазерный  прицел  искал  уязвимые
места. И все чувствовали, что за теми красными точками  находится  могучий
мозг...
     Яузов переступил с ноги  на  ногу,  беспокойно  оглянулся  на  здание
музея.  Оттуда  донеслись  треск   автоматных   очередей,   грубые   удары
взрывающихся гранат.
     - Если еще и не время для ответного удара, - сказал Кречет  ровно,  -
то пора хотя бы перестать отступать! Но если остановимся,  то  американцы,
продолжая развивать наступление, наткнутся на нас... Надо, чтобы не смяли.
     Яузов хмыкнул:
     - Смяли? Я видел, как  один  наткнулся!  На  роскошном  мерседесе,  а
впереди МАЗ внезапно затормозил. Мерс влетел ему под  зад,  в  лепешку,  а
водитель самосвала выходит и говорит сокрушенно: давай разбираться, мужик.
Я ж только вчера новенькое ведро повесил...
     Коломиец прервал, интеллигентно морщась:
     - Этот анекдот рассказывали еще в  Риме,  про  колесницы.  Вы  хотите
сказать, что нужна ситуация, чтобы их  еще  и  выставить  виноватыми?  Это
забота Сказбуша, он что угодно передернет.
     -  Скорее  уж  министра  культуры,  -  возразил  Сказбуш,  ничуть  не
обидевшись. - Яузов двигает танками, я держу  кинжал  под  плащом,  а  вот
уважаемый  Степан  Бандерович  манипулирует   общественным   мнением.   Он
красивый, глаза честные, волосы вон какие  отрастил,  это  их  при  битлах
называли патлами, а теперь в аптечной резиночке носят... Ему поверят, если
он заготовленным нами экспромтом прокомментирует случившееся...
     - А что случится?
     - Сегодня решим, - ответил Сказбуш. Взглянул на Кречета, не много  ли
на себя взял, добавил поспешно, - вчерне.
     Бронетранспортер рыкнул, придвинулся ближе,  только  что  не  присел,
чтобы правительству легче взбираться. Кречет коснулся брони, оглянулся  на
крик. Из музея выбежал десантник, краповый берет лихо  на  боку,  но  лицо
перекошено злостью, а в глазах ярость:
     - Господин президент!..
     Кречет быстро зашагал навстречу, голос дрогнул, чувствуя недоброе:
     - Что стряслось?
     - Генерал Сагайдачный... - выпалил  десантник,  задыхаясь  то  ли  от
бега, то ли от душившей ярости. -  Он  спросил...  он  сказал...  если  вы
сможете подойти...
     - Что? - вскричал Кречет страшным голосом. - Он ранен?
     Десантник понесся  за  президентом,  что-то  кричал.  Мы  видели  две
широкие спины, что удалялись по направлению к музейным воротам, и сами, не
сговариваясь, неумело побежали следом.
     Наши подошвы простучали по обломкам  ворот.  Воздух  был  горячий,  в
огромном  холле  на  щепках,  кусках  камня  лежали  тела  павших,  все  в
гражданском. На том конце зала  широкая  мраморная  лестница  вела  вверх,
страшно стекал красный ручеек, капал с торцов ступенек.
     Запыхавшись, мы поспешили наверх. На  втором  этаже  кого-то  вязали,
слышались сдавленные крики. Несколько человек бегом понесли вниз раненых.

     Кречет стоял на коленях над огромным распростертым телом. Я не  сразу
узнал Сагайдачного, изорванный пулями и осколками мундир  настолько  залит
кровью, что не осталось  зеленого  цвета.  Всегда  красное  мясистое  лицо
генерала сейчас стало смертельно бледным:
     - Ты здесь?.. А где же... женщина?
     - Какая женщина? - не понял Кречет.  Мне  показалось,  что  в  глазах
президента блеснули слезы. - Лежи, уже бегут медики ...
     - Женщина,  -  повторил  Сагайдачный  медленно.  Губы  двигались  все
слабее. - Молодая и очень красивая... с  удивительной  фигурой...  владеет
всеми видами оружия... восточными единоборствами... к-кх-кх... сексуальная
до сумасшествия...
     Кречет в бешенстве оглянулся:
     - Где медики? Почему президент здесь раньше?..
     Сагайдачный растянул губы  в  улыбке,  глаза  медленно  теряли  живой
блеск:
     - Всегда... была... женщина...
     Голос его прервался, голова  откинулась  в  сторону.  Кречет  стиснул
зубы, медленно провел ладонью по лицу человека,  которого  всегда  называл
учителем, еще теплому,  размазывая  грязь.  Веки  послушно  опустились  на
глазные блоки.
     - Ты ссорился со мной... - прошептал Кречет,  -  из-за  ислама...  Но
зеленое знамя пророка над Россией так  быстро...  что  будешь  удивлен  и,
надеюсь, не очень разочарован... если у врат вместо  бородатого  мужика  с
ключами., встретят красивые женщины! А твое имя будет у них на груди...
     А Коломиец  остановился  над  залитым  кровью  телом  в  двух  шагах,
всмотрелся. Рука его медленно стянула с головы фуражку:
     - Он и не прятался за депутатским билетом.
     - Он реабилитировал этих болтунов в Думе, - признал Сказбуш холодно.
     - Да, за всех дрался.
     Сказбуш  высвободил  автомат  из  застывающих  рук,  выдернул  рожок,
покачал головой. Пуст, Анчуткин дрался до последнего патрона.

     Глава 50

     Рассвет вставал ликующе кровавый. Облако в небе вспыхнуло  и  пропало
под ударом прямых солнечных лучей, словно угодила крылатая ракета. По небу
расползался  пурпурный  свет,  от  которого  чаще  билось  сердце,   грудь
вздымалась  в  непонятном  волнении,  хотелось  свершить  что-то  великое,
доблестное, но не было ни амбразуры, чтобы  закрыть  ее  своим  телом,  ни
колонны бензовозов, чтобы направить на них свой горящий самолет.
     Грудь Рыбакова вздымалась от непонятного восторга, он дышал  часто  и
сильно, прогоняя ревущие в груди массы воздуха, что насыщали тело взрывной
силой, пьянили кровь и подмывали выкинуть что-нибудь дикое, вроде пройтись
на ушах по палубе или броситься на вражеский флагман и  разломать  его  на
куски голыми руками.
     На горизонте маячат серые, как уродливые жабы, корабли этого  гнилого
образования,  именуемого  США.  Приплюснутые,  низко  сидящие  в  воде,  с
округлыми обводами, где  под  кожухами  прячутся  люди,  все  округляющие,
сглаживающие, сводящие к компромиссам...
     - Я с детства не любил овал, - сказал он громко, - я с  детства  угол
рисовал!
     Худяков услышал, спросил с недоумением:
     - Непонятно, но красиво. Что это?
     -  Цитата,  -  ответил  Рыбаков.  Подумал,  сказал  с  раскаянием.  -
По-моему, того, который "Бригантину" написал!.. Они все погибли молодыми.
     Худяков повторил с удовольствием:
     - Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал... Здорово! Да,
это наш поэт. Что с американскими кораблями?
     - Стоят, - ответил Рыбаков, в голосе слышалось напряжение. - Нет, бой
не примут. У них воюют по-другому!.. Побеждают тем, что  изо  дня  в  день
твердят, что все мы скоты, что нечего куда-то тянуться, соблюдать какую-то