задницы.
     Он смотрел на человека, который вышел из старого мира, успев  застать
остатки верности и чести, прошел через нынешний мир, и, не задерживаясь  в
нем, как с  радостью  остались  все  эти...  ну,  которым  трудно  поднять
задницы, вошел в новый мир, остальным  все  еще  страшный,  непонятный.  Я
чувствовал, как решимость уходит из него, как  вода  уходит  через  жаркий
песок. В его глазах был страх, хотя я  доктор  наук,  на  мне  европейский
костюм, но во мне та же кровь, что и в жилах зверя, у меня  во  рту  зубы,
которыми терзаю бифштекс с кровью,  и  у  меня  прямая  спина  и  смелость
человека, который  решился  наконец-то  признать,  что  старые  стандарты,
жалкие алгоритмы получеловека, занесенные из США,  в  новом  мире  уже  не
действуют.
     Я стоял с ровной спиной и развернутыми плечами, в мою  грудь  он  мог
выстрелить в любой миг, но я не отводил глаз, и, похоже, он сам понял, что
я - человек старого поколения, сумел пройти через нынешнее, не остановился
и уже шагнул в следующее: непонятное, кровавое и жестокое.
     - Ты... не... сделаешь...
     - Без колебаний, - ответил я твердо. - Да, я - доктор наук, академик.
Но я говорю: кровь за кровь, зуб за зуб, смерть за смерть. Весь  твой  род
будет уничтожен, ибо сорную траву с поля долой. Все эти люди слышат  меня,
видишь? Да останется на мне кровь моих родных, если не смою  кровью  твоих
детей, твоей жены и всей твоей родни!
     Тишина  была  страшная,  я  чувствовал,  что  за  машинами   омоновцы
перестали дышать, а весь мир застыл, и в моей  власти  было  продлить  эту
тишину или взорвать ее
     - Да будет проклятье моему дому, - сказал я так же твердо, - если  не
уничтожу твой!
     Он побледнел, на  лбу  выступили  крупные  капли  пота.  Прошептал  в
страхе:
     - Ты... не ... сделаешь...
     - Я дал клятву, - ответил я громко. - И все ее слышали!
     Бледность перешла  в  желтизну,  там  стоял  уже  мертвец,  даже  нос
заострился, а глаза потухли. Пистолет медленно пошел от ее виска  вниз.  Я
боялся, что судорожно нажмет курок, он уже почти не соображает от  страха,
что делает, но понимает, что стремительно  наступает  совсем  другой  мир,
когда не будет долгих юридических процедур, зачитывания  прав  человека  -
как назвали, сволочи!  -  сложных  судебных  разбирательств,  а  осудят  в
два-три дня и, скорее всего, расстреляют.
     И все же трусость и жалкая жажда жизни заставили его разжать  пальцы.
Пистолет вывалился,  глухо  звякнул  о  невозделанную  землю.  Хоть  через
два-три дня,  но  все  же  не  сейчас.  Хоть  два-три  дня  в  наручниках,
подгоняемый пинками, в камере с парашей, но - живой...
     Я подхватил набежавшую Дашеньку, справа  и  слева  меня  одновременно
толкнули, словно на миг зажали между двумя  бешено  мчащимися  трейлерами.
Закованные в доспехи омоновцы  прыгнули  на  Бережанского,  повалили  вниз
лицом, заломили руки, одели наручники, а  уже  потом,  вымещая  подленький
страх сытых мордоворотов, попинали кованными сапогами.
     Когда их отодвинули,  Бережанский  с  трудом  повернул  голову.  Очки
каким-то чудом держались на его испачканном в земле лице. Я поймал на себе
его неверящий взгляд. Он просил хрипло:
     - Ты... ты блефовал?
     В  голосе  была  надежда.  Он  предпочитал  быть  коварно  обманутым,
предпочел бы, чтобы я  просто  переиграл  его,  перехитрил,  но  страшился
услышать правду. Но я редко вру, а без необходимости не вру вовсе.
     - Я убил бы всю твою семью, - ответил я, он видел по моему лицу,  что
я говорю честно, - и сжег бы твой дом. А потом наплевал бы на могилы твоих
родителей. А то и стер бы их с земли...
     - Но ты же... ты же цивилизованный человек!
     Я подтвердил с уверенностью:
     - Да. Даже больше, чем ты думаешь.
     - Как это?
     - Старая цивилизация мертва. Мы расшвыриваем  ее  кривые  обломки.  Я
росток - нового мира.
     Я не сказал "культуры", сам все-таки большей частью из того,  старого
мира, не могу употреблять это слово  всуе,  когда  в  руке  пистолет,  тем
более, что культурой называют и примитивные там-тамы дикарей, и  грибковую
плесень в пробирке...
     Он простонал:
     - Но... кровная месть?
     Я улыбнулся ему, как акула улыбнулась бы карасю:
     - А знаешь, кровная месть... в ней что-то есть.
     Он прохрипел перехваченным горлом:
     - Но даже в исламе... в исламе нет кровной мести!
     Его подняли; двое по бокам, один держал за волосы, в еще двое  тыкали
ему в бока стволы автоматов, как он недавно - моей внучке.
     - В русском исламе, - ответил я. - Есть. Или будет.
     - Русском... - прохрипел он, - исламе?
     Я объяснил, пророки становятся  занудами,  когда  их  ловят  на  этот
крючок:
     - Пока есть сунниты и шииты, а будут еще и... скажем,  олегисты.  Это
так, по имени князя Олега. Нет, он не  был,  но  как-то  же  надо  назвать
особую  ветвь  мусульманства  -  русский  ислам?  И   примитивные   законы
предыдущего  общества,  за  которые  уцепятся...  хоть  гражданские,  хоть
моральные, у нас не действуют.
     Один из десантников, веселый и жизнерадостный, дружески утешил:
     - Да ты не  ломай  голову,  дорогой!  Долгого  суда  не  будет.  Тебя
расстреляют либо сегодня к вечеру,  либо,  самое  позднее,  завтра  утром.
Зачем тебе знать про какой-то русский ислам?
     Его вбросили головой  вперед  в  заднюю  дверь  арестантской  машины.
Следом запрыгнули трое из десантуры, закрыли дверь. Я слышал, как  щелкнул
замок. Еще один из этих  бронированных  парней  задвинул  с  этой  стороны
примитивный, но массивный железный засов, сел к шоферу, и машина умчалась.
     В другую машину бравый Гергадзе усадил Анну с Дашенькой. С  ними  был
рослый десантник, немолодой, с нарочито замедленными движениями  и  цепким
взглядом. С ними сидела Стелла, все еще обнимала Анну, что-то  нашептывала
в ухо.
     Я приблизился, во рту сухо, язык царапает горло, прохрипел:
     - Езжайте домой...
     - А ты? - спросила Анна.
     - Ты же видишь... я должен понять, почему все так...
     Стелла внимательно посмотрела в  мое  лицо,  кивнула  Анне  и  быстро
выбралась из машины.
     -  Так  нефутурологично,  -  добавила   она   с   издевкой.   -   Так
непредсказано!
     Машина  сорвалась  с  места,  умчалась,  унося   Анну   и   Дашеньку.
Десантники, обшарив дом и кухню, с чувством выполненного долга  вскакивали
в бронетранспортер. Георгадзе посмотрел  на  меня,  на  Стеллу,  в  глазах
заблистали веселые искорки:
     - У нас газик и вот тот бэтээрик. Что предпочитаете?
     Я хмуро посмотрел на Стеллу:
     - Тебя на чем подвести к дому? Я еду в Кремль, нам по дороге.
     Георгадзе смотрел понимающе, такая женщина, так смотрит,  тем  более,
что я не поехал с семьей... неспроста, неспроста.
     Но мою  грудь  сдавило  как  железными  обручами.  Стингеры  догоняют
самолеты даже на высоте в пять тысяч метров. А самолет Кречета должен  был
пройти над горами на такой высоте, что можно достать брошенным камнем!

     Глава 47

     Выжженная пустыня тянулась раскаленная до оранжевого блеска.  Изредка
багровели пятна красной глины,  сухой  настолько,  что  при  самом  легком
дуновении вздымалось пурпурное облачко пыли, зависало надолго в перегретом
воздухе, иногда начинало двигаться, а тогда  издалека  в  нем  можно  было
увидеть причудливые  минареты,  башни  джиннов,  сказочный  город  Искрам,
разрушенный Аллахом.
     Черная скала,  которую  Аллах,  поставил  посреди  пустыни,  нависала
гребнем на север, и даже в полдень, когда солнце разит лучами все живое, и
от него нет защиты, под скалой  всегда  была  широкая  тень.  А  у  самого
подножья таился крохотный родничок. Осенью он выбивался на поверхность, но
даже сейчас там земля влажная  и  холодная,  и,  если  разрыть,  то  можно
наполнить солдатские фляги.
     Отряд Саида, опытного и нещадного борца с неверными, сделал  короткий
привал. Полуденную жару стоило переждать в тени, а когда солнце  опустится
к краю земли, они сделают молниеносный бросок к границе, где гяуры все еще
держат в неволе их таджикских братьев.
     Саид, пренебрегая жарой, поднялся на вершинку. В бинокль далекие горы
так близко, что он едва удержался от детского  желания  протянуть  руку  и
пощупать  заснеженные  вершины.  Рядом  тяжело  дышал  Файзулла,   дальний
родственник. Подъем дался ему не так легко,  хотя  Файзулла  на  пять  лет
моложе. Но Саид все эти годы сражался за свободу и веру Аллаха, а Файзулла
только месяц тому вернулся из  США,  где  шесть  лет  учился  на  хирурга.
Неизвестно, как он будет лечить, за это время были погибшие, но раненых не
было, однако себя уже едва таскает, задыхается, пот градом  катится  после
пустякового перехода километров в тридцать-сорок...
     С Файзуллой рядом шел Джордан. Гяур из грязной страны, он принес пять
миллионов долларов, на которые  правоверные  воины  Аллаха  купят  оружие.
Пятеро бойцов несли за спиной "стингеры",  уже  знакомые  муджахедам.  Эти
вдвое меньше, легче,  но  штатовец  уверяет,  что  это  ракеты  последнего
поколения, любая догонит и разнесет на мелкие куски любой сверхсовременный
истребитель.
     Саид тогда еще спросил удивленно, стоит ли тащить восемь  сверхмощных
ракет, если надо сбить всего лишь один гражданский самолет, Джордан только
таинственно улыбнулся, кивнул: стоит.
     Сейчас американец с удовлетворением поглядел на часы:
     - У нас еще четыре часа в запасе. Прибудем, перекусим...  Можно  даже
по глотку бренди. Самолет пройдет над самыми головами, из пистолета можно.
     - Гяур, - сказал Саид презрительно.
     Джордан широко улыбнулся:
     - Ах да, исламский  запрет  на  спиртное...  Много  теряете,  ребята!
Впрочем, я тоже после того, как разнесем этот самолетишко вдребезги.
     Он чувствовал радостный трепет во всем теле. Через полчаса они  будут
на вершине перевала. Там горы почти  царапают  небесную  твердь.  Самолету
придется протискиваться, едва не задевая брюхом вершины гор.  Его  маршрут
пройдет именно здесь, сведения точнейшие. На экране миникомпьютера  видно,
как идет самолет президента России. Простой, без брони. А стингеры, что за
плечами этих  звероватых  муджахедов,  догонят  и  разнесут  вдрызг  любые
сверхпрочные и сверхскоростные истребители.
     Нет, первый выстрел сделает он сам!
     Черная тень протянулась  на  четыре  человеческих  роста,  под  самой
скалой сгрудилось два десятка бойцов. Саид,  спустившись  к  своим  людям,
однако отправил наверх троих. Даже в голой пустыне нужно нести стражу!
     Прижавшись к раскаленным камням, став почти неотличимыми  от  черного
гранита,  они  терпеливо  переносили  зной,  все-таки   свой,   афганский,
привычный сотням тысяч поколений предков, что впитали этот зной в  глубину
костей, носили в себе.
     Их темные, как спелые оливы, глаза настороженно  посматривали  то  на
раскаленное до синевы небо, то на  далекую  линию  горизонта,  где  иногда
вставали смерчи, иногда же возникали призрачные мечети, дворцы, оазисы.  В
небе могут из призрачной синевы появиться как истребители,  так  и  боевые
вертолеты противника, посмевшего избрать для пути к Аллаху иную дорогу.
     В нагрудном кармане Саида пискнуло. Он нехотя вытащил телефон:
     - Слушаю.
     - Саид, - сказал неторопливый голос наблюдателя, -  к  нам  двигается
какой-то шурали.
     - Один? - не поверил Саид.
     - Один, - подтвердил голос.
     - Не мерещится? Ничего не накурился?
     Он спрашивал ядовито, ибо чтобы попасть  к  ним,  нужно  было  пройти
через раскаленные пески, а там и верблюды падают от зноя. А  шурали,  судя
по словам Хаббара, идет пешим.
     - Он один, - равнодушно сказал Хаббар.
     - Как далеко?
     - Еще несколько шагов, и наступит тебе на голову.
     Саид выругался, ухватился за автомат, гаркнул зло:
     - Почему не сказал раньше?
     - Он без оружия, - последовал ответ. - И в лохмотьях. Еле тащится.  Я
ж не думал, что ты так страшиться одного измученного русского!
     Саид, снова выругавшись, с автоматом в руках вышел из  тени.  Впереди
никого, раскаленные пески тянутся до  самого  горизонта,  но  когда  начал
огибать скалу, увидел тяжело ковыляющего в их сторону человека. Тот сильно
припадал на правую ногу, голова была  цвета  золотого  песка,  Саида  даже
передернуло от этого болезненного цвета, ибо здоровый человек черноволос и
смугл, а этот мало того, что бел, как рыба, еще и с  такой  отвратительной
кожей, что от настоящего  солнца  покраснела  и  вздулась  пузырями.  Лицо
франка от солнечного жара распухло, глаза  как  щелки,  губы  почернели  и
полопались, а кровь уже запеклась на подбородке.
     Саид поднял автомат. Щелчок затвора прозвучал как  выстрел,  сухой  и
злой, словно на солнцепеке переломили ствол саксаула.
     - Стой!
     Европеец, не слыша, двигался вперед, как старая  заведенная  игрушка,
что вот-вот сломается. Саида передернуло, когда заметил  засохшие  струйки
крови, что тянулись из ушей русского, теперь он  уже  не  сомневался,  что
этот шурали - русский.
     - Стой, - повторил он.
     Ступни русского распухли и почернели, покрытые коркой засохшей крови,
но правая нога была сплошным кровавым месивом. При каждом шаге на  твердой
каменистой земле оставалось красное пятно. На распухшем от страшного  жара
лице нельзя было разобрать, скривился ли от боли, или же настолько  отупел
от дикого жара, что в голове ничего не осталось  кроме  тупого  стремления
куда-то двигаться.
     Саид ткнул русского в грудь автоматом, заставил остановиться. Спросил
громко, как у глухого:
     - Что ты хотел, франк? Если шел за смертью, ты ее нашел.
     А Файзулла добавил с насмешливым сочувствием:
     - Да и стоило тащиться так далеко?
     Боевики с брезгливым сожалением смотрели на этого больного  человека,
совершенно не способного, как требуется от любого мужчины, к переходам под
жарким солнцам, в ходьбе по горным  дорогам.  За  окровавленными  ступнями
тянется настолько широкий кровавый след, что у нем уже не должно  остаться
крови...
     Саид тоже смотрел на русского с горделивым презрением.  Он  был  весь
как высечен из гранита, ладный и крепкий, с блестящими мышцами, веселый  и
белозубый, кипящий силой и молодостью.
     Рядом стоял, положив руки на  ствол  автомата  Атанбек.  Темный,  как
прогретый солнцем валун, гибкий, как  виноградная  лоза,  что  жадно  пьет
солнце, он стоял красивый и полный сил, вовсе не чувствуя страшного  жара,
не взмокший, в ладно подогнанном комбинезоне, с засученными рукавами.
     - Я искал вас, - прохрипел человек.
     Он  сделал  еще  шаг,  пошатнулся.  Его  пересохшие  губы,   что   не
размыкались уже неизвестно как долго, лопнули от  движений.  Темно-красные
капли вздулись, но не побежали струйками, а потекли нехотя,  толстые,  как
напившиеся крови пиявки.
     Саид понял, что кровь загустела от обезвоживания, этому  сумасшедшему
осталось жить всего несколько часов.
     - Ты нас нашел, - согласился он. - А теперь скажи, зачем  искал  и  -
умри.
     Мужчина упал на колени, пошатался, но огромным  усилием  удержался  и
так, на коленях, заговорил  механическим  голосом,  хриплым  и  изломанным
зноем и жаждой:
     - Я старший сержант подразделения краповых беретов... Петро  Данилюк.
В моем взводе был Марат Ильясов... мусульманин. Он не ел  сало,  а  я  его
заставлял... Как заставлял?.. Это в камере пыток можно держаться, когда из
тебя рвут мясо раскаленными крючьями.. но не в казарме, когда все спят или
идут в город, а ты моешь пол или чистишь отхожее место... Изо дня в  день,
из месяца в месяц... Я сломил его, он плакал, но ел сало. И  я  счел,  что
сделал доброе дело... Но через год вернулся в свой город, где  мой  лучший
друг плюнул мне в лицо...
     Все толпились, слушали с  жадным  интересом,  в  тишине  слышно  было
только сдавленное от ярости дыхание, щелчки взводимых  затворов,  да  лязг
ножей, что выдергивали из ножен. Саид спросил страшным голосом:
     - То был мусульманин?
     - Нет.
     - А кто?
     - Мой земляк из Перми. Я ему врезал и перестал  с  ним  общаться,  но
потом были еще и еще. А мой школьный учитель...  я  его  любил  и  уважал,
закрыл передо мной дверь. Я всем рассказывал, как можно мусульман  научить
есть сало и сделать их людьми, и как-то один из очкариков ударил  меня  по
лицу. Я нанес удар... и скрылся, потому что за переломанную  шею...  Но  я
ощутил что-то... и  пришел  к  одному  из  тех,  кто  знает  вашу  веру...
рассказал все... а он мне начал рассказывать, начиная  от  того,  как  ваш
пророк пас ослов...
     Голос его становился все невнятнее, слова давались с  трудом.  Вязкая
кровь безобразными наплывами, похожими на сгустившуюся нефть, застыла  под
нижней губой, заполнив впадину до подбородка.
     Все молчали, даже затворы  не  щелкали.  Впрочем,  пули  уже  были  в
стволах, а рукояти ножей зажаты в дрожащих от ярости ладонях.
     - И как ты оказался здесь? - спросил Саид.
     - Я искал вас...
     - Зачем?
     - Чтобы умереть...
     Саид посмотрел на небо, по сторонам:
     - Откуда ты пришел?
     - Из Карчугера...
     За спиной Саида послышался недоверчивый говор. Даже опытный  кочевник
не решает пуститься в путь через эти гиблые пески  без  каравана.  А  этот
прошел сам.
     Саид перевел  взгляд  на  ноги  бывшего  сержанта  краповых  беретов.
Теперь, когда тот стоял на коленях, распухшие ступни стали видны  во  всей
своей израненности. Не просто разорваны  острыми  камнями,  а  истерты  до
костей. Он не истек кровью лишь потому, что  обезвоженный  организм  плохо
расставался с кровью, она тут  же  загустевала  прямо  в  ранах,  а  когда
израненными ступнями наступал на острое, камень лишь обагрялся кровью,  но
на следующем шаге второй камень уже был чист.
     Файзулла сказал, блестя живыми глазами:
     - У меня есть болеутоляющее! Я сейчас сделаю уму укол.
     Саид с неприязнью оглянулся на побывавшего в США:
     - Зачем?
     Файзулла развел руками:
     - Стрелять в человека, это совсем не то, что в русских.
     Саид перевел взгляд на русского сержанта. Лицо его было обезображено,
превратилось в распухшую маску безобразной красной плоти. Из-под лохмотьев
виднелась  обгоревшая  кожа,  волдыри  уже  размером  с  крупную   гальку,
сливаются, плечи и спина похожи на безобразную подушку. На  месте  глазных
ям остались узкие щелки, откуда проглядывали залитые кровью яблоки глаз.
     Он медленно вытащил из кобуры пистолет:
     - Нет, Файзулла. Он умрет так, как хотел.
     Все молчали, отводили взгляды, Ананбек  смотрел  блестящими  глазами.
Файзулла предположил:
     - А может быть, просто взять его в плен? Он здоровый, может выжить.
     Саид покачал головой:
     - А потом?
     - Потом?.. Не знаю. Теперь у меня нет на него зла... Если такой кусок
ишачьего дерьма сумел подняться до такого человека... то, я не знаю...  Он
разом искупил вину всех русских...
     Саид сказал медленно:
     - Оставить ему жизнь? И обесценить то, что он сделал?..  Для  мужчины
дело всегда важнее жизни. Ты слышишь меня, русский?.. Ты выполнил то,  что
хотел.
     В распухшем лице ничего не изменилось,  но  Саид  чувствовал,  что  в
мозгу крапового берета, что держался изо всех сил,  отметилось  выполнения
самого важного за всю жизнь задания, которое он дал себе сам.
     Саид поднял пистолет, темное дуло смотрело прямо в  лоб  истерзанного
человека. Все  видели,  как  черные  безобразные  губы  дрогнули,  пытаясь
раздвинуться в улыбке. Грудь приподнялась, кожа с сухим треском  лопалась,
из поврежденных пузырей потекли  струйки  мутной  сукровицы.  Затем  он  с
облегчением выдохнул.
     Сухо щелкнул выстрел. Русский все еще стоял перед ними на коленях, во
лбу образовалась темная дыра шириной в палец, но кровь  не  плеснула  алой
струей, человек уже был больше чем наполовину мертв, и  просто  диво,  что
сумел дойти и сказать.
     - Похоронить под этой скалой, - распоря