и дороги, но здесь, в  Польше,  кроме  дорог  и
дураков, о которых по всей Европе идут анекдоты косяками,  еще  и  дрянные
авто собственного  производства,  о  которых  анекдоты  издают  отдельными
книжками.
     Сами поляки в фольклоре Европы все равно, что чукчи России,  но  если
поляк-чукча да за рулем польского автомобиля... Сергей угрюмо крутил  руль
мерседеса, скорость если  и  превышал,  то  не  слишком:  не  так  страшен
встречный дурак, как местные полицаи,  могут  обнаружить  при  досмотре  в
салоне и багажнике кое-что забавное.
     За всю дорогу их никто не обогнал, а  навстречу  попадались,  местные
авто,  рядом  с  которыми  первый  "горбатый"   запорожец   показался   бы
кадиллаком. За спиной  Валентина  весельчак  Дмитрий,  похохатывая,  начал
рассказывать, что это единственный автомобиль,  который  благословил  папа
римский, ибо только в нем невозможно согрешить, и что в  этих  автомобилях
никогда не услышишь, как работает мотор: уши зажимают колени...
     Рядом с ним молча сидели,  блестя  черными,  как  антрацит,  глазами,
Ахмед и Акбаршах. Оба в  костюмах  от  Версачи,  пахнут  хорошими  духами,
безукоризненные зубы, на пальцах кольца с бриллиантами,  дорогие  часы  на
запястье. За  спиной  лежит  тщательно  упакованный  в  прозрачную  пленку
роскошный букет цветов из Израиля, даже бирку не оборвали...
     Валентин часто встречался взглядом в зеркальце  водителя  с  горящими
глазами Акбаршаха. Если Ахмед - крутой боевик, прошедший выучку в боях  по
всему  Востоку,  успевший  что-то  взорвать  в  Ольстере   и   подстрелить
охраняемого ФБР перебежчика среди белого дня в центре Вашингтона,  то  это
совсем еще мальчишка, детский пушок не ушел со щек,  во  взгляде  пугающий
Валентина юношеский восторг, готовность каждый миг броситься на амбразуру,
чтобы только доказать этим взрослым, что и он отважный и преданный  общему
делу мюрид.
     Сергей предупредил:
     - Здесь чистый участок. И полиции не будет еще с сотню километров.
     - Здорово не гони, - предупредил  Валентин.  -  Вдруг  где  в  кустах
сидят?
     - Поляки? - изумился Сергей.
     - С  вертолета  могут  засечь  превышение  скорости,  -  не  сдавался
Дмитрий.
     - С вертолета? - изумился Сергей еще больше. -  Что,  американцы  уже
начали платить за базу?
     Валентин ощутил, как в наглухо закупоренном автомобиле  воздух  начал
накаляться. Строительство базы идет ударными темпами. За высокими заборами
дни и ночи рычат большегрузные грузовики, видны башни  кранов,  с  высоких
вышек по ночам окрестности освещают мощнейшие  прожектора,  круглые  сутки
чувствительная аппаратура слежения высматривает и снимает  на  видеопленку
всех, кто приблизится хотя бы к забору.
     И хотя везде заявлено, что здесь только технический  центр,  но  даже
папуасы в Новой Гвинее знают, какой  здесь  центр.  И  не  удивятся,  если
американский  мирный  трактор   из   этого   центра   взлетит   наперехват
какому-нибудь самолетику или нанесет ракетно-бомбовый удар по Москве.
     Машину  слегка  потряхивало,  чужой  странный  мир  бежал  навстречу.
Валентин вжался в сидение  поглубже,  расслабил  могучее  тело.  Ислам  он
принял пять лет тому, когда подолгу гостил у своих друзей в Дагестане. Сам
сперва полагал блажью, выходкой,  но  затем  ощутил,  что  на  самом  деле
нравится их непримиримость,  их  злость,  их  готовность  за  святое  дело
какого-то Аллаха идти за горизонт, до последнего моря  или  просто  отдать
жизнь за идею, которую и сами-то не понимают толком. Он помнил, что  когда
слушал  старые  отцовские  песни  вроде  "Дан  приказ  ему  на  Запад...",
"Вставай, страна огромная..." или "За рекой засверкали  штыки...",  то  на
глаза наворачивались слезы непонятного восторга, хотелось тоже нестись  на
горячем коне навстречу вражеским штыкам, и пусть погибнет, но это красиво,
это благородно...
     А эти исламитяне и сейчас  поют  подобные  песни.  Он  встал  под  их
зеленое знамя, толком не понимая ни учения их пророка, ни  идей,  но  лишь
повинуясь, зову души, что жаждала чего-то  высокого,  яростного,  ведь  по
всей Руси одна гниль: хоть политика, хоть  церковь,  хоть  проститутки  на
экране и страницах газет.
     Сергей, что за рулем, принял ислам за время войны в Афганистане.  Как
стал мусульманином третий русский, Дмитрий, никто  не  знал,  но,  похоже,
тоже больше из неприятия дряни на каждом шагу, чем потому,  что  в  исламе
медом намазано.
     Валентин до сих пор помнит загадочные слова муллы Джафара:
     - Вот и ты мусульманин... Это навсегда! Обратной дороги нет.
     - Почему? - насторожился Валентин. - Убьете?
     Джафар, по возрасту одногодок, но почему-то уже  мулла,  расхохотался
весело и беспечно. Белые неровные  зубы  блестели  в  черной  бороде,  как
жемчужины.
     - Да знаешь ли, что в ислам ваши христиане переходили  массами?..  Но
обратного оттока никогда не было. Никогда.
     Эти слова Валентин помнил и когда в  составе  русских  миротворческих
сил служил в Боснии. Уже триста или  сколько  там  лет  нет  там  турецкой
оккупации, а та часть славян, что приняла в те нелегкие годы ислам - то ли
по убеждению, то ли чтоб легче жилось, - так и осталась тверда в  чужой...
нет, уже родной вере. И сколько бы их ни  давило  окружение  православных,
держатся, черти! Не отрекаются, сколько им ни доказывали, что настоящая их
вера - православная, а ислам их отцов был навязан силой...
     Его качнуло,  Сергей  заложил  рискованный  на  такой  мокрой  дороге
поворот. Валентин очнулся от воспоминаний, снова ощутил, как под  ложечкой
сосет неприятное ощущение  близкой  беды.  Взгляд  беспокойно  поднялся  к
зеркалу заднего обзора, и  тут  же  увидел  блестящие  от  перевозбуждения
черные глаза молодого Акбаршаха.
     - Отдыхай, - проговорил Валентин на английском. - Еще далеко...
     Он с усилием растянул губы в усмешке. Ощущение беды усилилось, и даже
когда перевел взгляд на Дмитрия, тот на заднем сидении третьим,  легче  не
стало.
     Если Ахмед европеец,  даже  родился  в  Германии,  в  семье  богатого
владельца сети отелей, то Акбаршаха прислали из самих  Арабских  Эмиратов.
По тому, как с ним говорил Ахмед, Валентин понял, что юный  мюрид  -  член
очень знатного рода,  отпрыск  каких-то  кровей.  Но  вместо  того,  чтобы
прожигать жизнь в увеселениях, рвется воевать за веру Аллаха. И  там  тоже
действует закон: "...пока сердца для чести живы..."
     Все же связи и деньги делают свое дело и здесь,  подумал  он  зло.  В
терроризме! Все прошли нелегкую школу выживания, только этот птенец  здесь
ни к месту. Какие деньги заплатил, каких великих шейхов потревожил, но как
Валентин ни настаивал на своем праве отбирать людей для опасного  задания,
ему шли навстречу во всем, но с условием, чтобы взял этого юного мюрида.
     Нельзя сказать, чтобы парень не понравился: такому  Валентин  доверил
бы и кошелек, и жену, чист настолько, что плюнуть хочется, но подготовки у
парня никакой. А то, что они считают подготовкой...  Так  теперь  и  козы,
наверное, умеют стрелять и передергивать затвор.
     Правда, Ахмед крут и умеет драться за двоих, если не за дюжину. Такие
были бы украшением любого  подразделения  коммандос,  собирали  бы  урожай
орденов и наград, получали бы звания и огромные деньги...  но  все  это  в
грязной Империи  Зла  или  подвластных  ей  странах,  а  в  чистых  землях
сражаются не за деньги, не за кружки металла на  груди.  Аллах  велик,  он
видит все и всякого насквозь, не обмануть  наградными  листами  того,  кто
читает в сердцах!
     Шоссе то взбиралось на горки, то  ныряло  круто  вниз.  На  одном  из
холмиков Валентин увидел, как на востоке темная полоска  земли  отделилась
от светлеющего неба. Еще ни намека на розовую зарю, но хмурое утро  трудно
и медленно все-таки теснит ночь, словно тугой поршень выдавливает черноту,
за которой придет рассвет, а на рассвете в их руках уже будут автоматы.

     Слева от шоссе, в полусотне шагов начиналась стена  тополей,  ровная,
как солдаты в строю. Серые, покрытые дорожной пылью, самые негостеприимные
из деревьев, никому не придет в голову остановить машину и  передохнуть  в
их скудной тени. Да и полоса от асфальта шоссе к деревьям без травы, вся в
глине, словно по ней как прошли советские танки  в  сорок  четвертом,  так
земля не может опомниться до сих пор.
     Акбаршах поглядывал вопросительно то на Валентина,  старшего  группы,
то на Ахмеда, его старшего.  За  этой  стеной  другая  стена  -  бетонная,
высокая, а по ней телекамеры, что следят даже за  проезжающими  по  шоссе,
деревья не помеха, как и ночь, дождь или метель  -  спецнасадки  позволяют
рассмотреть даже муравья, вышедшего в безлунную ночь на охоту.
     Деревья тянулись уже долго, постепенно редея, создавая видимость, что
вот просто так выросли сами.  Никакой  бетонной  стены  за  ними,  никакой
иностранной базы на польской земле,  не  то  ремонтной,  не  то  по  сбору
местных бабочек...
     Еще через четверть часа базу миновали, на правой стороне  зазеленело,
земля  потянулась  ровная,  как  для  игры  в  гольф,   трава   ухоженная,
подстриженная коротко, не сразу  и  рассмотреть,  что  все  это  громадное
пространство огорожено высоким забором с тонкой ажурной сеткой  из  тонкой
проволоки, почти незаметной из проносящихся мимо автомобилей.
     В небе блистали яркие  злые  точки,  и  по  земле  время  от  времени
пробегали ослепительно белые  полосы,  похожие  на  лучи  боевых  лазеров.
Присмотревшись, Валентин различил  на  фоне  серого  неба  четыре  высокие
вышки.
     В глубине зеленого массива вздымаются изящные здания, которые  чем-то
напомнили олимпийские деревни. Тоже строятся быстро, для  элитных  гостей,
на строительство бросают  лучшие  силы  страны,  дома  по  самым  новейшим
стандартам, даже элитным стандартам, а  когда  Олимпиада  закончится,  эти
роскошные постройки разберут  для  себя  правительственные  чиновники  под
коттеджи.
     - Не закончится, - пробормотал он вслух. - Эта Олимпиада  никогда  не
закончится... Когда эта свинья приходит, то... приходит!
     Дмитрий сказал насмешливо:
     - Они говорят, что как раз никогда не остаются. Введут войска, как на
Гаити, в Кувейт или куда вроде  бы  попросят,  наведут  порядок,  а  потом
уходят.
     - Уходят только войска, - ответил Валентин с  горечью.  -  Но  зараза
остается... Останови под тем деревом! Дальше пешком.
     Слышно было, как за спиной  Ахмед  и  Акбаршах  шебуршатся,  доставая
оружие. Акбаршах попытался, судя по шуму,  вдеть  руки  в  лямки  рюкзака.
Ахмед остановил, успеем. На фоне  мутно  серого  неба,  сплошь  затянутого
низкими тучами, выросла черная тень с раскинутыми ветвями.
     Машина сползла на обочину. Сергей заглушил мотор, на  миг  воцарилась
тишина,  потом  заверещали  беспечные  ууцзнечиаки.  Валентин  выскользнул
первым, пригнулся, вслушиваясь  в  усиленные  приборами  звуки.  Кузнечики
стараются перекричать  один  другого,  земля  дрогнула  и  закачалась  под
обрушившейся тяжелой массой. Явно лягушка вышла  поохотиться  на  певунов,
поймала, судя по хрусту жестких надкрыльев. А вообще в пределах трех сотен
метров нет живого существа с массой больше килограмма.
     - Выходим, - велел он одними губами.
     Земля  вздрагивала  под  ногами  боевиков.   Бесшумные,   как   тени,
нагруженные поклажей, как мулы в Дагестане, они встали в ряд,  застыли,  В
сотне  шагов  по  земле  равномерно  чиркали  ослепительно  белые   полосы
прожекторов, настолько яркие,  что  Валентин  всякий  раз  ожидал  увидеть
багровые борозды с дымящейся землей.
     - Пошли.
     В рассвете отчетливо видели тонкую ажурную ограду. И  хотя  выглядела
безобидной, разве что непомерно высокая, но только наивный поляк  поверит,
что в  столбах  не  вмонтированы  сверхчуткие  датчики.  Под  землей  либо
протянуты провода к центру охраны, либо вовсе беспроводная связь...
     Ахмед прошептал:
     - Там у них системы слежения... Я просто не представляю! У них теперь
даже нет паролей, пластиковых карт, удостоверений.
     - Отпечатки ладони? - шепнул  Валентин.  -  Я  знаю,  на  нашей  тоже
поставили.
     Ахмед отмахнулся:
     - Вчерашний день. Теперь сетчатка глаза... Когда ладонь,  то  просто.
Мы в Ольстере шарахнули по голове  одного  из  чинов,  протащили  по  всем
коридорам, его ладонью открывали все  двери...  Там  была  база  проклятых
англичан, а здесь всего лишь поселок для обслуживающего персонала... Знаем
этот  персонал!  Шайтан,  тут  чужой  глаз  не  приложишь.  Ладонь  всегда
одинакова, а глаз... Если человек  трусит,  то  дверь  не  откроется!  Все
взвоет так, что к Аллаху пойдешь  глухим  навеки.  Но  если  врубить  наши
глушители на полную мощь, я продырявлю за три секунды.
     Валентин подумал, кивнул:
     - Говорят, против умного остережешься, а против русского оплошаешь.
     - Это как? - не понял Ахмед.
     - А вот так...
     Он медленно, стараясь не  выступать  под  свет  прожекторов,  вытащил
гранатомет. Дмитрий и Ахмед подобрались,  изготовили  автоматы.  Сергей  с
левого  фланга  пристроил  второй  гранатомет  на   плече,   вопросительно
оглянулся.
     По тут сторону забора, между домами высились  сторожевые  вышки.  Под
баскетбольные загримировать не решились, чересчур высоко.  Даже  если  там
сейчас никого, то аппаратура не спит...
     Валентин кивнул, одновременно нажимая на спуск. Его качнуло, ракетный
снаряд выбросило со злым шипением рассерженной  гадюки.  На  долю  секунды
позже огненный след прочертило от плеча Сергея.
     Щелкнуло и зашипело снова: Валентин как робот поворачивался, огненные
стрелы прочерчивали тьму, а когда из ствола вырвался последний снаряд,  он
подхватил  запасной  гранатомет,  выпустил  все  четыре  ракеты  с   такой
скоростью, словно палил из револьвера, выронил с хриплым яростным криком:
     - Пора!
     Они выметнулись из тьмы в  горящее  и  рушащееся,  едва  не  опередив
ракетные снаряды. Из одной полууцелевшей вышки зло и растерянно  застрочил
пулемет. Валентин на ходу послал в ту сторону короткую очередь.
     Вместо  забора  остались  только  пеньки  двух   столбов,   Ахмед   в
стремительном беге широко размахнулся, никто не  видел,  что  вылетело  из
руки, но впереди грохнуло, завизжали осколки. Дверь здания  тряхнуло,  она
исчезла в туче дыма. Ахмед первым ворвался  в  темный  проем,  слышен  был
короткий  лай  его  автомата,  затем  яростный  вопль  на  безукоризненном
английском:
     - Всем на пол!.. На пол!.. Кто шелохнется - стреляю!

     Звонко зазвенели осколки стекла. Валентин промчался, как по хрустящим
льдинкам. Коридор повел широким зигзагом. По обе стороны  обшитые  дорогой
кожей двери, все еще тихо, а в конце холла строгий прямоугольник двери.
     Удар ногой, прыжок с  перекатом,  молниеносно  ладонью  по  стене  на
высоте плеча. Под пальцами щелкнуло,  вспыхнуло  так,  словно  ударило  по
глазам дубиной. На постели из-под роскошного розового одеяла на него  дико
смотрели два настолько одинаковых лица,  что  Валентин  сперва  принял  их
хозяев не то за гомосеков, не то за лесбиянок.
     - Встать! - велел он страшным голосом.  -  Одно  опасное  движение  -
стреляю!
     Он прижался к стене, разом охватывая одним  взглядом,  слишком  много
мебели, слишком много зеркал, все двоится, троится,  свет  перекатывается,
идет со всех сторон.
     - Не стреляйте... - прошептал один перехваченным  ужасом  голосом.  -
Только не стреляйте!.. Мы встаем...
     Он поднялся, белый как  хорошо  вываренная  курица,  еще  молодой,  с
животиком, глаза вытаращены,  а  рядом  с  ним  встала  женщина,  короткая
стрижка, плоская грудь, такой же животик, длинные ноги.
     Ее губы шлепали, всю трясло,
     - Радо бога... только не стреляйте!.. Все, что  угодно!..  Только  не
стреляйте!..
     По коридору прогрохотали сапоги, злой окрик Акбаршаха, чужие плачущие
голоса, и Валентин  повел  стволом  автомата  на  разбросанную  на  кресле
одежду:
     - Одеться. Быстро. Без лишних движений.
     Мужчина медленно, не сводя вытаращенных глаз с черного дула автомата,
слез с постели. Валентин перевел ствол на женщину. Мужчина  с  облегчением
вздохнул и задвигался быстрее.  Валентин  наблюдал  с  гадливостью.  Любой
мужчина, если он  мужчина,  должен  больше  пугаться,  если  угрожают  его
женщине. Пусть это не жена и не любовница, но  каждая  женщина  становится
твоей, как только ей угрожает опасность, и обретает свободу в тот же  миг,
когда опасность уходит.
     Их  руки  тряслись  так,  что  он  даже  заподозрил,  что  затягивают
нарочито. Рыкнул люто:
     - Одежду в руки... и вперед! В коридор.
     Они почти выгибались в спинах, словно он тыкал им в обнаженные  спины
острым копьем.
     В раскрытых дверях зала стоял с автоматом наготове  Акбаршах.  Черные
глаза возбужденно блестели. Не отводя взора от  внутренностей  зала,  чуть
шагнул в сторону, мужчина и женщина как привидения проскользнули вовнутрь.
Валентин вошел следом, сразу охватил взглядом  банкетный  зал,  роскошный,
претензионный, богатый.
     На стену словно выплеснули гигантскую кастрюлю роскошного украинского
борща, который сполз на пол: мужчины и женщины сидели пестрые, кто в  чем,
розовое мясо выглядит свежесваренным, но без пряностей, американцы берегут
здоровье, трое в брюках салатного цвета, зеленый полезен для глаз, женщины
такие же трясущиеся и перепуганные, как и мужчины.
     Ему даже показалось, что они и стекают по стене, как  выплеснутый  на
нее борщ, опускаются как можно ниже,  горбятся,  стараются  выглядеть  как
можно  незначительнее,  не  опаснее,   недостойными   внимания   людей   с
автоматами.
     Один,  судя  по  мундиру,  майор,  а  рядом  жмутся  как  овцы   двое
"технических советников". Бугаи на редкость, квадратные челюсти,  широкие,
все еще заспанные, но в глубоко сидящих глазках откровенный страх. Это  не
ногами бить в камерах арестованных, не орать, брызгая  слюной  и  тыкая  в
лицо пистолетом... Двое охранников, этих взяли тепленькими на посту, одеты
по форме, только оружие отобрали, оба с лычками сержантов...

     Глава 21

     Мелодично пропел телефон.  Заложники  вздрогнули,  повернули  головы.
Валентин  помедлил,  приводя  дыхание  в  норму,  неестественно   ласковая
успокаивающая мелодия, напротив, разозлила, берегут нервы, сволочи!
     Он резко сорвал трубку:
     - Алло!
     Перепуганный насмерть голос закричал:
     - Что у вас там стряслось?.. Что за грохот?..  У  вас  пожар,  что-то
взорвалось?.. Высылаем пожарные машины!.. Пострадавшие есть?
     Валентин обвел заложников мрачным взглядом:
     - Пока нет. Но будут.
     - Кто говорит? - закричал голос.
     - Командир борцов за свободу, - бросил Валентин. - Вы их  ухитряетесь
называть террористами. Слушай  меня,  придурок,  внимательно.  Пусть  твои
пожарные не приближаются. Тут само погаснет, если что  и  загорелось.  Или
сами погасим... Да заткнись, осел! Только слушай. У нас  здесь  взрывчатки
хватит, чтобы разнести все это здание. Вместе с заложниками. Понял?
     Мобильный телефон пискнул, Валентин бросил трубку, одновременно нажал
кнопку:
     - Первый слушает.
     - Они приближаются! Сразу на десятке машин!
     - Богато живут, - буркнул Валентин. - Поляки?
     - Откуда? С их же базы.
     Валентин перевел дух:
     - Хорошо. Действуй, как договорились.
     Через мгновение в черноте мелькнул тонкий огненный след. После долгой
паузы далеко-далеко бухнул глухой взрыв, взметнулось  пламя,  расширилось,
словно взрывались бензобаки полицейских машин.

     Снова прозвучал мелодичный, такой  жалкий  среди  лязга  автоматов  и
стука сапог звоночек. Валентин выждал, рассчитано неспешно захватил трубку
огромной ладонью:
     - Ну?
     Послышалась торопливая  скороговорка  на  польском,  в  которой  ясно
слышался английский акцент:
     -  Не  отключайтесь!  Пожалуйста,   не   отключайтесь.   Какие   ваши
требован