горячей крови в сердце, вспыхнувшую яростью, и снова
ощутил, что готов убивать этих проклятых хоть голыми  руками,  убивать  их
женщин, детей, рубить виноградники и топтать посевы.
     Израильтянин  поднес  руку  к  виску,  сказал  сильным   мужественным
голосом:
     - Я счастлив, что столь великий воин, известный во всем мире,  почтил
мою скромную свадьбу своим присутствием!
     Он отнял руку от виска, его ладонь пошла вниз,  чуть  медленнее,  чем
ожидалось от такого быстрого  в  движениях  офицера,  и  Юсуф,  чьи  мозги
работали так же быстро,  как  и  пальцы,  передергивающие  затвор,  уловил
предложение, даже не предложение, а только намек, тень от  намека,  метнул
свою ладонь навстречу. Их пальцы встретились, офицеры с  той  и  с  другой
стороны услышали сухой щелчок, словно столкнулись две деревяшки.
     Из блиндажа выскочил молоденький капрал, в руках  фотоаппарат.  Иуда,
быстро взглянув на Юсуфа, сказал коротко:
     - Не снимать!
     Юсуф понял, это для него, с усилием улыбнулся:
     - Какая свадьба без фото на память? Пусть мальчик  снимает...  Я  рад
приглашению на свадьбу столь отважного воина, чье имя знает каждый араб  и
каждый израильтянин, Я расскажу о нашей встрече своим внукам, и они  будут
гордиться своим дедом.
     Капрал светился, едва не  повизгивал  от  усердия,  щелкал  затвором,
крутился у ног, понимая, что за эти бесценные  кадры  ему  любой  газетный
магнат любые деньги выложит и в зад поцелует,
     Иуда сдержанно поклонился:
     - Спасибо. Прошу тебя, отважный воин, и твоих  отважных  спутников  в
мой блиндаж.
     Юсуф ощутил неприятный холодок, в блиндаже могут повязать как  котят,
это же какой подвиг,  за  это  можно  звание  получить,  дочь  банкира  не
просить, а требовать... но  усилием  воли  растянул  замороженные  губы  в
улыбке, шагнул к тщательно замаскированному входу.
     Иуда, уловив заминку, предложил:
     - Можно оставить одного-двух твоих людей здесь.
     - Зачем? - насторожился Юсуф.
     - Они могут нести охрану вместе с моими.  И  сменяться  через  каждые
четверть часа. Или как велишь.
     Юсуф, такой же быстрый на решения, кивнул:
     - Фаттах, Хыкмет!.. Оставайтесь здесь. Да не потревожит свадьбу никто
из чужих!
     - Зяма, - сказал тут же Иуда, - и ты, Каин! Оставайтесь вчетвером  на
страже. Вас сменят минут через двадцать.
     Ступеньки повели вниз. Вместо крыши целая скала, а блиндаж  напоминал
пещеру. Иуда спускался следом, Юсуф слышал его  горячее  дыхание.  Похоже,
израильский полевой командир жалел, что пустил страшного араба  вперед,  и
когда Юсуф понял почему, от сердца отлегло.
     Сперва увидел каменные  стены,  простую  электрическую  лампочку  под
потолком, затем взгляд опустился на стол,  за  которым  сидела  трепещущая
девушка и тот самый очкастый капрал, что осмелился явиться первым.
     Стол накрыт  с  суровой  солдатской  простотой:  консервы  и  немного
зелени. Больше ничего Юсуф рассмотреть не успел, при виде невесты  Иуды  в
сердце запела райская птица. Не только богата, это видно по платью,  но  и
чиста как голубь. Стоит увидеть ее глаза, как  следит  за  своим  женихом,
чтобы поверить, что на этот раз Аллах соединил по-настоящему любящих.
     Она сидела с царственной простотой, но в  осанке  и  повороте  головы
была та гордость и сознание своего достоинства,  что  не  часто  встретишь
даже у принцесс, что  насмотрелись  западный  мелодрам  и  растеряли  свое
благородство.
     - Моя невеста, Сара, - произнес за его спиной Иуда.
     Юсуф  уловил  в  голосе  грозного  воителя  кроме  любви  и  нежности
панический страх, что он, этот грязный араб, напугает или как-то  оскорбит
его сокровище, словом или взглядом, и тогда он растерзает обидчика  голыми
руками...
     Трепещущая Сара смотрела на страшного араба большими испуганными  как
у серны глазами. Юсуф церемонно поклонился, снял с пальца кольцо и с новым
поклоном протянул Саре:
     - Прошу принять в дар, хотя и понимаю, что это ничтожная малость, ибо
красота сама по себе  священный  дар,  и  всякий,  на  кого  падал  взгляд
красивой женщины, бывает, одарен больше, чем, если бы положил к  ее  ногам
все сокровища мира...
     Получилось что-то витиеватое, он сам не понял  своего  пожелания,  но
видел,  как  ее  глаза  расширились  в  безмерном  удивлении.  Она   знает
драгоценные камни, по  глазам  видно,  но  сейчас  боится  вышептать  даже
приблизительную цену такому подарку.
     - Спасибо, - пролепетала она беспомощно, оглянулась умоляюще на  Иуду
за поддержкой, спрашивая, что делать. Тот чуть кивнул,  разрешая  принять,
Юсуф видел, что она едва не завизжала от счастья, второго такого алмаза не
отыскать во всем Израиле. Дочь банкира не  подозревает  еще,  что  второго
такого нет во всем  мире.  Ее  щеки  побледнели  от  волнения,  губы  едва
пролепетали: - Спасибо, спасибо...
     Юсуф поклонился, довольный, что дар принят, ибо дарящий  всегда  выше
того, кому дарит, медленно отстегнул ножны с Зул-Икрамом, протянул  обеими
руками Иуде:
     - Этот кинжал моему предку подарил великий воин  и  султан  Саладдин,
когда тому исполнилось шестнадцать. Этот кинжал принесет тебе счастье, как
приносил удачу всем, кому принадлежал.
     Капрал с фотоаппаратом вился вьюном,  едва  не  запрыгивал  на  стол,
щелкал и щелкал, едва не визжал от счастья. Иуда принял двумя  руками,  на
миг их пальцев встретились. Кинжал тяжел, широкие массивные  ножны  сплошь
покрыты драгоценными камнями, на которые можно  вооружить  дивизию  и  еще
прикупить пару ультрасовременных истребителей.
     - Я не нахожу слов, - ответил он, потому что в самом деле не находил.
Юсуф умен, они с ним окончили университеты одного уровня, хоть и в  разных
странах, он умеет просчитывать на много  ходов  вперед,  а  этим  подарком
укрепляет свое положение, к славе  бесстрашного  командира  добавляется  и
слава  щедрейшего,  который  умеет  видеть  и  ценить  доблесть   даже   в
противнике. - Я не нахожу слов... но пусть Небо  и  стены  этого  блиндажа
будет свидетелями, что я ничего не забуду и всю жизнь буду стараться  быть
достойным этого подарка.
     Он чувствовал затылком горячее, как южный ветер, дыхание троих  своих
командиров. Больше  на  свадьбу  пригласить  не  решился:  араб  пришел  с
четырьмя, он тоже, а женщина не в счет, тем более - для араба.

     Глава 33

     За спиной прозвучал ломкий голос капрала Гурджихая:
     - Передали, что ребе задерживается минут на десять.
     - Что-то случилось?
     - У джипа заглох мотор.
     Иуда в бессилии стиснул кулаки. Весь мир старается не дать ему  взять
Сару в жены. Даже техника воспротивилась.
     - Выслать навстречу мой!
     - Его взялись  подвезти  на  бронетранспортере,  -  сказал  Гурджихай
торопливо. - Иначе бы вовсе к вечеру. Если вообще бы сюда добрался.
     Иуда напрягся, быстро огляделся. Солдаты  ловили  каждое  его  слово.
Слишком заметная  мишень,  мелькнула  паническая  мысль.  У  арабов  здесь
пристрелян  каждый  метр.  И  бронетранспортера  жалко,  и   обряд   может
сорваться...
     - Быстро, - распорядился он, - навстречу! Останови,  где  успеешь,  а
сюда пешком. Объясни, пусть не обижается.
     Капрал, побледнев, понял, выскользнул быстрее зайца. Иуда повернулся,
сразу посуровевший, к Юсуфу  и  его  молчаливым  гордым  мюридам,  широким
жестом пригласил к столу.
     Все, и арабы, и израильтяне,  за  стол  опускались  в  напряженном  и
настороженном молчании. Лейтенант  Исаак  порывался  включить  музыку,  но
застывал на полдороге с протянутой рукой, как марионетка, которую  дернули
за ниточку. Черт знает,  что  арабам  взбредет  в  голову,  когда  услышат
израильскую свадебную. И вообще черт  знает,  чего  от  них  ожидать.  Что
явились именно на свадьбу, ясно, и что не собираются устроить бойню,  тоже
ясно, но это сейчас, когда все идет вот так... но как  предусмотреть,  что
эти сумасшедшие сочтут оскорблением или нарушением соглашения?
     Хаим сбивался  с  ног,  с  него  пот  лил  в  три  ручья.  Красный  и
распаренный, он лез во все  щели,  пихался  со  своей  телекамерой.  Арабы
держат  непроницаемыми  лица  и  прямыми  спины,  за  стол  опустились   с
достоинством хозяев, которые принимают гостей более низкого  звания.  Долг
хозяев, понятно, гостеприимство, теплые слова, вежливые наклоны головы, на
самую малость,  чтобы  не  уронить  достоинство,  не  унизиться,  а  самое
главное,  чтобы  эти  проклятые  и  презренные  отщепенцы  не  сочли,  что
благородные дети Аллаха в чем-то себя роняют.
     Из  всех  израильских  офицеров  только  Иуда  держался  с  такой  же
горделивой осанкой, достоинством шейха, ничего не замечал,  кроме  сияющих
глаз Сары. По крайней мере,  так  казалось  всем,  кроме  арабов,  которые
видели как иногда напрягается его спина, как слушает Сару  в  полуха,  как
при его широкой дружеской улыбке он видит и слышит все, что делается  даже
за дверью блиндажа.
     Иуда сам расставил по  столу,  зловеще  улыбаясь,  девять  одинаковых
солдатских  кружек.  Арабам,  привыкшим  и  в  окопах  питаться  так,  как
израильские генералы в ресторанах, вряд ли  понравится  такая  посуда.  Но
пусть видят, с каким противником схлестнулись. И если попадут в  плен,  то
по всем международным законам, им придется есть то же самое, что  и  армия
победителей.
     Опасный момент был, когда  Иуда  на  правах  хозяина  сам  раскупорил
шампанское, а потом застыл в нерешительности, глаза метнулись на  арабских
гостей. Твердые губы Юсуфа  слегка  раздвинулись,  показывая  белые  зубы,
крупные и безукоризненно ровные:
     - Аллах позволяет правоверным в чужих землях  молиться,  не  зная,  в
какой стороне Мекка, и разрешает жить жизнью местного люда!
     Иуда с  облегчением  перевел  дух,  торопливо  плеснул  себе  первым,
древний обычай, да увидит гость, что не отравлено, а заодно  и  крошки  от
пробки достанутся хозяину. Затем налил Юсуфу и гостям, своим  офицерам,  а
последней - Саре, его женщина должна уметь поступаться внешними признаками
предпочтения, ибо она единственная знает всю правду о нем и его  настоящих
предпочтениях.
     Шампанское поднялось оранжевыми  солнечными  шапками,  пена  неспешно
свесилась через края, словно не решаясь оторваться.
     Иуда выпрямился, солдатская кружка в правой руке, шампанское плещется
на самом донышке:
     - Я нарушу обычай, но я хочу  предложить  тост  за  мужскую  честь  и
благородство! Я знаю людей, которые не поняли бы... и не поверили.  Но  мы
все здесь...
     Он чувствовал, что  говорит  путано,  проклятая  жизнь  в  России  не
развивала умение говорить длинно и красиво, как умеют  кавказцы  и  арабы,
даже его командиры смотрят непонимающе,  только  проклятый  араб,  похоже,
понял.
     Юсуф прервал на  полуслове,  сделав  вид,  будто  не  сообразил,  что
израильтянин еще не закончил:
     -  Когда  вершится  акт  благородства,  -  он  поднялся  с  такой  же
солдатской кружкой, как и Иуда, взглянул поверх пенистой  шапки  на  Сару,
потом на ее жениха, - то во всем мире  должны  умолкать  пушки.  Аллах  не
прощает, когда стреляют в спины... Когда влюбленные Фархад и Ширин  бежали
через пустыню, их не тронули ни змея, ни песчаный лев, а  когда  скорпионы
заползли на спящих, они не тронули жалом влюбленных, и поползли  дальше...
Деревья давали тень, горный орел поймал для них и бросил  зайца,  а  олива
склонила ствол, когда нужно было перебежать глубокий ручей. Так неужели мы
хуже бессловесных тварей?..
     Похоже, он вовремя почуял, что израильтянин вот-вот предложит тост за
него,  арабского  противника,  и,  не  желая  дать  врагу  выказать  такое
благородство, поспешил отмести его как неуместное. Как  можно  благодарить
за вещи, сами собой разумеющиеся?
     Второй араб, имени его Иуда не запомнил, проговорил коротко:
     - Когда говорит любовь, то ее слушает  Небо.  Кто  мы,  чтобы  с  ним
спорить?
     А третий сказал еще короче:
     - Будьмо!
     Залпом выпил, не дожидаясь других, крякнул и понюхал рукав,  и  никто
из израильтян не мог вспомнить, в каком арабском племени есть  этот  дикий
обычай, только в руках Хаима телекамера дрогнула, и он оглянулся  с  таким
видом, словно его окружила дюжина  арабов  с  длинными  чубами  на  бритых
головах.
     Юсуф провозгласил:
     - За любовь!.. За счастье Сары и ее избранника!
     Иуда сдержанно поклонился. Краешками глаз видел  как  все  припали  к
кружкам, даже Сара задержала дыхание и отчаянно выпила  до  дна,  ее  Иуда
говорит, что пить надо только так, по крайней мере,  -  за  любовь,  такой
обычай в той стране, где он родился.
     Все сели, только Юсуф остался стоять, красивый  и  гордый,  с  прямой
спиной и горящими глазами. Судя по  всему,  смекнул,  что  израильтянин  в
невыгодном положении: долг хозяина обязывает ко многому, да и  к  тому  же
явился из страны, где не умеют ни держаться за столом, ни поднимать тосты,
ни вести себя с достоинством - как за рулем автомобиля, так и за столом.
     Его рука пошла вниз с пустой  кружкой,  лейтенант  Исаак  поймал  его
взгляд и, то ли повинуясь старшему по званию, то ли тоже потому, что арабы
гости, поспешно раскупорил вторую  бутылку.  Легонько  стрельнул  пробкой,
пена побежала по пальцам, плеснул себе, а Юсуфу наливал медленно по стенке
кружки, краем глаза наблюдая за вожаком террористов.
     Юсуф царственно кивнул, струя солнечного напитка тут  же  пресеклась,
но оранжевая пена продолжала подниматься, пока не сравнялась с краями. Все
взгляды скрестились на Юсуфе. Он выпрямился, красивый и белозубый.
     - Я предлагаю и второй тост за любовь! -  сказал  он  твердо.  -  Это
высшее, что есть на свете... и что мы мало ценим.  Я  говорю  так,  потому
что, в отличие от вас... не обижайтесь!.. видел страшную Империю Зла,  где
любовь искоренена!.. Кто может вообразить целую страну, целый  народ,  где
любви не просто нет... но даже быть не может?.. Я видел тот страшный  мир!
Я бывал в нем.
     На него смотрели кто с удивлением, кто с недоумением, только в темных
глазах напряженного командира израильтян он видел странное понимание.
     - Говори, доблестный Юсуф, - сказал он, - я ее тоже видел!
     - В этих краях,  -  сказал  Юсуф  вдохновенно,  -  любовь  есть.  Кто
усомнится, пусть  взглянет  в  чистые  глаза  этой  девушки!..  Но  любовь
осталась только на этой стороне планеты! На той стороне... на той  стороне
-  звериная  целесообразность.  Любовь  же  нецелесообразна,  экономически
невыгодна,  и  потому  там  давно  уничтожена.  Вместо  любви  там   секс,
общедоступный и безопасный. Секс, да простят мне за столом, как с  людьми,
так и с животными... Любви на Темной  Стороне  нет,  ибо  требует  слишком
многого, а человек там стал мелок!
     Иуда ощутил, что на него с ожиданием посматривают  как  свои,  так  и
арабы. Наклонил голову, бросил коротко:
     - Согласен.
     Юсуф снова поднял кружку, где пена  уже  осела,  оставив  на  стенках
блестящие полоски:
     - Мы бьемся насмерть, потому что тверды в своих заветах, непреклонны!
Однако где-то на  окраине  мира  есть  народ  сбежавших  рабов,  что  ныне
разбогател, живет  сыто  и  безопасно.  Они  не  знают,  что  есть  честь,
гордость, мораль, идеи... шариата или Соломона -  неважно.  Они  с  ужасом
видят нас на экранах телевизоров,  и  у  них  от  натуги  трещит  то,  что
осталось от мозгов: за что? За что воюют эти люди? Почему не просто живут,
как мы, не творят все, что хочет творить распаренная плоть?..
     Иуда морщился, араб нападает на их союзников,  американцев,  но  долг
хозяина терпеливо слушать, он  старался  держать  лицо  нейтральным,  даже
благожелательным.
     - Они с нами не  воюют,  -  продолжал  Юсуф,  в  его  голосе  впервые
просочилась нотка горечи. - Они даже продают вам... и  нам,  через  других
лиц, оружие, медикаменты, компьютеры. Но, наш Аллах и ваш Яхве видят,  что
та половина мира покрыта тьмой!.. Там нет  ни  чести,  ни  достоинства,  а
значит, нет и человека... только воля шайтана. Да,  там  земли  во  власти
шайтана,.. Или во власти Сатаны, согласен!.. Мы бьемся, кто  из  нас  выше
поставит доблесть, честь, имя... А на той стороне, на  Темной  Стороне  не
знают, что в человеке что-то есть еще кроме желудка и...
     Он коротко взглянул в сторону невесты, запнулся,  проглотил  какое-то
слово, поклонился ей с достоинством наследного принца:
     - Их женщины свободны... Они этим гордятся, что у них нет  ни  чести,
ни достоинства, ни верности.
     Иуда быстро взглянул на Сару, сказал:
     - Доблестный Юсуф, сын Бен-оглы, я полностью с тобой согласен. Я тоже
дикарь, ибо, если клянусь моей невесте в верности... то  клянусь!  И  если
отвергнет, я останусь все равно верен на всю  жизнь!  И  род  мой  на  мне
прервется, ибо я не оставлю другого потомства!
     Он чувствовал, что на этот раз сказал гордо и сильно. Арабы как  один
вскинули солдатские чаши, и пока пили, он чувствовал странный восторг, что
овладел душой, сердце билось сильно  и  мощно.  Сара  счастливо  прижалась
горячим мягким плечом.
     Юсуф кивнул Исааку, израильтянин  уже  откупорил  очередную  бутылку,
шампанское тихо хлопнуло, стрелять пробками  -  обычай  загулявших  рабов,
быстро наполнил грозному командиру террористов солдатскую чашу.
     Все взгляды были на Юсуфе, когда он снова встал и сказал громко:
     - В Темных Землях не бьются. Ни за честь, ни  за  веру.  Если  кто  и
гибнет, то за доллары или  наркотики.  Не  гибнут  даже  за  женщин!  Будь
проклята страна, да уничтожит ее Аллах, где мужчины не гибнут за женщин!
     Иуда посмотрел на Сару, кивнул:
     - Пусть Яхве тоже покарает страну, где  не  готовы  отдать  жизнь  за
женщин!
     Юсуф сказал горячо:
     - Да оставит Аллах на земле только  те  народы,  где  мужчины  готовы
умереть за женщин!
     Иуда поколебался, американцы ни за что не готовы умереть, а женщины у
них легко взаимозаменяемы, но Юсуф уже смотрит победно, его  тост  выше  и
благороднее, и он, озлившись, подумал: а  кто  американцам  мешает  любить
по-настоящему и страдать по-настоящему?
     И он сказал:
     - Да сотрет с лица земли Яхве народы,  где  не  осталось  чести,  где
женщины... да-да, где женщины легко заменяемы!

     Тевье Рабин в сопровождении  полковника  генштаба  израильской  армии
трясся на простом джипе, свирепел, сжимал кулаки. Рядом Борух, родной брат
его младшего управляющего, юлит и постоянно повторяет, как спустит шкуру с
Иуды, как сорвет с него погоны, а дочь тут же отправит... нет, передаст  в
руки отца, а если заупрямится, то в наручниках вывезут с передовой, а  там
уже отец управится...
     Водитель, молодой солдат в выпуклых очках, пугливо  пригибал  голову,
словно Борух стрелял у него над ухом из гранатомета.
     Тевье огрызнулся:
     - Я и сейчас управлюсь! Просто это было для меня как снег на  голову!
Кто мог подумать? Кто ожидал такого коварства, такой неблагодарности...
     Полковник, он сидел впереди рядом с водителем, привстал:
     - Вон там... видите деревья?.. наш пост. Отсюда лучше  пешком,  здесь
уже простреливается.
     Тевье возмутился:
     - Но это же так далеко!
     - Арабские снайперы, знаете ли... Их и раньше обучали в  Москве...  в
советских лагерях КГБ, а  теперь  это  делается  открыто,  раз  уж  Россия
принимает ислам...
     - И что же эти арабские снайперы?
     - Меткие, черти. Муравей не проползет незамеченным.
     Джип резко  затормозил.  Тевье  ткнулся  лицом  в  спину  полковника,
зарычал  от  злости.  Солдат  вопросительно  смотрел  на  полковника.  Тот
отмахнулся:
     - Жди здесь. Мы вернемся скоро.
     -  Очень  скоро,  -  подтвердил  Борух  услужливо.  -  Да-да,  мы  не
задержимся.
     Полковник поморщился:
     - Прошу вас. Да, по этой траншее. Что делать, лучше не рисковать...
     Грузный, он однако соскочил довольно легко, Борух  сполз  по  стенке,
обрушив  на  дно  холм  земли,  торопливо  подал  рук