ать  зажигательные  бомбы.  Назвались  взводом  имени  Савинкова,
выбрали командира - самого горластого. Решили идти в Останкино -  там,  по
слухам, окопались чешские полки. Везде стреляли, кое-где - даже из  пушек.
Казалось, что только у них какое-то затишье. Ночью в темноте напоролись на
патруль, многих потеряли и, как бы это  правильно  сказать...  рассеялись.
Остались вот они и еще двое, но эти потом куда-то ушли:  сказали,  что  за
едой, и не вернулись. По радио кричали о боях, о баррикадах,  о  сожженных
танах. На другой день добыли автомат: в подворотне спал пьяный  унтер.  На
улице хватали всех подряд, им чудом удалось отсидеться в  старом  товарном
дворе: там такой кавардак, что можно дивизию спрятать, и никто не  найдет.
Ночью опять начались перестрелки, непонятно, между кем  и  кем.  Забросали
бензиновыми бомбами армейский грузовик. А в полночь по официальному  радио
объявили: восстание подавлено, обанкротившееся  правительство  арестовано,
партия берет власть непосредственно. Ну, а потом... видели, да? Кто-то  до
них, гадов, добрался. И что интересно: за все время не попалось ни  одного
убитого солдата и ни  одного  сгоревшего  танка.  Убитых  штатских  -  да,
видели. А вот солдат... Ни черта не понятно, говорили  мальчишки,  похоже,
что из нас сделали клоунов. Выходит, мы воевали  за  партию?  Я  слушал  и
кивал. Герберт в полном отчаянии метался по комнате. Потом  остановился  и
ткнул пальцем за окно. А это? Обломленная на уровне смотровой палубы, Игла
все еще дымилась. Это кто мог  сделать?  Ну,  сказал  я,  не  все  ведь  в
восторге от такого поворота событий. Вот я, например... и  другие.  А  кто
вы, Игорь? - спросил Герберт совсем другим  голосом.  Я  поручик  егерских
войск Сибирской армии, сказал я. Мальчишки  уставились  на  меня  круглыми
глазами, у девочек одинаково приоткрылись рты. Что-то такое я в вас  чуял,
сказал Герберт. И какое же отношение ко  всему  этому?..  Почти  никакого,
сказал я. Мы должны были обеспечивать  безопасность  глав  государств,  но
теперь, очевидно, встреча не  состоится...  мою  же  группу  провалили,  я
скрываюсь... От гепо? Возможно, что и  от  гепо  тоже.  Это  надо  запить,
пробормотал Герберт и пошел на кухню. Слушайте, Игорь, сказал  Сашка,  сын
Герберта, похожий на него неимоверно, а что вы  думаете  по  поводу  всего
происходящего? Я помолчал.  Они  ждали.  Я  маловато  знаю,  чтобы  делать
серьезные выводы, сказал я. Все равно, гнул  свое  Сашка,  маловато  -  но
больше, чем мы. Да? - я почесал затылок. Скажите хоть, на чьей вы стороне!
Нет, не так:  на  чьей  стороне  Сибирь?  Ну,  ребята,  сказал  я,  Сибирь
большая... Наткнулся на его взгляд и махнул рукой: ладно.
     Герберт с девочками расставили  бокалы,  откупорили  бутылки.  Похоже
было на то, что погреба здесь бездонны. Я пригубил вино и  вдруг  выглотал
все до дна: такая приключилась жажда. Мне тут же налили еще. Чтоб егерские
офицеры - и не пили вино, как воду? Ха!
     - Давайте попробуем, - сказал я. - Попробуем разобраться. Ну,  начнем
с того известного факта, что в Москве сплелись интересы  по  крайней  мере
десятка... м-м...  носителей  этих  интересов.  Носителей...  да.  Хорошее
определение. Перечисляю: правительства Японии и Союза Наций, правительство
Рейха,       правительство       России,       правительство       Сибири,
национал-социалистическая партия России, армии Рейха и Сибири, спецслужбы,
плюс к тому всякого рода  патриотические  и  национальные  движения,  плюс
союзы предпринимателей... И вот все это сошлось в одной  точке  и  в  одно
время. Вы же помните: правительство Тихонова побило национал-социалистов и
пришло к власти, пообещав добиться воссоединения России с Сибирью. На  том
же держится правительство Толстого.  Японцам  безумно  выгодно  ослабление
Рейха, они  спят  и  видят,  как  Россия  поворачивается  задом  к  бывшей
метрополии. Если это произойдет, они тут же начинают копать под  Иран,  не
говоря уже об Индии, которая просто упадет им в ладошки. Они  уже  вложили
много миллиардов марок в ухудшение отношений между Рейхом и Россией.  Союз
Наций, в свою очередь, хочет выгодно сбыть с рук Британию, ему хотелось бы
иметь дело с сильным и стабильным правительством. НСПР  при  воссоединении
имеет шанс остаться легальной партией только в том случае, если на  Сибирь
будет распространено государственное  устройство  нынешней  России.  Может
быть,  вы  не  знаете:  в  Сибири   запрещены   и   преследуются   партии,
провозглашающие национальное или  социальное  неравенство.  Ни  армии,  ни
предприниматели от воссоединения на любых условиях не  выгадывают  ничего:
слишком много сил и средств уйдет  на  конвергенцию  экономик,  унификацию
вооружений и тому подобное. Похоже, что Толстой на несостоявшейся  встрече
готовился   предложить   некий    компромиссный    план:    восстановление
национального единства при сохранении государственной самостоятельности...
создание  некой  конфедерации  или,  может  быть,  объединение  России   и
одновременное вступление ее в состав Рейха...  не  знаю,  трудно  сказать.
Понятно, что все это не устраивало ни в малейшей  мере  ни  патриотов,  ни
новых националистов, ни партию. Это здесь. В Сибири свои  сложности.  Там,
например, очень сильны прояпонские настроения. "Мы - азиаты..."  -  ну,  и
так далее. Есть и проамериканские, так сказать, в благодарность за прошлое
- а следовательно, антигерманские.  Толстой  держится  на  объединительной
идее, его германофильство  как  бы  входит  в  условия  игры  -  но,  сами
понимаете, в такой ситуации ему  необходим  чистый  выигрыш.  Даже  потеря
темпа для него сейчас - почти поражение. И вот в этой заморочной  ситуации
к власти в России  приходит  партия,  которая,  с  одной  стороны,  желает
отделения  от  Рейха,  а  с  другой  -  не  воссоединения  с  Сибирью,   а
присоединения Сибири...
     Я не успел договорить. Раздался страшный  треск,  грохот,  в  воздухе
мелькнуло  что-то  красно-черное,  полосатое  -  я  понял,  что,  и  успел
зажмуриться, но даже сквозь веки пробился свирепый розовый  свет,  опалило
лицо, забило уши, и несколько минут я ничего не слышал... Это была шоковая
граната. Нас взяли тепленькими. Я таращил глаза, делая вид,  что  ослеплен
начисто, и видел, как солдаты в  черной  полевой  форме  собирают  с  пола
скорчившихся детей, вяжут им руки и выталкивают за дверь. Мне тоже связали
руки - за спиной, подхватили под локти и повели,  направляя,  к  двери,  к
лестнице - я думал, столкнут, нет - дали нащупать ступеньки  и  спуститься
нормально. Во дворе машины не было, солдаты брали  детей  за  шкирки,  как
котят, и вели к подворотне - той, через которую я не  смог  пройти  ночью.
Мне вдруг показалось, что это: здоровенный солдат, и в каждой руке у  него
по мальчишке - уже было, недавно... но потом сообразил, что это вспомнился
детдом. Решетчатые  ворота  были  открыты,  в  них  просовывалась  задница
армейского  крытого  грузовика.  Унтер-офицер,  худой,  как  жердь,  негр,
обшаривал всех с головы до ног, а два солдата, подхватывая  мальчишек  под
коленки, перебрасывали  их  через  борт.  Девочек  унтер  обшарил  так  же
равнодушно, как и ребят. Потом принялся за меня. Закончив, он вдруг двинул
меня кулаком в живот - я непроизвольно напрягся, и удар получился  как  по
доске. Зольдат? - спросил негр. Спортсмен,  сказал  я.  Он  ухмыльнулся  и
что-то крикнул наверх, в машину, невидимым мне охранникам.  Потом  тем  же
манером меня перебросили через  борт.  Через  минуту  за  мной  последовал
Герберт.
     Сидеть можно было только на дне кузова. Кроме нас, взятых только что,
в машине было еще человек десять. Три автоматчика и  офицер  надзирали  за
порядком. Через борт заглянул еще один офицер, что-то  сказал  -  кажется,
по-португальски.  Махнул  рукой  и  исчез.  Машина  тронулась  и  свернула
направо.
     - Он сказал, что на стадион заезжать не будем, - сказал Герберт.
     Я кивнул.
     - Вы поняли, что это значит? - с ужасом спросил он.
     - Молчатье! - приказал офицер.
     - Прорвемся, - сказал я.
     Освободить руки от веревочных пут было не так трудно  -  это  вам  не
наручники. С наручниками приходилось возиться по часу. Я посидел  немного,
держа руки за спиной, чтобы как следует восстановилось кровообращение.
     - Куда нас везут, как по-вашему? - шепотом спросил я у Герберта.
     - В котлован, - сразу  же  ответил  он.  -  Говорят,  там  вчера  уже
расстреливали.
     - Какая туда дорога и сколько ехать?
     - Дорога по полям... грунтовка... ехать минут десять... вот мы на нее
сворачиваем.
     Грузовик замедлил ход, свернул  налево,  кренясь,  преодолел  ухаб  и
покатился дальше, трясясь на мелких неровностях.
     - Хорошо, - сказал я. - Герберт, сосчитайте медленно  до  двухсот,  а
потом постарайтесь привлечь внимание этого хмыря...



                 16.06.1991. 17 ЧАС. ТУРБАЗА "ТУШИНО-ЦЕНТР"

     - Сигарету... - прошептал я, валясь на  песок.  Кто-то  из  мальчишек
бросился к одежной куче. В глазах у меня  плыло,  вместо  легких  было  по
мотку колючей проволоки.
     - Ну? - нетерпеливо выдохнул Сашка.
     - Нашел, - сказал я. - Открыл. Пусто.
     - Пусто? - не поверил он. - Как - пусто?
     - Абсолютно, - сказал я.
     Алик, бегавший за сигаретами, вернулся, раскурил одну,  сунул  мне  в
зубы.
     - Спасибо, - кивнул я.
     - Там пусто, - сказал Сашка.
     Алик с невыразимой обидой уставился на меня.
     - Как же так? Вы же говорили - никто не откроет...
     - Если не знает ключа - то да. Значит... значит... Парни, это  значит
только одно - еще один из наших жив и действует. И, видимо, не в  одиночку
- иначе он не стал бы выгребать все. Так что...
     - Это хорошо, - сказал Сашка. - Но нам-то что теперь делать?
     - Подумаем, - сказал я.
     Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые  уши.  На  меня
налип весь пляж.
     - Но как же? - не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его по плечу.
     - Надо подумать, - повторил я. - Пошли в машину.
     Пацаны подождали,  пока  я  окунусь,  смою  песок,  потом  оделись  и
потопали впереди меня по тропе. Я нес форму  в  руках,  обсыхая  на  ходу.
Машина наша так и стояла на обочине, часовые прохаживались рядом,  Герберт
без фуражки сидел в кабине. Увидев нас, он  спрыгнул  на  землю  и  быстро
пошел навстречу.
     - Нашли? - нервно спросил он.
     - Пустой, - сказал я. - Опоздали.
     Он вопросительно поднял брови.
     - Один из моих парней уцелел, - сказал я. - Думаю, что  это  его  рук
дело. Больше некому.
     - Ясно... Что ж, так, может быть...  У  нас  все  спокойно,  -  резко
переключаясь, четко отрапортовал он. - Один раз мимо проехал  панцерваген,
затормозил, но не остановился.
     - Вам идет офицерская форма, - сказал я.
     - У нас в роду были офицеры, - сказал Герберт. -  Был  даже  генерал.
Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.
     - Не помню... Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером,
но расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер, он  воевал
за Гитлера, потом со своей частью  перешел  на  сторону  Сибири.  В  сорок
девятом его расстреляли возрожденцы. Мой отец был на сборах, когда начался
офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он
оказался...
     - У вас есть дети? - спросил Герберт.
     - Нет.
     - Это очень плохо...
     - Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались  мне.  И  не
хочу никого нагружать своими долгами...
     - А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.
     - Надо уходить из города
     - Как они могли узнать, что у нас... что дети...
     - Телефон.
     - То есть?
     - Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.
     - О, боже. Какие же сволочи.
     - Да уж.
     - Слушайте, Игорь! - бешено зашептал Герберт. - Надо спрятать  детей!
Надо спасать детей!
     - Спрячешь их, как же...
     - В метро! Во внешнее кольцо!
     - Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит - там-то  уж  точно
будут искать.
     - Ну придумайте хоть что-нибудь!
     - Они просто не захотят прятаться... если  их  не  убедить,  что  это
засада...
     - Я же знал, что вы придумаете.
     - Подождите, я еще ничего не придумал...
     На меня вдруг накатило:  нетерпение,  раздражение,  разочарование  во
всем на свете - все вместе. Отвернувшись, я стал одеваться.
     - Мы будем стоять  тут  или  поедем  дальше?  -  напряженным  голосом
спросил Герберт.
     - Поедем, - сказал я. - На Черемисовскую...



              16.06.1991. 18 ЧАС. 15 МИН. ЧЕРЕМИСОВСКАЯ, 40.

     Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по  крайней  мере,  я
вышиб очень  громко  -  автоматной  очередью.  Потом  те  ребята,  которым
досталась форма, стали вытаскивать и грузить в машину коробки и  ящики,  а
штатский  наш  контингент  незаметно  прошмыгнул  вниз.   Пока   все   это
происходило, мы с Гербертом обошли  дом  кругом.  Подъезд  меблирашек  был
заперт на огромный висячий замок, на стук никто не отозвался. Похоже было,
что все действительно смылись.
     - Господа ищут владельцев? - спросили сзади по-немецки.
     - Да, - я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком. У  старичка
были пепельные волосы до  плеч  и  пепельная  бородка.  -  Мы  из  военной
комендатуры.
     - Все уехали позавчера, - сказал старичок.  -  Одних  грузовиков  для
перевозки вещей было две дюжины.
     - Вот как, - сказал я задумчиво. - Как же нам проникнуть  в  дом?  Не
может  быть,  чтобы  никого  не  осталось.  Кто-то  же   должен   следить,
охранять...
     - Да, господин, но вчера вечером сторожа забрали, и теперь дом совсем
без наблюдения.
     - Кто забрал?
     - Этого я не знаю, господин. Какие-то люди приехали на микроавтобусе,
о чем-то долго говорили с ним, потом посадили его в  автобус  и  увезли  с
собой. Он не вернулся еще.
     - Спасибо, что сказали. Мы постараемся выяснить все это.
     - Да, господа,  постарайтесь  выяснить.  Здесь  разыгралась  страшная
трагедия. Говорят, все было залито кровью... - глазки его сверкнули.  -  А
утром, когда выносили трупы...
     Он долго рассказывал, что было утром и днем, и  кто  приходил  и  что
говорил на следующий день, я слушал, но ничего нужного не  слышал.  Только
какие-то люди, забравшие сторожа... но  и  сторож  ничего  не  мог  знать,
потому что той ночью еще не был сторожем, а был  неработающим  пенсионером
и, естественно, спал. Наконец, старичок выложил все, что знал, что  слышал
от других и что придумал сам или с помощью таких же вот праздных старичков
и старушек. Пообещав узнать специально для нас всю правду о  происшествии,
он удалился.
     - Опасный старичок, - глядя ему вслед, сказал Герберт.
     - Опасный, - согласился я. - Пойдем отсюда.
     В подвале стоял трупный запах.  Тела,  конечно,  вынесли,  но  уборки
никакой не делали, присыпали пол  опилками,  и  все.  Мальчишки  мои  тупо
сидели на ящиках. Некоторые даже головы не подняли  при  нашем  появлении.
Сашка  ходил,  глядя  под  ноги  и  загребая  грязные  опилки.  Начиналась
меланхолия, реакция, депрессия. Устали. Очень устали.
     - Отряд, стройся, - негромко скомандовал я.
     И в глазах,  как  порох,  вспыхнула  надежда...  Фил  писал  когда-то
романтические стихи, как  там:  поражение  в  битве  суровой,  жестокой  и
праведной, где давно не помощник надежный и верный наган... что-то  еще...
и друзья, погибая, уходят во вражеский стан... Дай Бог, чтобы на этот  раз
Фил ошибся.
     - Парни, - сказал  я,  когда  они,  все  шестнадцать  -  еще  двое  в
солдатской  форме  караулили  снаружи  -   выстроились,   подравнялись   и
приготовились внимать всему, что я  скажу.  -  Сейчас  я  уйду.  Возможно,
надолго. На сутки минимум. Когда вернусь, у нас будет  оружие,  транспорт,
квартиры, документы. Мы станем полноценной боевой единицей. Но  для  этого
вам надо просидеть здесь минимум сутки. В режиме молчания - знаете, как на
подводных лодках? Свет не зажигать, к окнам не  приближаться,  в  комнаты,
где есть телефоны, не входить. Вести себя разумно. Герберта слушаться, как
бога. Если через пять суток я не вернусь, значит - все. Тогда... в  общем,
постарайтесь тогда сами что-нибудь сделать. Но я хочу быть спокоен  насчет
того, что в любой момент у меня будут наготове два  десятка  бойцов.  Всем
все ясно?
     Нестройно и, в  общем,  не  очень  бодро  отозвались,  что  да,  все,
конечно, ясно. Вот только нельзя ли со мной? Нельзя. Там, куда  я  иду,  и
один человек - толпа. И - все. Никаких пререканий. Считайте себя в засаде.
Это тяжело, это нудно, это долго - но таков приказ.
     Я отпер решетку, отделявшую подвал от лестницы, осторожно,  чтобы  не
греметь железными ступенями, поднялся на  этаж,  взял  со  щита  ключи  от
дешевых комнат - там, как правило, не было  телефонов.  Не  поленился  сам
отпереть эти комнаты и во всем убедиться своими  глазами.  Телефон  -  это
островок государства в твоей квартире, говаривал,  бывало,  Фил.  И  Яков,
помнится, утверждал, что обычный гражданин не в состоянии представить себе
и десятой доли того, на что способен его скромный "Чудов и Ко".  Потому  -
застраховаться хотя бы от этого...
     Застраховался.
     Мальчишки разбрелись по  комнатам.  Я  открыл  буфетную,  осмотрелся.
Огромный шведский холодильник был полон всяческой  едой.  В  подвале  тоже
есть какие-то консервы. С голоду  не  умрут.  Вода  течет  и  холодная,  и
горячая. Ну, все? Пожалуй, что все. Надо идти. Уходя - уходи.
     - Пойдем, Герберт, - сказал я. - Покажу, как дверь запирается...
     На лестнице я оглянулся. Сашка смотрел нам  вслед.  Я  кивнул  ему  и
улыбнулся - он не ответил. Он не считал нужным скрывать свою обиду.
     - Хороший у тебя парень, - сказал я Герберту внизу. - Теперь  вам  бы
еще везения чуток...
     Герберт молча кивнул.
     Решетка, отделяющая лестницу  от  подвального  помещения,  запиралась
обычным, хотя и очень сложным замком. Дверь же  из  магазинчика  в  подвал
была  стальная,  снабженная  системой  засовов,  делающих  ее  практически
неуязвимой для обычных средств взлома... если,  конечно,  не  отпирать  ее
налетчикам...
     - Вот так это делается, - я показал Герберту, что надо нажимать и что
крутить. - Снаружи это можно пробить разве что из гаубицы.
     Он шевельнул губами, показывая, что понял юмор.
     - Если вы сами не откроете,  никто  ее  не  откроет,  -  я  продолжал
вбивать это в него, как гвозди в доску... кстати, о гвоздях -  где-то  тут
были гвозди, ага, вот они... и молоток.
     - Ты действительно вернешься? - спросил Герберт.
     - Если останусь жив, - сказал я.
     - И тебе так необходимо идти?
     - Не знаю, - сказал я. - Но чтобы выяснить  это  точно  -  тоже  надо
идти.
     - Понимаешь... - сказал он и замолчал. Я ждал. -  Понимаешь,  я  тебе
стольким обязан...
     - Баш на баш, - сказал я. - И вообще...
     Что именно "вообще", я не знал.
     Мы пожали друг другу руки - и вдруг обнялись, крепко, неистово.
     - Мальчишки, - сказал я. - Все на тебе. Удачи вам.
     - Тебе удачи. Возвращайся.
     - Вернусь.
     Наших часовых я отправил в подвал  и  постоял  немного,  слушая,  как
Герберт запирает дверь. Кажется, он все делал  правильно.  Тогда  я  забил
наружную дверь  гвоздями,  поставил  замысловатую  закорючку,  сегодняшнее
число  и  значок  двойного  треугольника  на  куске  липкой  ленты   -   и
запломбировал дверь.
     Улицы были мертвенно-пусты. Казалось, что город брошен многие  месяцы
назад. Только изредка мерещилось, что за стеклами шевелятся шторы.  Кто-то
еще жил здесь, кого-то еще тревожил звук мотора. Кто-то еще надеялся...
     А на что надеюсь я?
     Ни на что.
     Ни малейшего просвета впереди. Ни малейшей зацепки. Ни единого  шанса
на успех.
     И очень мало шансов уцелеть.
     Было жутко и весело, как во сне, когда падаешь с большой высоты.



               16.06.1991. 22 ЧАС