солдаты  в  парадной  форме  -  в  две
колонны по три человека в каждой. Они маршировали в странной  позе,  одной
рукой давая отмашку, а другую держа у плеча, и я долго не мог понять,  что
к чему, пока они не подошли к могиле и не стали опускать в  нее  невидимую
ношу - гроб. Гроб, понял я, невидимый гроб... или нет  никакого  гроба,  а
они только притворяются, что  есть.  Солдаты  сделали  свое  дело,  отдали
могиле честь и плотным маленьким каре двинулись в обратный путь. Они так и
ходили, туда и обратно, и я, страшно злясь, смотрел на это все и вспоминал
наши похороны, и видел, какая злая пародия эти похороны на те, наши. У нас
в архиве хранятся маленькие керамические контейнеры, в которых спрятаны по
пряди волос каждого из нас и по фотографии. И  если  человек  гибнет  там,
откуда его тело доставить нельзя, то контейнер помещают в  печь,  а  потом
пепел пересыпают в урну, и урну эту ставят в колумбарий...  и  мне  всегда
казалось, что это правильно. Солдаты отдали честь предпоследней могиле, но
возвращаться к самолету не  стали,  а  попрыгали  в  последнюю  и  оттуда,
изнутри, стали засыпать себя землей. И глухо,  как  из-под  толстого  слоя
войлока, стали появляться отдельные звуки музыки, выстраиваться в нечто, и
вдруг это нечто  явилось  целиком:  спит  гаолян,  ветер  туман  унес,  на
сопках...
     Я проснулся мгновенно и мгновенно оказался на ногах. В доме был чужой
- я знал это каким-то десятым чувством, спинным мозгом, кожей...  Из  окон
цедился голубовато-серый полурассветный свет.  Рука  сама  скользнула  под
подушку,  достала  пистолет:  "столяров"  калибра   двенадцать   и   семь.
Медленно-медленно, чтобы не повредить тишину, я оттянул и вернул на  место
затворную раму. Мягкие, кошачьи шаги за  дверью:  два  шага,  еще  один...
стоп. А вдруг это Вероника... с пьяных глаз... вот смеху-то  будет...  Еще
два шага - под самой дверью. Нет, не Вероника: она пришла бы босиком или в
туфлях на высоком каблуке, а здесь что-то легкое, типа  теннисок...  Дверь
медленно, по миллиметру, стала приоткрываться.  Ну,  смелее,  смелее...  В
образовавшуюся щель просунулась рука с  темным  квадратиком  в  пальцах  -
зеркальце, догадался я.  Зеркальце  поворачивалось,  сейчас  тот,  кто  за
дверью, увидит меня... Я выстрелил в стену - туда, где, по моим  расчетам,
были его колени. Не теряя  времени,  я  вылетел  за  дверь.  Кто-то  слабо
ворочался на полу, и кто-то другой удирал  вниз  по  лестнице.  Я  прыгнул
через перила, сократив себе путь на два лестничных  марша,  но  не  достав
убегавшего - он был быстрый, как крыса. Когда я выкатился на  крыльцо,  он
уже стоял шагах в десяти, ловя меня стволом.  Сделать  тут  ничего  нельзя
было,  пришлось  бить  на  поражение.  Дульная   энергия   у   "столярова"
колоссальная, парня отшвырнуло шагов на пять. Тут же на  дороге  появилась
набирающая  скорость  машина.  Я  успел  упасть  -  очередь  прошла  выше.
Зазвенели стекла. Я дважды выстрелил  вдогон  -  заднее  стекло  покрылось
густой сеткой трещин. Из машины больше  не  стреляли.  Через  секунду  она
скрылась за поворотом. Я подошел к убитому. Очень короткая стрижка,  очень
молодое лицо. Дыра в груди, крови почти нет. Немного  в  стороне,  отлетел
при ударе - "парабеллум" образца тысяча девятьсот девятнадцатого...
     В доме стояла мертвая тишина, и у меня все мгновенно замерзло  внутри
- а что, если и вправду - мертвая? Если они  успели?..  Нет,  слава  Богу.
Просто у меня после стрельбы вата в ушах. Вот они все, мои дорогие... что?
Нет, там все в порядке. Что? Ох, дьявол... Я поднялся по лестнице. Вот он,
лежит. Тоже мальчик, тоже короткая стрижка... ноги превращены  в  кровавое
месиво, особенно колени...  и  маленькая  треугольная  дырочка  над  левой
бровью. Осколок то ли кирпича, то ли пули... наповал. Все.
     В меня понемногу просачивались нормальные звуки: речь, дыхание, плач.
Все целы? Все, все, Витю только стеклом немного порезало, немного, ничего,
заживет... заживет как на собаке, верно я говорю?  Дети?  Ничего,  ничего,
поплачут и успокоятся, ничего... Игорь, тормошит меня за  плечо  дед,  тут
такое дело... полицию надо вызывать. Надо, тупо соглашаюсь  я.  Так  лучше
бы, чтобы это все я сделал. Я хозяин, имею право... Да, дед, соглашаюсь я,
да вот поверят ли? Поверят, вон сколько свидетелей. А  ты  пока  у  Дитера
пересидишь, Вероника тебя свезет... свезешь, Вероника?  Я  смотрю  на  них
всех - будто  больше  никогда  не  увижу.  Бледная,  как  стена,  и  очень
решительная  Стефа,  ей   некуда   уходить   отсюда,   это   ее   земля...
дробовик-многозарядку она держит чуть небрежно, как вещь привычную. Дед  -
пергаментно-коричневый, глаза светятся, как у кошки, опирается  на  ручной
пулемет неизвестной мне системы: откопал, наверное, на своих полях. Дитер,
очень деловой, спокойный,  подтянутый.  Один  револьвер  в  руке,  два  за
поясом. Ольга: спавшая с лица,  заплаканная,  готовая  на  все.  На  плече
двустволка. Даша и Витя, Витя в крови и бинтах, прижимает к лицу пятнистую
тряпку. Оба с МП-39. Тоже, наверное, откопали... Ребята, говорю я, они  не
вернутся. Они меня искали. А теперь - все.  Как  знать,  говорит  дед.  Ты
поезжай лучше. Поезжай. С полицией мы сами  все  уладим.  Верка,  возьмешь
мотоцикл - и вдоль речки, чтоб вас никто не  видел.  Да,  дядь  Вань.  Ну,
Игореха, обнял меня дед, спасибо тебе. Мы-то спали, как сурки - я,  старый
филин, и то спал. Сейчас, дед, сказал я, сейчас, надо еще посмотреть...  Я
склонился над убитым, проверил карманы его парусиновой курточки. В  правом
боковом лежал пружинный нож, очень хороший  золингеновский  нож.  В  левом
боковом - штук пять пустых пластиковых мешочков. А в левом нагрудном - моя
фотография шесть на девять...
     Это, пожалуй, меняет дело, засомневался дед. Я смотрел на  фотографию
и никак не мог понять, откуда она такая. Потом вспомнил. Нет, дед,  сказал
я, ничего не меняется, давай играть как задумали. Это я все  забираю...  А
это? - подняла с пола Вероника. А, зеркальце... нет,  это  что-то  другое.
Какой-то прибор... непонятно. Тяжелый металлический квадрат примерно  семь
на семь, с одной стороны матовое темно-серое покрытие, с другой -  полоска
жидкокристаллического индикатора. Интересно... ну, очень интересно.
     Вообще все понемногу складывается в забавную  картину...  и  еще  моя
фотография с медицинской карты... Да, господа, неладно  что-то  в  Датском
королевстве...
     Впрочем, как говаривал Тарантул, не начать бы делать поспешные выводы
из слишком ярких предпосылок...
     Пока Вероника переодевалась в рабочее и выводила мотоцикл, я  обыскал
второго убитого. У него тоже была моя фотография и пара  тонких  резиновых
перчаток. Дитер, расстроенный, ходил вокруг "испано-сюизы". В  нее  попало
несколько автоматных пуль. Да заварим, сказал Виктор, пригоняй ее  сегодня
к нам. Сто двадцать тысяч мне за нее предлагали, сказал Дитер, не взял. Ну
и правильно, сказал Виктор, деньги что - тьфу, и нет их,  а  это  надолго.
Так что заварим, закрасим - с лупой не найдешь, где  дыры  были.  Спасибо,
Виктор, я видел, как ты варишь - это высокий класс, сказал Дитер.  Поэтому
я не расстраиваюсь. Вероника подкатила на  легком  "тиере",  похлопала  по
сиденью: садись. Витя, сказал дед, дай Игорю пока свой автомат -  мало  ли
что. Виктор протянул мне МП и запасной рожок. Спасибо, сказал я.  Пустяки,
сказал Виктор и отошел. С Богом, сказал дед.  Вам  того  же  -  я  помахал
рукой.
     С дороги Вероника почти  сразу  свернула  вправо,  в  поля,  заросшие
чем-то густым и высоким, выше колена - пшеницей,  ячменем?..  Мотор  глухо
рокотал, во все стороны летела  грязь.  Ноги  мгновенно  промокли.  Крепче
держись, не болтайся! - крикнула Вероника. Я забросил автомат за  спину  и
обнял ее обеими руками. Теперь другое дело! Она повела плечами и  добавила
газу. Мы неслись к  извилисто  тянущейся  через  поля  полосе  черемуховых
зарослей.



                   13.06.1991. 14 ЧАС. ФЕРМА КЛЕММА, ПАСЕКА

     - Тьфу на тебя, Верка, - сказал за окном дед, и  я  открыл  глаза.  -
Жопу бы хоть прикрыла, валяешься, как не знаю кто.
     - Жопа как жопа, - сказала Вероника, - чего ее  прикрывать?  Была  бы
косая какая, тогда уж...
     - Эх, не моя ты дочь, - вздохнул дед. - Так бы щас ремнем утянул...
     - Да чего, дядь Вань, загораю, никого не трогаю. И вообще мокрое все.
Сверзились мы таки в речку, не миновали.
     - Ну, еще бы, таких пилотов, как ты, у нас в  эскадрилье  дроводелами
звали. Ладно. Все тихо у вас?
     - Тихо. Я собак спустила, если бы что...
     - Видел я твоих кобелей: валяются под плетнем, и мухи по  ним  пешком
ходят. Дохи только шить из таких сторожей.
     - Так нет же никого.
     - Угу. Так вот нет, нет, а потом открываешь глаза: ангелы,  ангелы...
Он-то спит?
     - Спит.
     - Не сплю, - сказал я и сел. О-ох... Потянулся с хрустом и подошел  к
окну.
     За окном было ярко, жарко,  пахло  горячей  травой  и  медом.  Гудели
пчелы. На солнцепеке расстелен  был  выгоревший  брезент,  на  брезенте  в
соломенной шляпе лежала Вероника. Смотреть на нее было одно  удовольствие.
Рядом, опираясь на какой-то столб, стоял дед и ехидно щурился.
     - Отдохнул? - спросил он.
     - Более-менее.
     - Пчелки не покусали?
     - Почти нет. На кой им дубленая шкура?
     - Как сказать...
     - Как у вас там дела?
     - Нормально.  Уладили.  Следователь,  конечно,  очень  удивился,  что
старый пердун уложил двух бандитов... он их,  кстати,  узнал.  Есть  такая
группировка "Муромец" - так они из нее.
     - О, дьявол, - сказал я.
     - Ты их знаешь?
     - Знаю. Самое говно. Гитлерюгенд.
     - И что теперь?
     -  Надо  двигаться.  А  вам,  наверное,  стоит  действительно  нанять
каких-нибудь пистолетчиков... хотя нужен-то им я.
     - Чем ты их так зацепил?
     - Да случайно копнул глубже, чем надо - и вылезло  дельце  на  триста
миллионов. За такие деньги, сам понимаешь, и морду набить могут.
     - Но как они тебя тут нашли?
     - Черт его знает... через фарера, который меня подвез?  Разве  что...
хотя...
     Какая-то догадка у меня, кажется, возникла, но  тут  Вероника  лениво
поднялась и подошла к деду.
     - Слушай, дядь Вань, - сказала она, - ты же все понимаешь, а?
     - Да чего уж не понять. Только учти,  Ольга  уже  матом  тебя  кроет,
чего-то ты там не сделала.
     - С Ольгой мы сочтемся... - в голосе ее прорезалась хрипотца. - Дай я
тебя поцелую.
     Она обвила шею  деда  руками  и  томно  поцеловала  в  одну  щеку,  в
другую...
     - Хватит, Верка, хватит, - смеясь, отбивался дед.
     - Ну, раз хватит... - она шагнула назад, а я вдруг снова  вернулся  в
тот миг, когда мы, цепляясь друг за друга и хохоча,  выбрались  из  речки,
повалились на песок и стали бешено целоваться. Дед что-то говорил,  а  она
ему отвечала, я отступил от окна и запнулся взглядом за приемник - и чисто
автоматически, не знаю, зачем, включил его.
     Эфир  был  полон  Вагнером,  все  диапазоны  содрогались  от  могучих
аккордов,  и  с  огромным  трудом  пробивалась  сквозь  них  взволнованная
дикторская  речь.   Массовые   аресты,   произведенные   накануне...   под
лозунгами... призвали  к  невмешательству...  однако  армии  государств...
многочисленные жертвы... из стрелкового оружия и минометов,  число  убитых
превысило...  выступление  рейхсминистра  внутренних  дел  по  телевидению
только обострило... переход  вооруженных  сил  на  сторону  восставшего...
удерживают  пока...  к  утру  обозначились  позиции...  германские  части,
расположенные южнее... по неполным данным,  на  стороне  народа  выступают
чешские,    финские,     болгарские,     греческие...     неопределенность
относительно... покинув летние лагеря, движутся к Москве... перестрелка  с
применением реактивных... судьба до сих пор... ста танков сосредоточено  в
районе Кремля, кроме того, контролируется... толпами беженцев...  растущие
жертвы... чревато разрушением реактора, последствием чего могут стать...
     Рядом со мной молча  стояли  дед  и  Вероника:  дед  неподвижно,  как
соляной  столп,  а  Вероника  слепыми   непослушными   пальцами   пыталась
застегнуть на груди комбинезон. Я тихонечко вышел из дому, снял с  веревки
высохшие клейды, оделся. Когда она успела постирать?..  Почему-то  сдавило
горло. Все было неправильно, все, кроме... Я взял себя в  руки.  Спокойно.
Не сходи с ума. Не имеешь права сходить с ума. Не имеешь права...
     Уже другой голос, сорванный, хриплый, выкрикивал: сограждане,  настал
решительный...  чаша  гнева...  притеснения,  невиданные   за   все   годы
существования... культурный и моральный кризис, полный тупик... расстреляв
мирную демонстрацию, поставили себя вне закона... более трехсот человек...
братья-солдаты,  которые  никогда...  тем  самым  окончательно   похоронил
надежды... распространено обращение командующего  Русским  территориальным
корпусом генерала... на защиту безоружных москвичей встали солдаты чешской
бригады, их поддержали... потеряв несколько танков, отошли... запершись  в
Кремле, вряд ли могут рассчитывать... волна народного  гнева  сметет,  как
мусор... последний шанс, данный нам историей... только свободная,  единая,
независимая Россия... к оружию, граждане, к оружию, россияне!
     - Эт-то но-омер... - протянул дед.
     Я вдруг почувствовал, что меня  колотит  крупной  внутренней  дрожью.
Такая - почти радостная  -  дрожь  бывает  при  игре,  когда  надо  делать
последний ход - и ты  знаешь  его.  В  какой-то  момент  возникло  чувство
повторности происходящего, и в то же время по неведомо каким ассоциативным
путям всплыло, как я читал, продираясь сквозь  кошмарный  почерк,  повесть
Фила Кропачека "Неистребимый". Несколько измятых,  засаленных  тетрадей  я
получил по почте через день после того, как Фил, надев  парадную  форму  и
все награды, которые у него были - немало, надо сказать,  в  том  числе  и
Андрей Первозванный, - вышел на площадь перед Розовым дворцом,  достал  из
кобуры "березин" и выстрелил себе в висок. Действие повести происходило  в
период Тувинской экспедиции -  вот  выдумали  же,  сволочи,  название  для
войны: "экспедиция"! Мы посмеивались над этим и сочиняли анекдоты, но было
противно, - так вот, у Фила в эти дни в продажу начинают поступать  мясные
консервы в банках, по форме напоминающих цинковые гробики... было там  еще
множество разных происшествий, комичных и кошмарных, и был главный  герой,
то ли чудак, то ли гений - короче, в какой-то момент  он  начал  понимать,
что все происходящее сейчас с ним и вокруг него на самом деле  всего  лишь
символы, аллегории того,  что  происходит  вне  нашего  мира,  в  каком-то
высшем, истинном мире... и вот, поняв это и разгадав  значение  аллегорий,
он понимает, что следующее событие будет происходить с ним самим и что это
должно быть что-то мерзкое: в числе прочего он должен будет изнасиловать и
убить свою сестру, а к сестре у него очень  сложные  и  какие-то  взрывные
чувства - и вот, чтобы  избежать  неизбежного,  он  вешается.  Сестра  же,
придя, деловито вынимает его из петли и  начинает  оживлять:  оказывается,
это она навела на него "зов петли" - ей нужен был его труп, чтобы  сделать
зомби для каких-то своих целей. Она оживляет труп, но забывает вдруг  одно
заклинание, и мертвец насилует ее, а потом загрызает... а  утром  идет  на
призывной  пункт  и  вербуется  добровольцем,  и  вот  он  в  Хем-Бедлыре,
неуязвимый, оружие не берет его, и он страшно мучается этим, потом узнает,
что  есть  шаман,  знающий,  что  надо  делать...  Рукопись  оборвана   на
полуслове. Фил запечатал ее в пакет и бросил в ящик, а  сам  переоделся  в
парадную форму, нацепил ордена и вышел на площадь перед Розовым дворцом...
     - Дед, - сказал я, - мотоцикл ты мне дашь?
     - Игореха, - не поворачиваясь ко мне, прошептал дед,  -  что  же  это
делается, а? Ведь война, Игореха...
     - Война не война, а все равно - подлое дело, очень подлое.
     - Ты хоть понимаешь, что происходит?
     - М-м... местами.
     - Сказать можешь?
     - Только самое  тривиальное:  империя  распадается.  Идет  борьба  за
власть. Кто к кому присоединится: Россия к Сибири или наоборот.  И  прочее
вокруг этого.
     - А ты причем?
     - Воюю с террористами.
     Я поймал на себе взгляд Вероники, повернулся к ней. Лицо ее посерело,
глаза неподвижно смотрели на меня.
     - Ты... обратно?..
     - Нужно...
     - Кому? Тебе? Мне? Зачем?
     - Он офицер, Верка, - сказал дед. - Ты уж не это...
     -  Офицер...  -  она  судорожно  вздохнула  и  быстро,  почти  бегом,
бросилась из дома.
     - Подожди, Игореха, не бегай за ней, - поймал меня  за  руку  дед.  -
Лучше послушай-ка меня. На шоссе не суйся. Вон тот лесок  видишь?  За  ним
деревня, Санино. За деревней начнется насыпь, узкоколейка там была, рельсы
сняли, так что ехать по ней можно. И ведет эта  насыпь  через  Поречье  до
самого Звенигорода. А там уж...
     - Там рукой подать.
     - А то лучше спрячешься тут где-нибудь?
     - Сам видишь - не получается. Надо двигаться, надо шевелиться.
     Дед хотел еще что-то предложить, но только сморщился и махнул рукой -
слабо, беспомощно...
     - Господин полковник!..
     - Да. Да, все понимаю. Не дело...
     И вернулась  Вероника.  Другая.  Непохожая  на  все  прежние.  Другое
лицо... я никогда не видел таких лиц.
     - Ты только не исчезай совсем, - сказала она. - Ты появляйся  иногда,
хорошо?
     Мне вдруг сдавило горло, и я долго ничего не мог ответить.



                       13.06.1991. 20 ЧАС. 30 МИН.
                    ГДЕ-ТО МЕЖДУ РУЗОЙ И ЗВЕНИГОРОДОМ

     Как я ни крутил, как ни  прикладывал  фирменные  заплаты,  ничего  не
получалось: разрез был слишком велик. Оставалось пройтись вдоль  дороги  и
поискать брошенную дырявую камеру: вряд ли я один, кто пострадал  на  этой
промоине. Похоже, когда делали насыпь,  в  нее  схоронили  всякий  военный
мусор:  я,  например,  напоролся  на   зазубренный   осколок   бомбы   или
крупнокалиберного снаряда. Так, в поисках подножных  запчастей,  я  прошел
метров сто пятьдесят - и, наконец, увидел то, что нужно. У жерла дренажной
трубы, полуутонувшее  в  грязи,  виднелось  колесо  от  трактора.  Я  стал
спускаться вниз - и тут сзади раздался вой автомобильного мотора.
     Это  был   полноприводной   "хейнкель-ягд"   ядовито-желтого   цвета.
Выцарапавшись из промоины, он остановился. Открылись  двери,  вышли  двое,
огляделись по сторонам. Один расстегнул штаны  и  стал  мочиться  прямо  с
насыпи, другой сбежал  вниз,  в  кустарник...  сейчас  увидит  мотоцикл...
увидел! Все - нет ни того, ни другого, а из машины выбирается третий, и  в
руках у него какой-то ящик,  похожий  на  старинный  радиоприемник,  и  он
поворачивает его из стороны в сторону, заглядывая в него сверху,  будто  в
кастрюлю... и тут мне стало нехорошо, какая-то дурнота,  какая-то  мятная,
тошная слабость возникла повыше желудка, и черт его  знает,  как  было  бы
дальше, но парень этот поставил свой ящик на капот и взялся за бинокль,  и
стал смотреть вдаль... Да уж, стоило ему чуть опустить очи долу, и все. Но
тут опять раздался рев мотора и  гудок:  кто-то  еще  не  желал  сидеть  в
чертовой промоине. "Хейнкель" тронулся с места и  отрулил  на  самый  край
насыпи,  пропуская  того,  кто  ехал  следом.  Это   оказался   фермерский
грузовичок-трактор "тролль". Фермер притормозил возле "хейнкеля",  крикнул
что-то  нелестное  водителю,  газанул,  наполнив  салон  "хейнкеля"  синим
перегаром, и покатил вперед. Я же, пользуясь  этой  заминкой,  скатился  к
трубе, влез в нее и, елозя локтями по жидкой  грязи,  переполз  на  другую
сторону насыпи. И не зря: здесь кустарник подходил вплотную к дороге, а от
трубы тянулась канава, и была  эта  канава,  похоже,  достаточно  глубока,
чтобы  меня  скрыть...  от  бинокля  -  да.  А  от  той  чертовой   штуки,
напоминающий приемник? Ладно, думать бу