этот  парень  ходит
такими кругами? Терроризм -  это  довесок  к  свободе,  говорил  Тарантул,
желаете  свободы  -  вот,  получите  вместе  с  терроризмом;  не   желаете
терроризма - гоните свободу. С другой стороны, у  Сибири  большой  опыт  в
такого рода делах, а главное, никто не боится государства; здесь же - да и
вообще в Рейхе  -  до  сих  пор  больше  опасаются  собственных  солдат  и
сотрудников гепо, чем бандитов с бомбами. Это пройдет.
     Я шел и старательно думал об этом, а потом будто  выключили  звук,  и
другой голос сказал во мне: а  ведь  ты  настоящий  зомби,  Игорек.  Труп,
оживленный - причем дважды - для выполнения каких-то  особых,  неизвестных
тебе самому задач... Ну и что? Да нет, ничего, пожалуйста. Но вот попробуй
просто вспомнить себя самого - до "Трио". Можешь? М-м... Вот. Что  в  тебе
осталось твоим, что не изменено, не усилено или  не  вытравлено  тренажем,
гормонами, гипнозом и прочей сволочью? Ну? Да черт его знает...  наверное,
ничего. Гад ты, доктор Морита, хоть и спас мне жизнь... все равно  -  гад.
Все вы - гады... подонки... трусливые скоты... и что  мне  теперь  делать?
Да, что мне теперь с собой делать?
     Или - методом Фила Кропачека?..
     Слишком просто, слишком надежно...
     Нет. Фил подождет. Ждал столько лет, подождет еще...
     Фил, тебе не скучно там так: в парадном мундире и при всех орденах?
     "Березин" бьет больно...
     ...А вот "Садовое кольцо"! Экстренный выпуск "Садового  кольца"!  Мой
господин, всего за  полмарки  -  все  о  новом  министре  внутренних  дел!
Мальчишка лет двенадцати  подпрыгивал,  размахивая  газетным  листом,  как
флагом. Я купил, развернул. Так... Фон Босков подал в  отставку,  отставка
принята... на его место назначен... что?!! Чушь собачья! Не бывает! Однако
вот, черным по белому, русскими буквами:  Василий  Полицеймако.  Интересно
получается,  господа:  то  вы  смешиваете  его  с   говном,   то   делаете
рейхсминистром.  С  говном  -  лет  пять  назад,   когда   он,   начальник
следственного управления Российской прокуратуры, раскопал "черный банк"  с
миллиардным оборотом: туда стекались доходы с тотализаторов, игорных домов
и крупных сутенерских сот, - и обнаружил,  что  главными  пайщиками  банка
являются центральная канцелярия Российской НСП и хозяйственное  управление
Кабинета министров. Его мгновенно скинули за якобы - а может, и  правда  -
применяемые при допросах пытки, и  до  последних  дней  он  кантовался  на
каких-то третьестепенных должностях где-то в Трансильвании. Так, и что  же
он сам говорит?.. "...намерен положить конец (велик русский язык!) насилию
и беззаконию..." - "...восстановление  закона  и  порядка,  гарантирующего
безопасность  мирных  обывателей..."  -  "...готовы  на   переговоры   без
предварительных условий со  всеми,  подчеркиваю,  со  всеми  политическими
группами, партиями  и  движениями,  готовыми  к  таким  переговорам  -  но
вооруженное сопротивление будет подавляться всей мощью  наших  вооруженных
сил..." - "склоняюсь к тому, что введение режима  чрезвычайного  положения
уже запоздало и не даст необходимого эффекта, но  отказ  от  этого  эффект
даст  -  к  сожалению,  не  тот,  который  хотелось  бы   получить..."   -
"...находить новые, нетрадиционные формы и методы работы и  в  этих  целях
использовать как можно шире накопленный уже зарубежный  опыт..."  Ну,  дай
тебе Бог, старый ты  сыщик  Василий  Тимофеевич...  "...Нахожу  нелепым  и
постыдным площадное поношение полиции и прикомандированных к ней войсковых
частей, которым занялась вдруг печать  и  телевидение,  но  любую  критику
готов выслушать и принять необходимые меры для  устранения  действительных
недостатков..."
     Так вот, читая, я вышел к Манежу. Здесь освещение  было  уже  не  то,
читать стало нельзя. Время подходило  к  одиннадцати.  Никакой  конкретной
цели я не имел, ноги сами перенесли меня через площадь,  по  Триумфальному
проезду и дальше - на Красную. Здесь было людно и  декоративно-красиво.  В
свете  сотен   прожекторов   белые   стены   и   башни   Кремля   казались
опалово-прозрачными. Толстомясенькая  крылатая  дева  с  мечом,  венчающая
монумент освобождения, парила  себе  в  ночном  эфире,  а  кучка  пацанов,
сгрудившись на известном всем пятачке, разглядывала ее, отчаянно  веселясь
при этом: с того места ночной ангел выглядел крайне своеобразно, комично и
непристойно.  За  хорошо  рассчитанное   тонкое   унижение   Вера   Мухина
расквиталась не менее тонко.
     Видишь, идут, сказал по-немецки высокий  старик  мальчику,  наверное,
внуку. Они стояли рядом со мной, чем-то до ужаса похожие на крыс:  покатые
лобики, острые носы, срезанные подбородки. Слева к монументу  приближалась
смена караула: два солдата и офицер в форме  рейхсгренадер  сорок  первого
года, солдаты с карабинами, офицер с обнаженной шашкой в  вытянутой  руке.
Под медные удары курантов начались сложные многоходовые маневры у  Вечного
огня. С последним ударом смененные часовые начали было свой церемониальный
марш в казарму: вытянули  левую  ногу  горизонтально  -  и  тут  раздались
выстрелы. Первым опрокинулся навзничь офицер,  шашка  сверкающей  полоской
отлетела далеко в сторону - а солдаты, пригнувшись и выставив перед  собой
штыки, бросились почти прямо на меня - я оглянулся  и  увидел  человека  с
длинноствольным пистолетом - маузером? - в руках, он выстрелил еще  дважды
подряд, и один  из  солдат  покатился  по  брусчатке,  громыхая  каской  и
карабином, но второй все еще бежал, и стрелок выпустил  в  него  пять  или
шесть пуль... сунул пистолет за борт пиджака, броского, яркого  клетчатого
пиджака,  и  небыстро  побежал  прочь.  Все  стояли,   пораженные.   Вдруг
шевельнулся и застонал солдат, упавший первым,  и  я  неожиданно  оказался
рядом с ним - пули попали ему в живот и в бедро, под ним растекалась  лужа
крови, а когда я  разорвал  его  суконные  штаны,  кровь  ударила  струей,
фонтаном: хреновое ранение, прямо в "корону смерти", ну, чуть пониже...  Я
просто пережал артерию пальцами -  ничего  другого  нельзя  было  сделать.
Солдат хрипел и слабо  вырывался.  Завыла,  приближаясь,  сирена.  Больно,
громко и отчетливо сказал солдат, мамочка, как больно! За что он меня?
     Первой подлетела полиция, меня тут же  взяли  в  кольцо  револьверных
стволов и попробовали поставить в позу для обыска -  кретины,  не  вставая
сказал я, вы охренели, я же кровь останавливаю!  Давайте  врача!  Дубинкой
вдоль хребта я все-таки получил, - тогда, не  убирая  пальцев  с  пробитой
артерии, сделал "кокон":  голову  к  коленям,  свободная  рука  прикрывает
затылок и шею, мышцы в эластичном  напряге...  Но  больше  меня  не  били:
подбежал офицер, подлетела скорая, парня взяли на носилки, артерию перенял
здоровенный  усатый  санитар...  солдат  все  пытался  что-то  сказать,  я
разобрал только: "...никогда..." и "...очень старые..."
     О, сказал я, это опять вы. Лейтенант  Шмидт  выглядел  скверно:  лицо
почернело, глаза ввалились и горели, как у тифозного.  Я  еле  отмылся;  я
был, оказывается, в кровище с головы до ног. Да,  сказал  он,  опять  я  и
опять вы. Курить будете? Если есть что. Есть - он  достал  слегка  помятую
пачку "Герцеговины флор". О, сказал  я,  оказывается,  вы  еще  и  скрытый
сталинист. Что?! - брови лейтенанта вопросительно приподнялись.  А  вы  не
знали? Все почитатели Сталина курят "Герцеговину флор". Он тоже ее  курил.
Правда, тогда это были папиросы.  Он  набивал  ими  трубку.  Папиросами  -
трубку? Так гласит легенда. Но зачем? Я пожал плечами. Глупость  какая-то,
сказал лейтенант Шмидт после  паузы.  Почему  было  не  купить  трубочного
табака?..
     Как будем говорить: по-русски, по-немецки? - спросил лейтенант, когда
мы докурили и задавили бычки в казенной алюминиевой  пепельнице.  Мне  все
равно, сказал я. Но скажите - это что, допрос? Ни в  коем  случае,  сказал
лейтенант Шмидт. Это беседа без  протокола.  Без  протокола,  повторил  я,
подходя к окну. Отсюда, с третьего этажа участка, Красная площадь была как
на ладони. Место  происшествия  все  еще  было  оцеплено.  О,  смотрите  -
поймали! Слева, от Москворецкого моста, приближалась процессия: четверо  в
военной форме и с ними  полицейский  вели  того  -  в  клетчатом  пиджаке.
Смотрите, лейтенант: поймали... Ну, поймали, сказал лейтенант, проблема...
     Я сох на подоконнике, слушая, что говорит мне  лейтенант.  Иногда  он
как бы задавал вопросы, но ответов не ждал и продолжал говорить  сам.  Вот
что я узнал: сегодня в три часа дня был тяжело ранен следователь  Зайферт.
Его нашли лежащим рядом с собственным  автомобилем  на  полосе  отчуждения
Санкт-Петербургской  железной  дороги,  неподалеку  от  пересечения  ее  с
Дмитровским шоссе - то есть  в  районе  ночного  происшествия  со  мной  и
Валерием Кононыхиным. Следователь  Зайферт,  очень  пунктуальный  человек,
оставил запись, что получил новые оперативные данные по налету на редакцию
"Садового кольца"; придя же на несколько секунд в сознание, он назвал  мое
имя и добавил еще несколько не совсем связных слов, из которых можно  было
понять, что мне угрожает серьезная опасность. После операции он  несколько
суток пробудет без  сознания,  так  говорят  врачи,  и  узнать  что-нибудь
конкретное у него пока невозможно. Однако он, лейтенант Шмидт, входивший в
оперативную группу Зайферта, считает своим долгом, во-первых, передать мне
лично  слова  своего  шефа,  во-вторых,  попытаться  выяснить,  чем  же  я
интересен моим врагам. Может быть, свойством притягивать к себе  различные
криминальные ситуации? Мое имя фигурирует уже в трех делах крипо -  везде,
правда, как свидетеля или случайного участника. Но, посудите  сами,  такой
кровавый след: дорожное происшествие с моим участием обошлось, правда, без
жертв, но три часа спустя второй  участник  происшествия  погиб  вместе  с
пятью своими сотрудниками, а через сутки тягач со следами столкновения был
обнаружен,  если  можно  так  выразиться,  в  обрамлении  трупов:   девять
покойников, среди них женщина со  следами  нечеловеческих  пыток,  убитая,
впрочем,  из  того  же  оружия,  что  и  остальные.  Я   же   участвую   в
обезвреживании  зашкалившего  хинкера,  только  что  убившего  девушку  из
провинции. Связывают эти два случая не только мое участие, но  и  личность
хинкера: охранник того самого гаража, которому принадлежал  тягач.  Ну  и,
наконец,   последний   случай:   расстрел   почетного   караула...   Итого
восемнадцать убитых, один тяжелораненый и один с ног до головы в переломах
и вывихах. Не смогу ли я прокомментировать это? Чего ж не  смочь,  подумал
я... особенно если приплюсовать два полицейских патруля по четыре человека
в каждом, двух  мальчиков-грузин,  генерала  Шонеберга,  его  сотрудников,
случайных жертв большого взрыва на Лубянке,  наконец,  пятимартовцев,  уже
убитых и тех, которым эта процедура еще предстоит... и, возможно,  Сашу...
Понятно, что ничего этого я не сказал, а,  сделав  долгую  паузу,  которая
должна была проиллюстрировать глубокое душевное потрясение, сказал: нет...
какие тут комментарии... это ужасно... Лейтенант Шмидт внимательно смотрел
на меня. Герр инженер, сказал он, как вы понимаете, никакого обвинения вам
пока не предъявлено. Однако я обязан предупредить вас,  что  вы  являетесь
объектом полицейского расследования. Завтра... вернее, уже  сегодня  утром
мы обратимся к консулу за разрешением на  ваш  допрос.  Вы  можете  нанять
адвоката, либо поручить свою защиту государственной юридической  коллегии,
либо защищать себя сами. Понятно, сказал я. Когда и куда я должен прибыть?
В  двенадцать  часов  дня  вы  должны  обратиться  в  приемную  городского
полицейского  управления.  В  случае  неявки  против   вас   автоматически
возбуждается уголовное дело  по  статье  двести  девятой,  часть  седьмая:
"Препятствование ходу следствия", что влечет за собой немедленный арест...
     Герр лейтенант, сказал я, помолчав приличествующее время, не могли бы
и вы  ответить  мне  на  один-два  вопроса?  Попробую,  кивнул  лейтенант.
Возросло ли число  насильственных  преступлений  в  Москве  за  последние,
скажем, полмесяца? Да, сказал лейтенант, во много раз. Присутствие военных
помогает или мешает полиции? Лейтенант не ответил, но сделал такое лицо  -
может быть, непроизвольно, - что ответа  и  не  требовалось.  Тогда  -  до
встречи, сказал я, направляясь к двери.  Стрелять,  выдохнул  мне  в  след
лейтенант Шмидт, просто стрелять, стрелять на месте... зачем мы нянчимся с
ними? Точно, подумал я, собственно, этим мы и занимаемся все эти годы...



            12.06.1991. 03 ЧАСА. ЧЕРЕМИСОВСКАЯ, 40. ФИРМА "ЮП".

     Из такса я позвонил Якову.  Яков  сказал  условную  фразу  и  положил
трубку. Голос у него был усталый - выдохся за эти дни Яков, выжал из  себя
все, что мог и чего не мог... Смысл сказанного и  был  такой:  все  ребята
отметились, задание выполнено полностью,  потерь  нет.  Так  что  операция
вступала в последний, формально несуществующий этап. План эвакуации у меня
был старый, успешно обкатанный в Кабуле  и  Фергане.  На  военной  базе  в
Нарьян-Маре в полной готовности дежурит "Лавочкин-317"; в его  бомбоотсеке
и специальных капсулах, подвешенных вместо ракетных кассет,  помещаются  -
без  всякого  комфорта,  конечно,  но  полтора  часа  вытерпеть  можно   -
двенадцать человек. Если не пороть такую горячку, как в Фергане - а там мы
забаррикадировались в верхнем этаже "Дома Азии", и снимали нас с  крыши  -
то можно рассчитывать  на  полную  незаметность  отхода:  "Лавочкин"  этой
модели не засекается радарами. На этот раз он уйдет не с полной загрузкой:
остаюсь я, остается Командор и, возможно, Саша: мы попытаемся через княжну
внедриться в "Пятое марта"  -  в  базовую  его  часть.  Надо  будет  тонко
имитировать наш разгром... впрочем, об этом чуть позже.
     Над входом в подвальчик ярко переливался наш рекламный щит: "ЮП - это
безупречно!" В радужном треугольнике под щитом менялись буквы: В - Х - О -
Д - E - I - N - G - A - N - G - B - X  -  O...  Окна  в  доме  были  темны
сплошь, только на первом этаже горел  свет  в  кабинете  управляющего.  За
углом вдруг раздался характерный звук набирающего  скорость  автомобиля  -
через мгновение этот  автомобиль,  полыхнув  стоп-сигналами,  выскочил  на
перекресток передо мной, с визгом свернул направо и скрылся  за  следующим
поворотом. Похоже было на то, что он отъехал  от  парадного  входа  нашего
дома. Я метнулся вниз по лестнице. Дверь была приоткрыта, за дверью  горел
яркий свет, тянуло какой-то химической вонью - я не сразу понял,  что  это
за вонь, потому что увидел лежащего поперек пути Мальцева. В него  в  упор
стреляли  из  чего-то  скорострельного:  правое  плечо  и   голова   почти
отделились от тела. Слева, вбитый в  угол,  скорчился  Говоруха.  Дверь  в
заднее помещение была распахнута настежь, оттуда валил светящийся  дым.  Я
перешагнул через Мальцева и остановился, прислонясь к косяку двери.
     Посреди разгрома догорала  военная  осветительная  ракета.  В  первые
секунды такая ракета горит настолько ярко, что свет  ее  вызывает  болевой
шок. Мы не используем их - у нас на такой  вот  случай  есть  американские
гранаты "Оверлайт". А здесь, значит... Я стоял и  смотрел.  А  может,  мне
только казалось, что я стоял и смотрел, потому что иначе  откуда  на  моих
руках и коленях столько крови?  Откуда  я  знаю,  что  Командор,  которому
срезало  полчерепа,  умер  не  сразу,  а  ползал  по  полу,  собирая  свои
разлетевшиеся мозги? Откуда я знаю, что увидел,  повернув  к  себе  голову
княжны... пуля попала ей в затылок, и вместо  лица  у  нее  была  глубокая
воронка, из  которой  вытекала,  смешиваясь  и  пузырясь,  алая  и  черная
кровь... и вдруг в глубине воронки что-то бешено задергалось, забилось,  и
правая рука судорожно поползла вверх, к груди, выше, выше, на горло,  выше
- наткнулась на осколки зубов и костей и замерла... Я видел Панина:  Панин
лежал за штабелем ящиков с пистолетом в руке.  Разбросанные  и  изломанные
очередями, лежали Крупицыны и грузин Вахтанг, Яков и Гера; сидел на стуле,
зажимая рану в груди, мертвый  Венерт.  На  Валечку  стрелявший  истратил,
наверное, столько же патронов, сколько на всех  остальных  вместе  взятых:
опознать ее можно было только по длинным волосам  да  по  маленькой  кисти
руки, неожиданно чистой  и  целой  в  этой  груде  кровавого  мяса...  Да,
конечно, я ползал на коленях между  ними  всеми,  тормошил,  заглядывал  в
лица... потом я нашел в кармане у себя использованную "ромашку" -  пулю  с
раскрывающимися лепестками. Но это потом... все это было  потом,  а  тогда
мне казалось, что я просто стою  в  дверях  и  смотрю.  А  потом  я  вдруг
оказался перед другой дверью, с неудобным, не моим пистолетом в  опущенной
руке... дверь была чуть приоткрыта, и за дверью не было света. Я  вкатился
туда, и навстречу мне щелкнул боек автомата. Теперь  в  свете,  идущем  из
коридора, я увидел сидящего на корточках Вахтанга в мотошлеме на голове  и
с автоматом в руках. Он сидел рядом с кроватью,  с  кровати  свисала  вниз
неживая рука. Я захлопнул дверь и включил свет.  Вахтанг  не  пошевелился.
Саша была с головой укрыта простыней, на простыне расплылись два  кровавых
пятна. Мне пришлось долго разжимать пальцы Вахтанга: хватка у  него  была,
как  у  мертвеца.  Таким  автоматом  мы  не   пользовались:   "рейнметалл"
нестандартного  калибра  шесть  миллиметров,  магазин  на  семьдесят  пять
патронов, мощный барабанный глушитель эжекторного  типа  -  такой  автомат
стрекочет, как швейная машинка... И тут до меня дошло, что Вахтанга я  уже
видел - убитого. Ясно. Кто-то из наших все-таки успел  выстрелить.  Успел,
несмотря ни на что. И тогда Вахтанг подобрал автомат. Черт знает, что  ему
могло привидеться... он же боевик, он должен стрелять... а подкорка  штука
хитрая, она такое подскажет...
     На всякий случай я его связал. Он не сопротивлялся. Похоже было,  что
его вообще нет здесь. Я осторожно выглянул в коридор. Было абсолютно тихо.
То ли действительно никто ничего не слышал, то ли  затаились.  Вдруг  меня
замутило, а потом начался чертов бред.  Я  вдруг  обнаружил,  что  крадусь
вдоль какой-то бесконечной стены, а может быть, даже не крадусь, а лечу на
малой высоте, потому что не прилагаю для перемещения ни  малейших  усилий;
меня как бы несло течением воздуха. Похоже, я знал, куда лечу  и  что  мне
там надо, но это было какое-то запрещенное знание. В то же самое  время  я
отмывал руки под  струей  холодной  воды,  льющейся  из  ничего,  и  часто
подносил их близко к лицу, к глазам, которые почему-то плохо видели, будто
их заливало дождем.  Потом  я  вошел  в  комнату,  посреди  которой  сидел
полуголый мокрый человек, подняв лицо к потолку  и  пальцами  правой  руки
касаясь рукоятки какого-то оружия, лежащего на полу. Это его я должен  был
убить, для этого я и летел сюда, я протянул руку к оружию,  и  его  пальцы
сомкнулись на рукоятке, я ощутил  ее  рубчатую  поверхность,  оружие  было
тяжелым, я поднимал и поднимал его, ловя на мушку висок того, сидящего, но
это почему-то оказалось страшно трудно сделать,  пистолет  оттягивал  руку
вниз, как двухпудовая гиря, а висок  ускользал  из-под  прицельной  линии,
будто был сделан из живой  ртути.  Я  поднес  пистолет  к  лицу:  это  был
панинский "березин", и от него пахло сгоревшим порохом и ружейным  маслом.
Деревянными пальцами я вынул обойму, передернул затвор - вылетел и волчком
закружился на полу желтый патрон. Потом  я  стал  выщелкивать  патроны  из
обоймы. Там их было три.  Разбросав,  рассыпав  их  по  полу,  я  еще  раз
передернул затвор, поднял легкий, будто бумажный, пистолет к виску, вдавил
ствол черт  знает  на  какую  глубину  и  нажал  на  спуск.  Откуда-то  из
непонятных пещер вылетело и заклубилось, не опадая, розовое блаженство. Не
знаю, сколько я так сидел -  только  рука,  как  неживая,  поползла  вниз,