й  записи  о
похоронах  Карвена,  чудом  избежавшей  уничтожения  и  сообщающей,  что
загадочный свинцовый гроб был закопан "10 футов южнее и 5 футов западнее
могилы Нафтали Филда в..."
   Отсутствие в уцелевшем отрывке указания на кладбище,  где  находилась
упомянутая могила, сильно  осложнило  описки,  и  могила  Нафтали  Филда
казалась такой же призрачно-неуловимой, как и  место  погребения  самого
Карвена, но в случае с первым не существовало общего заговора молчания и
можно было с полной уверенностью ожидать, что рано или  поздно  найдется
надгробный камень с надписью, даже если все записи окажутся  утерянными.
Отсюда и скитания Чарльза по  всем  кладбищам,  исключая  лишь  то,  что
находилось при церкви святого Иоанна  (бывшая  Королевская  церковь),  и
старинные  могилы  Конгрегационистской   церкви   среди   погребений   в
Свен-Пойнт, так как ему стало известно, что Нафтали Филд был баптистом.

4

   Близился май, доктор Виллетт по просьбе Барда-старшего, ознакомившись
со всеми сведениями о Карвене, которые Чарльз сообщил  родителям,  когда
еще не хранил в такой  строгой  тайне  свои  исследования,  поговорил  с
молодым человеком. Беседа не  принесла  явной  пользы  и  не  привела  к
каким-либо ощутимым последствиям, ибо Виллетт в течение всего  разговора
чувствовал, что  Чарльз  полностью  владеет  собой  и  поглощен  делами,
которые считает очень важными, но она по крайней  мере  заставила  юношу
дать некоторые рациональные объяснения своих последних поступков.  Вард,
принадлежавший к  типу  сухих  и  бесстрастных  людей,  которых  нелегко
смутить, с готовностью согласился рассказать  о  своих  поисках,  однако
умолчал об их цели. Он признал, что бумаги  его  прапрапрадеда  содержат
некоторые  секреты,  известные  ученым  прошлых  веков,  большей  частью
зашифрованные, важность которых сравнима только с открытиями  Бэкона,  а
может  быть,  даже  превосходит  их.  Но,  для  того,  чтобы   полностью
постигнуть суть этих тайн,  необходимо  соотнести  их  с  теориями  того
времени, многие из которых уже полностью устарели или  забыты,  так  что
если рассматривать их в свете  современных  научных  концепций,  то  они
покажутся лишенными всякого смысла и утратят свою сенсационность.  Чтобы
занять  достойное  место  в  истории  человеческой  мысли,  компетентный
человек должен представить их на том фоне, на котором они развивались, и
Вард посвятил себя именно этой задаче. Он  стремился  как  можно  скорее
постигнуть эти забытые знания  и  искусства  древних,  как  обязательное
условие для объяснения данных Карвена, и надеялся  когда-нибудь  сделать
полное сообщение о предметах,  представляющих  необычайный  интерес  для
всего человечества и особенно для науки. Даже Эйнштейн, заявлял  он,  не
мог бы глубже изменить понимание сущности всего мироздания.
   Что же касается  вылазок  на  кладбище,  то  он  охотно  признал,  не
посвятив, впрочем, доктора в детали  своих  поисков,  что  у  него  есть
причина полагать, что на изуродованном могильном камне  Джозефа  Карвена
были  начертаны  определенные   мистические   символы,   выгравированные
согласно его завещанию и оставшиеся нетронутыми, когда стирали его  имя.
Эти символы, по его  словам,  совершенно  необходимы  для  окончательной
разгадки теории Карвена. Ученый, как уяснил доктор  из  рассказа  Варда,
желал как можно тщательнее уберечь тайну  и  причудливым  образом  скрыл
результаты открытий в разных местах. Когда доктор Виллетт попросил юношу
показать ему документы, найденные за портретом, тот выразил недовольство
и попытался отделаться от доктора, подсунув  ему  фотокопию  манускрипта
Хатчинсона и диаграммы Орна, но в  конце  концов  показал  издали  часть
своей находки: "Записи" (название было  также  зашифровано),  содержащие
множество формул, и послание "Тому, Кто Придет Позже", куда он  позволил
заглянуть, так как оно вес равно было написано непонятными знаками.
   Он также открыл дневник  Карвена,  тщательно  выбрав  самое  невинное
место,  и  позволил  Виллетту  ознакомиться  с  почерком.  Доктор  очень
внимательно рассмотрел неразборчивые и вычурные буквы и отметил,  что  и
почерк, и стиль  отмечены  печатью  семнадцатого  столетия,  хотя  автор
дневника дожил до восемнадцатого века,  так  что  с  этой  точки  зрения
подлинность документов не вызывала  сомнений.  Сам  по  себе  текст  был
довольно обычным, и Виллетт запомнил только фрагмент:
   "Пятн. 16 окт. 1754. Мой шлюп "Водопад" отчалил сего дня из  Лондона,
имея на Борту двадцать новых Людей, набранных в Вест-Индии,  Испанцев  с
Мартиники и Голландских Подданных из Суринама. Голландцы,  сдастся  мне,
склонны Дезертировать, ибо услышали нечто устрашающее о сем Предприятии,
но я пригляжу за тем, чтобы заставить их  Остаться.  Для  мистера  Найта
Декстера в Массачусетсе 120  штук  камлота,  100  штук  тонкого  камлота
разных цветов, 20 штук синей фланели, 50 штук  каламянки,  по  300  штук
чесучи и легкого шелку.
   Для мистера Грина из "Слона" 50 галлонов сидра, 20 больших  кастрюль,
15 котлов, 10 связок  копченых  языков.  Для  мистера  Перриго  1  набор
столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50  стоп  лучшей  писчей
бумаги. Прошлой Ночью трижды произнес САВАОФ, но Никто  не  явился.  Мне
нужно больше узнать от Мистера X., что в Трансильвании,  хотя  и  весьма
трудно добраться до него, и еще более странно, что он не  может  научить
меня употреблению того, что так изрядно использовал зги Сто лет.  Саймон
не писал все эти пять Недель, но я ожидаю вестей от него вскорости".
   Когда, дочитав до этого места, доктор  Виллетт  перевернул  страницу,
его немедленно прервал Вард, который почти выхватил дневник из его  рук.
Все, что доктор успел увидеть на открытой странице, была  пара  коротких
фраз, но они почему-то врезались ему в память. Там говорилось: "Стих  из
Книги проклятого следует читать пять раз на Страстную Пятницу  и  четыре
раза в Хэллоуин в надежде, что сия Вещь зародится во Внешних Сферах. Это
привлечет Того, Кто Придет, если быть уверенным, что  таковой  будет,  и
станет помышлять он лишь о Прошлых вещах  и  заглянет  назад  через  Все
прошедшие годы, так что я должен иметь готовым Соли  либо  то,  из  чего
приготовлять их".
   Виллетт ничего больше не  увидел,  но  беглого  взгляда  на  страницу
дневника было достаточно, чтобы ощутить смутный ужас перед  изображенным
на портрете лицом Карвена, который, казалось, насмешливо смотрел на него
с панели над камином. Долгое время после этого его преследовало странное
ощущение, которое, как он понимал, было  лишь  игрой  воображения:  .ему
казалось,  что  глаза  портрета  живут,  собственной  жизнью   и   имеют
обыкновение поворачиваться в ту сторону, куда движется юный Чарльз Вард.
Перед уходом доктор остановился перед  изображением,  чтобы  рассмотреть
его поближе, поражаясь сходству с Чарльзом  и  запоминая  каждую  деталь
этого загадочного облика. Он отметил даже небольшой шрам или  углубление
на гладком лбу над правым глазом. "Космо Александр, художник,  создавший
портрет, - сказал себе доктор, - был  достоин  своей  родины  Шотландии,
взрастившей Реборна,  а  учитель  достоин  своего  знаменитого  ученика,
Джилберта Стюарта".
   Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто  не
угрожает и что в то же время  он  занят  исследованиями,  которые  могут
оказаться весьма важными, родители Варда отнеслись сравнительно спокойно
к тому, что в июне  юноша  решительно  отказался  посещать  колледж.  Он
заявил, что должен заняться гораздо  более  важными  вещами,  и  выразил
желание отправиться на следующий год за границу,  чтобы  ознакомиться  с
различными источниками, где могут быть сведения о Карвене, отсутствующие
в Америке. Бард-старший, отклонив это желание как абсурдное для молодого
человека,  которому  едва   исполнилось   восемнадцать   лет,   неохотно
согласился с тем, что Чарльз не  будет  учиться  в  университете.  Итак,
после окончания школы Мозеса Брауна, которое никак нельзя  было  назвать
блестящим, Чарльз в течение трех лет  занимался  оккультными  науками  и
поисками на городских кладбищах. Его считали эксцентричным, а он больше,
чем  когда-либо,  старался  избегать  встреч  со  знакомыми  и  друзьями
родителей, занимаясь своими изысканиями, и лишь изредка совершал поездки
в другие города, чтобы  сверить  записи,  которые  были  ему  не  совсем
понятны. Однажды он отправился  на  юг,  чтобы  поговорить  со  странным
старым мулатом,  обитавшим  в  хижине  среди  болот,  о  котором  газеты
напечатали статью, заинтересовавшую Варда. Он посетил  небольшое  горное
селение, откуда пришли вести о совершающихся там удивительных  ритуалах.
Но его родители все еще запрещали ему  совершить  путешествие  в  Старый
Свет, которого он так страстно желал.
   Став  совершеннолетним  в  апреле  1923  года  и  получив  до   этого
наследство  от  дедушки  с  материнской  стороны,  Вард  наконец   решил
отправиться в Европу, в чем ему до тех  пор  отказывали.  Он  ничего  не
говорил  о  предполагавшемся  маршруте,  кроме  того,  что  исследования
требуют, чтобы он  побывал  в  разных  местах,  но  обещал  регулярно  и
подробно писать родителям. Увидев, что его невозможно  переубедить,  они
перестали препятствовать ему, напротив, помогли по  мере  сил.  Итак,  в
июне молодой  человек  отплыл  в  Ливерпуль,  сопутствуемый  прощальными
благословениями отца и матери, которые проводили его до Бостона и,  стоя
на набережной Уайт-Стар в Чарльстоне, махали платками до тех  пор,  пока
пароход не скрылся из виду. Письма сына  сообщали  о  его  благополучном
прибытии, о том,  что  он  нашел  хорошую  квартиру  на  Рассел-стрит  в
Лондоне, где предполагал остановиться, избегая встреч с друзьями  семьи,
пока не изучит все  интересующие  его  источники  Британского  музея.  О
повседневной жизни он писал очень мало,  очевидно,  потому,  что  писать
было нечего. Чтение и химические опыты занимали  все  его  время,  и  он
упоминал в письмах лабораторию, которую устроил в одной из своих комнат.
Родители Варда сочли добрым предзнаменованием то, что он ничего не писал
о своих исторических изысканиях в этом замечательном  древнем  городе  с
манящей перспективой дорог и улиц, которые то  свиваются  в  клубок,  то
разворачиваются в амфитеатры удивительной красоты. Они считали, что  это
- показатель его всепоглощающего интереса к новому объекту исследований.
   В июне 1924 года Вард сообщил о своем отъезде  из  Лондона  в  Париж,
куда он несколько раз летал до этого, чтобы ознакомиться с  материалами,
хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца  он  посылал
лишь открытки с адресом: улица Сен-Жак, в  которых  говорилось,  что  он
занимается исследованием редких рукописей в одной из частных  коллекций.
Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там туристов  не  передавая
Варду-старшему известий о встрече с его сыном. Затем наступило молчание,
и в октябре Варды получили цветную открытку из  Праги,  извещавшую,  что
Чарльз находится в этом  древнем  городе,  чтобы  побеседовать  с  неким
человеком весьма преклонного возраста, который, как  предполагал  юноша,
был  последним,  оставшимся  в  живых  обладателем  записей,  содержащих
любопытные  сведения  об   открытиях   средневековых   ученых.   Чарльз,
отправился в Нойштадт и до января оставался там, затем послал  несколько
открыток из Вены, сообщая, что  находится  здесь  проездом  по  пути  на
восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из  корреспондентов
и коллег, также изучавший оккультные науки.
   Следующая открытка была  из  Клаузенбурга  в  Трансильвании;.  в  ней
Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона
Ференци, чье имение находится в горах, восточнее Рагузы, и просил писать
ему туда на имя этого благородного дворянина.  Еще  одна  открытка  была
получена из Рагузы, где Вард сообщал,  что  барон  послал  за  ним  свой
экипаж и он выезжает из города в  горы.  Это  было  последнее  послание,
затем наступило длительное молчание. Он  не  отвечал  на  многочисленные
письма родителей вплоть до мая, когда сообщил, что  вынужден  расстроить
план матери, желающей встретиться с ним в Лондоне,  Париже  или  Риме  в
течение лета, - Варды решили совершить поездку  в  Европу.  Его  работа,
писал Чарльз, занимает так много  времени,  что  он  не  может  оставить
имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд  ли
родители захотят его посетить. Он расположен на крутом склоне, в  горах,
заросших густым лесом, и простой люд избегает этих мест, так что  любому
посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам  барон  не  такой
человек,  чтобы  понравиться  благопристойным,  консервативным   пожилым
жителям Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить  отвращение,  и  он
невероятно стар. Было бы лучше, писал Чарльз, если бы родители подождали
его возвращения в Провиденс, что, очевидно, будет очень скоро.
   Однако Чарльз вернулся лишь в  мае  1925  года.  Заранее  предупредив
родителей несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник
с комфортом пересек океан на корабле "Гомер" и проделал  неблизкий  путь
из Нью-Йорка  до  Провиденса  в  поезде,  упиваясь  .зрелищем  невысоких
зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми
зданиями городков. весеннего Коннектикута. Первый раз за  много  лет  он
вкусил прелесть сельской Новой  Англии.  Поезд  мчался  по  Род-Айленду,
освещаемый золотым светом весеннего  дня,  и  сердце  юноши  лихорадочно
забилось,  а  когда  поезд  въехал  в  Провиденс   мимо   Резервуара   и
Элмвуд-авеню, у Чарльза перехватило дыхание, словно в ожидании чуда.  На
площади, расположенной почти на  вершине  холма,  там,  где  соединяются
Броуд-, Вейбоссет-и Эмкайестер-стрит, он увидел впереди внизу в огненном
свете заката знакомые  уютные  дома,  купола  и  острые  кровли  старого
города. У него закружилась голова, когда машина, нанятая им на  вокзале,
съехала вниз по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная
яркими пятнами крыш, зелень на пологом холме по ту сторону реки, высокий
шпиль  Первой  баптистской   церкви,   образчик   колониального   стиля,
светящийся  розовым  отблеском  в  волшебном  вечернем  свете  на   фоне
бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.
   Старый Провиденс! В этом месте таинственные силы долгой,  непрерывной
как сама жизнь истории заставили юношу появиться на свет и оглянуться  в
прошлое, познав удивительные, безграничные тайны жизни и смерти. В  этом
городе скрыто нечто чудесное и пугающее, и  все  долгие  годы  прилежных
изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с
Неведомым. Такси мчало его мимо старого рынка и  места,  где  начиналась
бухта, вверх по крутому извилистому подъему, к  северу  от  которого  за
огромным  сверкающим  куполом   виднелись   залитые   закатным   заревом
ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот-показались  уютные  старые
имения, знакомые ему с детских  лет  и  причудливо  выложенные  кирпичом
тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, маленькая
белая заброшенная ферма справа, а слева - классический портик и солидный
фасад большого кирпичного  дома,  где  он  родился.  Наступили  сумерки;
Чарльз Вард возвратился в отчий дом.

5

   Психиатры не столь ортодоксального направления,  как  доктор  Лайман,
датируют начало подлинного безумия Варда его путешествием по Европе.
   Допуская, что Вард был совершенно здоров, когда покинул Америку,  они
полагают, что после возвращения он сильно изменился. Но  доктор  Виллетт
отказывается признать правоту даже этого утверждения.  Что-то  произошло
позже, упрямо твердит доктор; странности юноши на  этой  стадии  болезни
следует  приписать  тому,  что  за  границей  он   приучился   совершать
определенные ритуалы, безусловно довольно странные, но ни в коем  случае
не говорящие о психических отклонениях.
   Чарльз Вард, значительно возмужавший и окрепший, был на первый взгляд
совершенно нормальным, а в разговорах с Виллеттом проявил  самообладание
и уравновешенность, которые ни один безумный - даже  при  скрытой  форме
душевной болезни - не смог бы продемонстрировать  в  течение  нескольких
часов, желая притворяться здоровым. На мысль  о  безумии  наводили  лишь
звуки, которые в разное время суток можно было услышать  из  лаборатории
Чарльза, помещавшейся на чердаке. Это были монотонные заклинания, напевы
и громкая декламация в необычных ритмах. И хотя  все  это  произносилось
голосом самого Варда, но  в  звуках,  интонациях  и  словах  было  нечто
странное, от чего у невольного  слушателя  кровь  стыла  в  жилах.  Было
замечено, что Ник, почтенный и всеми любимый черный кот,  принадлежавший
к самым уважаемым обитателям дома  Вардов,  шипел  и  испуганно  выгибал
спину, услышав определенные песнопения.
   Запахи, которые временами проникали  из  лаборатории,  также  были  в
высшей степени необычны: иногда они были едкими и ядовитыми, но чаще это
были манящие и неуловимые ароматы, которые, казалось, обладали  какой-то
волшебной силой и вызывали в уме фантастические образы. Люди, которые их
вдыхали, говорили, что перед ними  вставали,  как  миражи,  великолепные
виды - горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов,
исчезающие  вдали   в   необозримом   пространстве.   Вард   больше   не
предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению
экзотических книг, которые он привез  домой,  и  не  менее  экзотическим
занятиям в своем кабинете. Он объяснял, что европейские  источники  дали
ему новый импульс и предоставили новые возможности, и заявил, что вскоре
мир  будет  потрясен  великими   открытиями.   Изменившееся   и   как-то
постаревшее лицо Варда обнаруживало поразительное сходство  с  портретом
Карвена, висевшим в  библиотеке.  После  разговоров  с  Чарльзом  доктор
Виллетт часто останавливался  перед  камином,  удивляясь  феноменальному
сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о  том,  что  теперь
единственное различие между давно усопшим колдуном и молодым Вардом  это
небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине.
   Любопытны были беседы доктора с его молодым пациентом, которые велись
по просьбе отца Чарльза. Вард никогда не выказывал нежелания встречаться
и говорить с доктором, но последний видел, что никак не  может  добиться
полной искренности от молодого человека: его душа была  как  бы  закрыта
для него.
   Часто  Виллетт  замечал  в  комнате  странные   предметы:   небольшие
изображения  из  воска,  которые  стояли  на  полках  или   на   столах,
полустертые остатки  кругов,  треугольников  и  пентаграмм,  начерченных
мелом или углем на полу  в  центре  просторной  комнаты.  И  по-прежнему
каждую ночь звучали заклинания и напевы со странными  ритмами,  так  что
Вардам стало очень трудно. удержать у себя прислугу, равно как и пресечь
разговоры о безумии Чарльза.
   В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды, когда около
полуночи  Чарльз  произносил  заклинание,   гортанные   звуки   которого
угрожающе звучали во всех комнатах; со  стороны  бухты  донесся  сильный
порыв ледяного ветра, и все соседи Вардов ощутили слабую и  необъяснимую
дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался по дому в ужасе,  и
на милю вокруг жалобно выли собаки. Это было словно прелюдией к  сильной
грозе, необычной для зимнего времени года, а в конце ее  раздался  такой
грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в их дом ударила  молния.
Они бросились  наверх,  чтобы  посмотреть,  какие  повреждения  нанесены
кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный,  решительный  и
серьезный. Его  лицо  казалось  жуткой  маской,  выражающей  насмешливое
торжество. Он заверил родителей, что гроза обошла дом стороной  и  ветер
скоро уляжется. Они немного постояли ряд