ни странно, сильнее  всего  достойного  джентльмена  поразила
одна мелочь,  которая  внушила  ему  неясное  беспокойство.  На  большом
полированном столе лежал сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на
полях  и  между  строк  которого  было  множество  загадочных  надписей,
сделанных рукой Карвена.
   Книга была открыта почти на середине, и строчки одного параграфа были
подчеркнуты такими жирными и неровными линиями, что посетитель  не  смог
удержаться и прочел это место книги знаменитого мистика.  Содержание  ли
подчеркнутых строк или  особый  нажим  проведенных  пером  линий,  почти
прорвавших бумагу, - он не мог сказать, что  именно,  -  но  все  вместе
внушило посетителю непонятный ужас. Он  помнил  этот  отрывок  до  конца
жизни, записал его по  памяти  в  своем  дневнике  и  однажды  попытался
процитировать своему близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца,
увидев, как потрясен жизнерадостный  ректор.  Отрывок  гласил:  "Главные
Соки и Соли  (сиречь  Зола)  Животных  таким  Способом  приготовляемы  и
сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в  силах  будет  собрать  в  доме
своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха форму  любого  Животного
по Желанию своему; подобным же методом из основных Солей, содержащихся в
человеческом прахе, Философ сможет, не прибегая к запретной Некромантии,
воссоздать тело любого Усопшего  из  Предков  наших,  где  бы  сие  тело
погребено ни было".
   Однако самые зловещие слухи ходили о  Джозефе  Карвене  возле  доков,
расположенных вдоль южной части Таун-Стрит. Моряки - суеверный народ,  и
просоленные  морские  волки,  из  которых   состояли   команды   шлюпов,
перевозивших  ром,  рабов  и   патоку,   каперов   и   больших   бригов,
принадлежащих Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя  крестным
знамением и складывали пальцы  крестом,  когда  видели,  как  худощавый,
обманчиво  молодой,  желтоволосый  Джозеф  Карвен,  слегка  сгорбившись,
заходил в принадлежавший ему склад на Дублон-Стрит  или  разговаривал  с
капитанами и суперкарго у длинного причала, где беспокойно  покачивались
его корабли. Даже служащие и капитаны, работающие у Карвена,  боялись  и
ненавидели его, а все члены его команды были сбродом смешанных кровей  с
Мартиники, из Гаваны  или  Порт-Ройала.  По  правде  говоря,  именно  то
обстоятельство, что команда Карвена так часто  менялась,  было  основной
причиной суеверного страха, который моряки испытывали перед таинственным
стариком. Команда, получив разрешение сойти на  берег,  рассеивалась  по
городу,  некоторых  моряков  посылали  по  всей  вероятности  с  разными
поручениями. Но когда  люди  вновь  собирались  на  палубе,  можно  было
побиться об  заклад,  что  одного-двух  обязательно  недосчитаются.  Эти
поручения большей частью касались фермы на Потуксет Роуд; ни  одного  из
моряков, отправленных туда, больше  не  видели,  все  это  знали,  и  со
временем  Карвену  стало  очень  трудно  подбирать  свою   разношерстную
команду. Почти всегда, послушав разговоры, ходящие в гавани  Провиденса,
несколько человек сразу же дезертировали, и заменять их  новыми  членами
команды, завербованными в Вест-Индии, стало для Карвена очень трудно.
   К 1760 году Джозеф Карвен фактически стал  изгоем;  с  ним  никто  не
хотел знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во  всевозможных
ужасах, которые казались тем более угрожающими, что ни один  из  горожан
не мог сказать внятно, в чем они заключаются,  или  даже  привести  хоть
одно доказательство того, что эти ужасы действительно происходят.  Может
быть, последней каплей стало дело о пропавших в 1758  году  солдатах:  в
марте и апреле этого года два королевских полка, направляющиеся в  Новую
Францию были расквартированы в городе и непонятным  образом  поредели  в
гораздо большей степени, чем бывает обычно  в  результате  дезертирства.
Ходили слухи, что Карвена часто видели беседующим с этими облаченными  в
красные мундиры парнями; и так как  многие  из  них  бесследно  исчезли,
снова вспомнили о странных исчезновениях моряков.  Трудно  сказать,  что
случилось бы, останься полки в городе на более длительный срок.
   Тем временем состояние Карвена  все  росло  и  росло.  Он  фактически
монопольно торговал селитрой,  черным  перцем,  корицей  и  с  легкостью
превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов,  в  импорте
медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги  и
различных английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Шрин из  Чипсайда,
на  лавке  которого  красовался  слон,  Расселлы,  торговавшие  напротив
Большого Моста под вывеской "Золотой  орел",  или  Кларк  и  Найтингейл,
владельцы харчевни "Рыба на сковородке",  почти  полностью  зависели  от
него, ибо он владел  большей  частью  их  недвижимости;  договоры  же  с
местными виноделами, коневодами и маслоделами из Нараган-сетта, а  также
с мастерами, отливающими свечи в Ньюпорте,  превратили  его  водного  из
наиболее крупных экспортеров колонии.
   Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все  же  не  был  лишен
определенного  чувства  солидарности.  Когда   сгорел   дом   Управления
Колониями, он щедро подписался  на  значительную  сумму  для  устройства
благотворительной лотереи, благодаря которой в 1761 году было  построено
новое кирпичное здание, по сей день красующееся на старой Главной Улице.
В том же году он помог перестроить Большой Мост, разрушенный октябрьским
штормом. Он восстановил публичную библиотеку,  сгоревшую  при  пожаре  в
Управлении  Колониями,  и  сделал   огромное   количество   покупок   на
благотворительном базаре, на выручку от которого была вымощена  большими
круглыми булыжниками грязная улица Маркет Парад и  изрезанная  глубокими
колеями  Таун-Стрит,  да  еще  посредине  была  устроена   дорожка   для
пешеходов, которую на французский манер называли "козе". К этому времени
он  уже  выстроил  себе  не  отличающийся  особой  оригинальностью,   но
роскошный новый дом, чьи двери  представляют  собой  шедевры  резьбы  по
дереву. Когда в 1743 году приверженцы Уайт-филда отделились от Церкви на
Холме доктора Коттона и основали церковь во главе с деканом Сноу  против
Большого Моста, Карвен присоединился к ним, хотя  вскоре  перестал  быть
ревностным прихожанином. Однако впоследствии он  снова  начал  проявлять
набожность, очевидно желая рассеять тень, павшую на него, ибо  сознавал,
что если не примет самые  решительные  меры,  то  зловещие  слухи  могут
сильно повредить его торговым делам.
   Видя, как этот странный бледноликий человек, на вид совсем не старый,
хотя на самом деле ему исполнилось  не  менее  ста  лет,  изо  всех  сил
пытался рассеять сложившуюся вокруг него атмосферу ненависти  и  страха,
слишком неопределенного, чтобы распознать и назвать  его  причину,  люди
чувствовали одновременно жалость, смутное беспокойство и  презрение.  Но
сила богатства и легковерие людей так велики, что  предубеждение  против
Карвена ослабело, особенно после того, как перестали исчезать  моряки  с
его кораблей. К тому же он начал проявлять крайнюю осторожность,  рыская
по кладбищам, потому что больше его там  никто  не  видел.  Одновременно
перестали распространяться слухи о страшных воплях, доносившихся  с  его
фермы в Потуксете, и о странных вещах, которые там творились. Количество
провизии,  которую  ему  доставляли,  оставалось  неестественно  велико,
по-прежнему на ферму гнали целые стада овец и привозили цельные  туши  в
городской дом; однако вплоть до последнего времени, - когда Чарльз  Вард
стал изучать его бумаги и счета, хранившиеся в библиотеке Шепли,  никому
не  пришло  в  голову-за  исключением   этого   любознательного   юноши,
потрясенного своими открытиями, - провести сравнение между поразительным
множеством чернокожих, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766
года, и ничтожным количеством чеков, удостоверяющих продажу  этих  рабов
работорговцам, чей рынок  находился  на  Большом  Мосту,  или  окрестным
плантаторам. Да, этот ужасный человек отличался необыкновенной хитростью
и изобретательностью-качествами, которые он полностью использовал, когда
возникала необходимость.
   Но,  как  и  следовало  ожидать,  запоздалые  старания   Карвена   не
увенчались успехом. Вес продолжали избегать его, никто ему не доверял  -
уже то, что в  глубокой  старости  он  выглядел  почти  юношей,  внушало
подозрения, - и он понял, что в конце концов это грозит ему потерей  его
внушительного состояния. Его сложные исследования и опыты, какими бы они
ни были, требовали нешуточных расходов, и  поскольку  переезд  на  новое
место лишал его  преимуществ  в  торговых  делах,  которых  ему  удалось
добиться, начинать все снова где-нибудь в другом городе не было  смысла.
Здравый смысл подсказывал, что нужно  поддерживать  добрые  отношения  с
горожанами, чтобы не вызывать подозрительных взглядов, шепота и  желания
избежать общения  с  ним  под  любым  предлогом,  чтобы  рассеять  общую
атмосферу угрюмой сдержанности, подозрительности  и  страха.  Его  очень
беспокоили клерки, зарабатывающие вес  меньше  с  начавшимся  застоем  в
его-делах и не бросавшие работу только потому, что никто не хотел  брать
их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов только  хитростью,
привязывая их к себе каким-либо способом - залогом, заемным письмом  или
шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее.
   В  этом  Карвен  обнаруживал  необыкновенную  ловкость.   В   течение
последних пяти лет жизни он выведал такие вещи, которые, казалось, могли
поведать лишь люди, давно  умершие,  и  эти  секреты  постоянно  держал,
наготове.
   И тогда хитрый торговец решил  сделать  последнюю  отчаянную  попытку
восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе,  он  надумал
заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого  семейства,
чтобы люди не могли больше подвергать остракизму его  дом.  Быть  может,
существовали  и  более  глубокие  причины,  побуждавшие  его   заключить
подобный союз; причины, находящиеся так далеко  за  пределами  доступных
нам знаний, что лишь в бумагах, найденных через полтора  столетия  после
его  смерти,  можно  было  отыскать  к  ним  какой-то  ключ;  но  ничего
определенного так никто и не узнал. Конечно, Карвен понимал, что обычное
ухаживание вызовет только ужас и  отвращение,  поэтому  он  стал  искать
подходящую избранницу, на родителей которой мог  оказать  давление.  Это
было не так-то легко, поскольку у него были довольно высокие  требования
относительно красоты, образования и общественного положения. Наконец  он
остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на службе
капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и  репутацией,
которого  звали  Джеймс  Тиллингест.  Его  единственная   дочь   Элайза,
казалось, отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она
не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился  под
влиянием Карвена, и когда тот вызвал  капитана  в  свой  дом  с  высоким
куполом, находящийся на вершине Повер  Лейн,  и  чем-то  пригрозил,  тот
согласился благословить этот чудовищный союз.
   Элайзе Тиллингест в то время было восемнадцать лет,  и  она  получила
наилучшее воспитание,  какое  мог  позволить  себе  ее  отец  при  своих
стесненных обстоятельствах. Она посещала  школу  Стивена  Джексона,  что
напротив Ратуши, и прилежно училась  рукоделию  и  домоводству  у  своей
матушки, которая умерла от оспы в 1757 году. Вышивки  Элайзы,  сделанные
ею в девятилетнем возрасте, в 1753 году, можно увидеть в одном из  залов
исторического музея штата Род-Айленд. После смерти  матери  Элайза  сама
вела все хозяйство с помощью единственной  чернокожей  старухи-служанки.
Должно быть, споры между  девушкой  и  ее  отцом  относительно  брака  с
Карвеном были весьма бурными; но дневники и мемуары о них не  упоминают.
Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой  Виденом,  молодым  штурманом  на
пакетботе  Кроуфорда  под  названием  "Энтерпрайз",  была   расторгнута,
брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в  баптистской
церкви  в  присутствии  самого  избранного  общества,  цвета   городской
аристократии;    брачная    церемония    была     совершена     Сэмюэлем
Винсоном-младшим.
   "Газетт" очень коротко упомянула об этом  событии,  и  в  большинстве
сохранившихся экземпляров  заметка  была  вырезана  или  вырвана.  После
долгих поисков Вард  нашел  единственный  нетронутый  номер  "Газетт"  в
частном  архиве  коллекционера  и  прочел  его,   забавляясь   безличной
старомодной галантностью.
   "Вечером прошедшего  понедельника  мистер  Джозеф  Карвен,  уважаемый
житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элайзой
Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная Дама,  обладающая
истинными  Достоинствами,  соединенными  с  прелестным  Обликом,   будет
Украшением брака и составит Счастье своего любящего Супруга".
   Собрание писем Дюфри-Арнольда, найденное Чарльзом Бардом незадолго до
предполагаемого первого приступа душевной болезни  в  частной  коллекции
Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-Стрит, охватывающее этот  и  немного  более
ранний период,  показывает,  какое  возмущение  вызвал  у  горожан  этот
неравный брак,  соединивший  столь  неподходящую  пару.  Однако  влияние
Тиллингестов на жизнь города было неоспоримым,  и  дом  Джозефа  Карвена
вновь стали посещать люди, которых  при  иных  обстоятельствах  вряд  ли
что-либо заставило переступить его порог.  Все  же  общество  так  и  не
приняло Карвена до конца, и от этого больше всех страдала его  жена;  но
как бы то ни было, строгий остракизм был до некоторой  степени  смягчен.
Странный новобрачный удивил как свою супругу,  так  и  всех  окружающих,
обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно.
   В новом доме на Олни-Корт больше не происходило  ничего.,  внушающего
беспокойство, и хотя Карвен часто отлучался на свою ферму  в  Потуксете,
где его жена так ни разу и не побывала, он больше  походил  на  обычного
жителя города, чем когда бы то ни было  за  долгое  время  его  жизни  в
Провиденсе. Лишь один человек проявлял к нему открытую вражду -  молодой
корабельный штурман, помолвка которого с  Элайзой  Тиллингест  была  так
внезапно расторгнута. Эзра Виден при свидетелях  поклялся  отомстить  и,
несмотря на то, что обладал  спокойным  и  в  общем  мягким  характером,
взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, а это не  обещало
ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.
   Седьмого мая  1765  года  родилась  единственная  дочь  Карвена  Энн.
Крестил ее Преподобный Джон Грейвз из  Королевской  Церкви,  прихожанами
которой стали Карвены через некоторое время после  свадьбы  -  это  было
своеобразным компромиссом между принадлежностью  к  конгрегационистам  и
баптистской церкви.
   Запись рождения девочки, так же,  как  и  запись  регистрации  брака,
заключенного за два года перед этим, в большинстве церковных  записей  и
гражданских книг мэрии была уничтожена, и Чарльз  Вард  смог  найти  эти
записи с большим трудом лишь после того, как, узнав  о  том,  что  вдова
Карвена сменила фамилию, установил свое родство  с  Карвеном.  Юноша  со
страстью  предался  изысканиям,  касающимся  этого  человека.  Запись  о
рождении  Энн  он  нашел  совершенно  случайно,  в  ходе   переписки   с
наследниками  доктора  Грейвза,  который,  покидая  свою  паству   после
Революции, ибо был верным сторонником короля,  взял  с  собой  дубликаты
всех церковных записей. Вард  написал  им,  потому  что  знал,  что  его
прапрабабушка,  Энн  Тиллингест  Поттер,  принадлежала  к  епископальной
церкви.
   Вскоре после рождения дочери,  события,  по  поводу  которого  предок
Варда выразил огромную радость, странную при его  обычной  сдержанности,
Карвен решил заказать свой портрет. Он поручил эту работу жившему  тогда
в Ньюпорте талантливому художнику - шотландцу по имени Космо  Александр,
впоследствии  получившему  известность  как  первый  учитель   Джилберта
Стюарта. Говорили, что портрет, отличающийся  необыкновенным  сходством,
был написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но ни один
из дневников, где упоминается этот портрет, не говорит о его  дальнейшей
судьбе. В то время сам Карвен стал как-то необычно задумчив  и  проводил
почти все время на ферме в Потуксет Роуд. Утверждали, что  он  постоянно
находился в состоянии тщательно скрываемого лихорадочного  беспокойства,
словно ожидая, что случится что-то  невероятное,  как  человек,  который
вот-вот сделает необыкновенное открытие.
   По всей вероятности, дело касалось химии или алхимии, потому  что  он
перевез на ферму огромное количество книг по этому предмету.
   Его интерес к общественной деятельности не уменьшился,  и  Карвен  не
упускал возможности помочь Стефану Хопкинсу, Джозефу Брауну и Бенджамину
Весту, пытавшимся оживить культурную жизнь города, уровень  которой  был
гораздо ниже, чем в Ньюпорте, прославившимся своими меценатами. Он помог
Дэниэлу Дженксу в 1763 году основать книжную лавку и был его  постоянный
и  лучшим  клиентом,  а  также  оказывал  денежную  помощь  испытывавшей
постоянные  трудности  "Газетт",  которая  выходила  каждую  пятницу   в
типографии под вывеской, изображавшей Шекспира.  Он  горячо  поддерживал
губернатора Гопкинса против партии  Варда,  ядро  которой  находилось  в
Ньюпорте, а его яркое красноречивое выступление в  Хечер  Холле  в  1765
году против отделения  Северного  Провиденса  способствовало  тому,  что
предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Но Эзра Виден, который
постоянно наблюдал за Карвеном, пренебрежительно фыркал, когда  при  нем
упоминали об этих поступках, и публично клялся, что все  это  не  более,
чем маска,  служащая  для  прикрытия  дел,  более  черных,  чем  глубины
Тартара. Мстительный юноша  принялся  тщательно  собирать  сведения  обо
всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался, что тот  делает  в
гавани и на своей ферме.  Виден  проводил  целые  ночи  в  верфи:  держа
наготове легкую  рыбацкую  плоскодонку  и  увидев  свет  в  окне  склада
Карвена, преследовал на ней  небольшой  бот,  который  часто  курсировал
взад-вперед по бухте. Он  также  вел  самое  пристальное  наблюдение  за
фермой на Потуксет Роуд, и однажды его сильно искусали  собаки,  которых
натравила на него странная индейская чета, прислуживающая на ферме.

3

   В  1766  году  в  поведении  Джозефа  Карвена  произошла  решительная
перемена - напряженное ожидание, в котором он пребывал последнее  время,
сменилось радостным возбуждением, и он стал появляться на людях с  видом
победителя, с трудом скрывающего ликование по поводу блестящих  успехов.
Казалось, он еле удерживается от того, чтобы всенародно объявить о своих
открытиях и великих свершениях; но, по-видимому, необходимость соблюдать
тайну была все же сильнее, чем потребность разделить с ближними радость,
так как он ни разу никого не  посвятил  в  причину  такой  резкой  смены
настроения. Сразу же после переезда в новый дом, что произошло, по  всей
вероятности, в начале июля, Карвен стал  повергать  людей  в  удивление,
рассказывая вещи, которые могли быть  известны  разве  что  давным-давно
усопшим предкам.
   Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не  уменьшилась  с
этой переменой. Напротив, она скорее  усилилась,  так  что  все  большее
количество  его  морских  перевозок  поручалось  капитанам,  которых  он
привязывал к себе узами страха, такими  же  крепкими,  как  до  сих  пор
боязнь разорения. Он  полностью  оставил  работорговлю,  утверждая,  что
доходы от нес постоянно падают; почти все  время  проводил  на  ферме  в
Потуксете, но иногда проходил слух, что он бывает в местах, откуда можно
было легко попасть на кладбище, так что многие не раз  задумывались  над
тем, так ли уж сильно изменились привычки и поведение столетнего  купца.
Эзра